ГЕННАДИЙ ХАЗАНОВ: НУ НЕТ У МЕНЯ ИМПЕРСКИХ АМБИЦИЙ…

Театру эстрады — полвека. Его нынешний худрук хочет завязать с эстрадой и не понимает, что такое интеллигенция

ГЕННАДИЙ ХАЗАНОВ: НУ НЕТ У МЕНЯ ИМПЕРСКИХ АМБИЦИЙ...

До начала комедии «Ужин с дураком» ровно два часа. Дорога в кабинет Геннадия Викторовича лежит через потемки кулис, где рабочие сцены привычно проверяют декорации: все ли крутится и ездит? При Хазанове Театр эстрады перестал быть эстрадной площадкой, а стал местом проката спектаклей. При этом сам худрук нередко играет в них главные роли. Вот сегодня он тот самый «дурак», которого приглашают на ужин...

— Скоро семь лет как вы приходите в этот кабинет с видом на Кремль. Должность сильно поменяла вашу жизнь?

— Ну конечно!

— Лучше или хуже она стала?

— Я не очень понимаю, что значит: жизнь лучше или хуже?

— Хорошо. Легче или тяжелее? Помните, у Окуджавы: «Скоро все мои друзья выбьются в начальство, и, конечно, мне тогда станет легче жить...»

— Театр — это большая нагрузка. Но, во-первых, человек я очень деятельный. И счастлив, что у меня появилось место, где могу увидеть результаты и творческих своих усилий, и организационных, какие бы сложности ни были. Слава богу, я не один. Ко мне очень благосклонна и федеральная власть, и московская, и здесь, в театре, у меня хорошая команда.

— Мы беседовали с вами для «Огонька» лет пять назад, и вы бросили тогда: «Филипп Киркоров сюда не придет». Тем не менее он в ваш театр пришел...

— Филипп Киркоров не придет?! В каком контексте?

— В том, что ваш зал ему как артисту неинтересен.

— Вот видите, какая разница! Вот видите! Смысл вашего вопроса, что он не захочет сюда прийти, а читатели могут подумать, что это я его сюда не пущу! Да, конечно, Филипп Киркоров не захочет здесь выступать в качестве эстрадного певца: мало мест. Он же пришел сюда с мюзиклом как актер!

— И что вы скажете по поводу его «Чикаго»?

— «Чикаго» — очень важный момент в жизни Театра эстрады. Это ценный опыт. И плюсы, и минусы. Причем плюсов оказалось больше, тут надо быть объективным. Во-первых, мы еще раз убедились, что ни один спектакль в режиме «сегодня и ежедневно» идти в Москве не может. В каком бы качестве он ни был сделан, а мюзикл «Чикаго» поставлен очень неплохо, весь коллектив фантастически честно отнесся к работе. Я ведь давно уже свыкся с мыслью, что люди, которые работают на эстраде, это такое «неглиже с отвагой». Это отсутствие живого звука, это зачастую бессовестный рынок, точнее базар, где певцы, не моргнув глазом, кормят зрителей фонограммой и считают это нормой. Поэтому «Чикаго» был в этом смысле отдельно стоящим продуктом, если можно так говорить.

— Кстати, себя вы не видите в этом жанре, жанре мюзикла?

— Нет, мне вроде хватает всего остального. У меня вообще нет таких имперских амбиций.

— А мне сказали, что вы Наполеона мечтаете сыграть!

— Да, но я хочу сыграть Бонапарта в тот момент, когда его имперские амбиции уже закончились, а не когда они были в расцвете.

— Как поживает ваша книга? Вы давно грозились написать мемуары...

— Нет никакой книги. Все, что я хотел, реализовалось в телепроекте с Парфеновым «Жил-был я». У меня нет комплекса невысказанности. Я столько интервью дал, столько наговорил вслух.

— А чтобы кто-то другой о вас написал?

— Есть такая книга, в конце 80-х вышла. Автор — мой педагог, царство ей небесное.

— Ну это, наверное, о жизни в искусстве. А сейчас все ждут жизнеописаний, «Низких истин» и «Возвышающего обмана».

— Не надо мне никаких жизнеописаний! Моя жизнь — это мое личное дело. Все равно правды никогда не будет. И я не вижу необходимости, сейчас во всяком случае, в личной истории. Исповедоваться надо на сцене, в художественной форме.

— Незадолго до своей смерти Аркадий Райкин сказал, что вы занимаете первое место среди коллег. Сейчас, если бы он был жив, он так же высоко оценил бы вас?

— Трудно сказать... Мне очень жалко, что Аркадий Исаакович не дожил до моих театральных работ. Очень жалко. Для меня он был точкой отсчета, во многом этическим и эстетическим примером. Думаю, ему бы не было стыдно за то, что я делаю.

— О ком бы вы сейчас сказали, что это номер один в жанре, который вы не любите называть разговорным?

— Вы знаете, боюсь показаться ворчливым, только меня сам жанр так мало сегодня интересует, и с разными плюсами-минусами все настолько малоинтересно. Но, с моей точки зрения, как индивидуальность — лучший на сегодня Андрей Данилко. Боюсь сказать, что будет дальше, потому что уже слышу тревожный сигнал: что-то с ним стало происходить.

— Возможно, звездная болезнь?

— Он редкого дарования артист! Но существующий в формате эстрады, а это как нахождение в лепрозории. Я десятилетия в этом лепрозории провел, не понимая, что это убежище для изоляции прокаженных, и обижаясь на тех, кто так называл эстраду. Вот Райкин в этом лепрозории не был никогда.

— Из разговоров с актерами и режиссерами я не без удивления узнаю, что они редко смотрят работы своих коллег. Как с этим у вас?

— Сказать, чтобы я куда-то рвался, не могу. А сказать, что я совсем никуда не хожу, — неправда. У меня есть свои привязанности. Я люблю все, что делает Петр Фоменко. Я ничего не пропускаю из того, что делается в Ленкоме и театре «Современник».

— Не так давно вы процитировали в одном разговоре известную пугачевскую, пусть она и не самой Аллой Борисовной сочинена, строчку: «Смешить мне вас с годами все трудней...» И тут же прокатился слух, будто Хазанов собирается окончательно завязать с жанром...

— Да. Спроса нет.

— Нет «вашего» зрителя?

— Не знаю, моего ли, не моего. Любого мало! Значит, и моего тоже. Вот сегодня у нас идет спектакль «Ужин с дураком». Ни одного билета нет. Вчера мы играли «Смешанные чувства». Из городских театральных касс был возвращен один билет. А на сольный мой концерт, который проходил в феврале, театральные кассы возвратили более трехсот билетов. Что еще надо объяснять?!

— Может, мало рекламы?

— Россия пребывает сейчас в таком состоянии, когда только разовые акции вызывают интерес. Как одноразовые шприцы. Все время ждут какого-то «уникального» события. Вот приехал Доминго. Вот Паваротти. Событие может быть более крупным, менее крупным, но если оно случается каждый день, это перестает быть событием.

— В феврале — недобор, зато ваши на весенних концертах билетные спекулянты заработали на хлеб с маслом...

— Судя по всему, это были последние концерты. И как только я сказал, что по объективным причинам перестаю играть, вдруг что-то все всполошились, вспомнили, что есть такой артист, стали звонить: помоги достать билет. Вдруг такой всплеск интереса! Необходим какой-то скандал, для того чтобы люди повернули головы. Причем люди-то ни в чем не виноваты. Они живут в такое время, когда только неординарная ситуация может их вдруг в эту сторону повернуть. И мое сообщение, что это будут, судя по всему, последние выступления, подействовало на многих, как нашатырный спирт.

— Не кажется ли вам, что формула: «Никогда не говори «никогда» — в случае с людьми искусства более чем верна?

— Я же не сказал: «Никогда». Я сказал: «Может быть, последние...» Если в зале в Великом Новгороде, Ярославле или... какой еще у меня был город в прошлом году... немного публики. И зал небольшой, и цена билетов невысокая. У меня же есть, с чем сравнивать. Давайте так говорить: в Театре эстрады самый дорогой билет на сольный концерт артиста Хазанова в восемь с половиной раз дешевле, чем самый дорогой билет на спектакль «Смешанные чувства». В восемь с половиной! И тем не менее на это нет билетов, а на это происходит то, что происходит. Вот и все.

— Вас это сильно расстраивает?

— Нет! Меня ничего уже не расстраивает. Просто жалко, что люди этого не видят. Мне кажется, такой программы у меня не было никогда. С моей точки зрения, я нахожусь в той профессиональной фазе, когда эстрадный опыт соединился с опытом театральным. И, может быть, ушла агрессия из выступлений, может, ушел авторитарный подход к ситуации, зрителю. Но эстрада по своей сути бесстыдна и агрессивна! Если она не агрессивна, то обречена на скромную аудиторию.

— Вне сцены вы агрессивный?

— Думаю, очень разный. Но учитывая, что по знаку зодиака я — Стрелец, некая агрессивность мне присуща. Я пытаюсь как-то себя скорректировать.

— Если верить гороскопам, вы должны быть веселым и даже беспечным человеком. Это так?

— Да... Веселый... Только, может быть, от того, что называют «усталостью металла», и от прожитых лет веселость не является доминантой моего существования. Понимаешь, как ты далек не то что от совершенства... Как много в тебе всякого наносного, как много суеты в жизни было...

— Геннадий Викторович, к вопросу об агрессивности. Иногда вы позволяете себе довольно резкие высказывания. Из свежих — ваш язвительнейший комментарий по поводу избрания губернатором артиста Евдокимова. Или вот говорите столичным студентам, между прочим, что интеллигент — это неудачник...

— Я сказал: человек, у которого не сложилась судьба. Может, при долгом домашнем анализе я бы не стал произносить это, но в режиме публичного выступления покатил на этой скорости. Понимаете, я вообще не понимаю, что такое интеллигенция! Теперь уж точно я понимаю, что не понимаю, что это такое! Что такое интеллектуал — понимаю: человек, у которого умственная работа. А вот интеллигент. Политик — интеллигент или нет? Или человек, который родился в глухом селе, не оканчивал университетов, но при этом при всем обладает чувством стыда, застенчивости? Вот чем он меньше интеллигент, чем тот, кто сделал политическую карьеру и торгует политикой, как плохо очищенной водкой? И почему один должен считаться интеллигентом, а другой нет? Я не понимаю. Интеллигенция — это люди, сохранившие чувство стыда.

— Тогда, следуя вашей логике, любой, сохранивший чувство стыда, — это человек с неудавшейся судьбой?

— Вы знаете, у Салтыкова-Щедрина есть хорошая сказка «Пропала совесть». Совестливый человек не может, с точки зрения окружающих, иметь счастливую жизнь. Надо еще разобраться, что такое несложившаяся судьба. Это значит, что он не вписан в карусель жизни, которая находится на поверхности. У него нет бизнеса. Мне могут сказать: «А вот Андрей Дмитриевич Сахаров... Ну как же у Сахарова не сложилась судьба, когда сложилась!»

Во-первых, это было советское время. Я-то говорю про то, что сейчас происходит. Как можно сказать, что не сложилась судьба у русского интеллигента Лосева? Она не сложилась с точки зрения советских парторганов... Совестливый человек, абсолютно совестливый, коим я считаю недолго занимавшего пост генпрокурора Алексея Казанника, не может сделать карьеру. Казанник вынужден был покинуть пост, потому что, как бы он ни любил Ельцина, понимал: то, что требуют от него власти, он сделать не может. Значит, с точки зрения истеблишмента, у него судьба не складывается...

Я никого не эпатирую. Я констатирую факт, который мне кажется очевидным. И все больше прихожу к выводу, что просвещенный авторитаризм — это единственная форма правления в России в ближайшем обозримом будущем. Меня за это могут придать анафеме, плевать в мою сторону, кричать, что я не демократ. Ради бога, это все пожалуйста! Но если мы живем в стране, которая никогда никакого отношения к либерализму вообще не имела, откуда он должен вдруг высыпать? Мне говорят: надо выращивать! Да, согласен. Но возьмите этот несчастный аквапарк, который рухнул. Он ведь, как я понимаю, рухнул, потому что люди хотели сделать хорошее, забыв, что происходит здесь с температурой. Турция или Кипр — это одно дело, а Россия...

— А Финляндия, Геннадий Викторович? Там и морозы, и аквапарки...

— Значит, там обратили внимание на перепады температур и прочее. Я никого ни в чем не обвиняю, потому что у меня никакой информации нет. Но, думаю, прежде всего желание все время сделать «как во всем мире» мешает учитывать реалии, в которых мы существуем.

— Признайтесь, что вам доставило бы сейчас самое большое удовольствие? Не сию секунду, а вообще...

— Хороший день — это когда нет никаких терактов. Когда есть дело, которое требует моего внимания. Когда не болеют близкие. Когда хорошее настроение.

— А новая роль? Воплощение актерской мечты разве не удовольствие?

— Мечты? Нет! А зачем? Нет у меня режиссерских амбиций, и Гамлета я сыграть не хочу. Я его сыграю в комедии, которую мы сейчас репетируем с режиссером Трушкиным, — «Все, как у людей». Для меня это практически Гамлет. Только комедийный.

У меня никогда не было и нет ни чувства зависти к партнеру, ни желания получить больше аплодисментов. Я все свое получил. Пожаловаться, что мне недохлопали в жизни... Поэтому для меня счастье сделать все, чтобы зал ревел, когда раскланивается Басилашвили или Чурикова. Я ничего, кроме радости, от этого не испытываю. Это очень похоже на футболиста, который готов дать очень хороший пасс, чтобы забил кто-то другой. И от этого его ценность не меньше. Я назабивался.

Театр эстрады полвека спустя

Хозяином этого кресла Хазанов стал в 1997 году. После смерти многолетнего худрука Театра эстрады конферансье Бориса Брунова на место лидера этого весьма специфического театра претендовал не только Хазанов. Но получил престижное место именно он.

По нынешней хазановской оценке, Театр эстрады пребывал тогда «в состоянии организма, мучающегося в судорогах тяжелейшей болезни». Заброшенное, запущенное помещение, зал, где звук и свет не менялись с конца 70-х, где кресла скрипели и блестели проплешинами, а от выступлений звезд уровня Утесова и Азнавура остались только воспоминания и старые фотографии. Довольно случайные артисты выступали в программах вроде «Парад веселых мужчин» или «Эстрадный серпантин».

«Театр должен жить, а не выживать! — сказал тогда Хазанов. — Нельзя продолжать этот позор! Нельзя артисту выходить на сцену в пустом или полупустом зале!..» После его будут часто обвинять в том, что он «выгнал эстрадных артистов из их дома». Хазанов не соглашается: «Здесь просто перестали проходить мероприятия, которые не собирают зал».

Влад ВАСЮХИН