№ 21 / май 2004
Жизнь за мобильник?
Да, трусами становятся именно так. Как в статье «Похитители телефонов». Сначала человек думает: «А стоит ли мобильник того, чтобы гнаться за вором, а вдруг порежут?» Дальше — больше: «А стоит ли вмешиваться, если рядом убивают соседа?» Есть и следующие ступенечки. Например: «Зачем сопротивляться, если парочка здоровяков насилует тебя самого? Не убивают же...» Преступники множатся еще и потому, что трусов становится все больше. Потенциальные преступники тоже читают статьи, они уверены, что можно грабить безнаказанно.
Андрей КОВАЛЕВ, Москва
№ 22 / май 2004
Зачем в крайность?
Уважаемый Дмитрий Губин! Прочитала вашу статью о раскрепощении чопорных лондонцев (пирсинг, тату, серьга в ухе даже у стариков) и о совковости россиян. И вот что скажу. Хотя у меня проколот нос и на ногах кроссовочки с мыском, разрезанным пополам, я совсем не считаю, что ТАК должны выглядеть все. Но и не считаю свой внешний вид предосудительным. Внешним видом не добьешься внутренней свободы, я знаю об этом не только по школе. И аляповатость, и «кислотность» не являются для человека чем-то естественным, это скорее такая же крайность, как и чопорная классика. Критика здесь, я думаю, неуместна и бесполезна. Для вас норма — серьга в ухе, тату на лопатке, рваные джинсы, вы презрительно смотрите на консерваторов, считая их несчастными и забитыми. А кто-то смотрит презрительно на вас. Так было, так есть и так будет всегда. Истина, как всегда, где-то посередине.
Настасья КАРИМОВА
старшеклассница
Москва
№ 16 / апрель 2004
Он носит на руках
Не важно, какой брак — гражданский или официальный. Важно, как он сложится. Я семь лет жила в гражданском браке, первые три года было отлично, а потом пошло-поехало: «Работы много, буду поздно», «У сотрудника день рождения, задержусь», «Голова болит, настроения нет»... Ну и так далее. Год назад мы расстались. Я ушла, и ушла к замечательному человеку, он любит, на руках носит, каждый день по триста раз говорит: «Люблю тебя, котенок», если мы поссоримся (не факт, что он виноват), дарит букеты цветов. В общем, я счастлива до нереальности. И думаю, что мое прошлое — это пособие по теме «Что такое хорошо и что такое плохо».
Наталья М., Москва
№ 21 / май 2004
Все к рукам
Итак, церковные приходы отстаивают свою собственность. Огласка этой темы в печати давно назревала, и ваш журнал один из первых, кто написал об этом. Правда, и вы касаетесь ее осторожно. Заголовок статьи («Пора вернуть эту землю себе...») звучит по-революционному. Даже по-митинговому. Разве можно сравнивать силы церкви и простого человека? Какая земля и кому будет возвращена? А если и вернут, то именно церкви.
Деды и родители моей мамы перед Октябрьской революцией владели землей в Дорогомилове в Москве, у них было несколько домов, в одном из них они жили. Был магазин. Но после революции, после нэпа деда моего заставили все отдать. Не просто отняли, а посадили в Бутырскую тюрьму (в карцере он оставил здоровье и умер в 56 лет). И там, в тюрьме, заставили «отписать» имущество государству. Формально он отдал все добровольно. Никаких прав ни у него, ни у его потомков нет. А ведь именно так в 90% случаев осуществлялась у нас «экспроприация». Попробуйте предъявить права! Из архива предоставят документы, что существует «добровольный» отказ в пользу государства.
Продолжу. Дом семьи моей мамы в Дорогомилове оставался в ее собственности до 1951 года. Затем власти потребовали срочно из него выехать, снова подписав «добровольную» передачу дома государству. Бабушка подписала (поди не подпиши!), и начались коммуналки, переезды в 12-метровки, позже — кооперативы и т.п. На месте дома построили баню, тогда она была государственной. А сейчас баня частная. Представим, что я хочу получить часть этой бани или часть земли, на которой она стоит, в свою «законную» собственность... И что?
Немного иначе с собственностью дворянства и купечества, бежавших от новой власти. Они не успели «добровольно», как мой дед, отдать, у них — отняли. Сам отдал или же у тебя отняли — звучит по-разному, несмотря на то, что смысл один. А у церкви — «отняли». Она может и хочет бороться за возврат своих богатств. И, возможно, будет заявлять, что «борется за реституцию для всех», понимая, что «все» ничего все равно не получат (я не случайно рассказал о своем деде, это яркий пример). К тому же сильные мира сего, кажется, на ее стороне (стоят со свечками в руках на службе). Да и не так давно власть старалась для церкви, предоставляя ей право свободной перепродажи водки и табака (!). Так что шансы у нее на возврат своей недвижимости есть.
Церковь постепенно и так, де-факто, прибирает свое бывшее имущество к рукам. Вы упомянули о мастерских им. Грабаря. Напомню еще о здании РГГУ на Никольской, засевшие там бородатые дядьки не пускают студентов на занятия. О Высокопетровском монастыре — там сейчас Литературный музей, хранящий рукописи Лермонтова, Достоевского, Толстого (их хотят выбросить оттуда). О Донском монастыре, на территории его кладбища — могилы Чаадаева, Ключевского, Одоевского, взглянуть на них церковники разрешают лишь пару часов в неделю, по субботам и воскресеньям (вышибалы следят, чтобы никто не прошел и не фотографировал). А сколько книг было выброшено на улицу из зданий церквей, приспособленных советской властью под книгохранилища? Церкви же нужны не только здания, но и бессчетные земли!
В Европе, кстати, взаимоотношения общества с церковью сейчас очень сложны. У людей другой уровень знаний, образованности, информированности, другие ожидания от церкви. Думаю, и в православной России тоже иные времена и иную роль должна играть церковь.
И иные запросы и отдача от нее должны быть. А пока, кажется, церковь хочет только поскорее прибрать свои былые богатства.
С уважением Владимир В.