Известный актер, игравший Брежнева, сыграл генерального прокурора. Что он думает о чиновниках нынешних и прошлых?
На прошлой неделе на телеканале «Россия» стартовал исторический сериал «Красная площадь» — об интригах в аппарате КГБ накануне перестройки. Изменилась ли за двадцать лет психология российской политической элиты? Каким мы видим российского чиновника на экране и в жизни? Известный российский актер Вячеслав ШАЛЕВИЧ сыграл в новом сериале роль генпрокурора.
Вячеслав Анатольевич, в новом сериале речь идет о последних годах советской власти. У вас было тогда ощущение, что скоро все закончится?
— Нет! Наоборот, казалось, что все прочно. Поездки Андропова по стране, заседания, кого-то наказывали, кого-то снимали, даже судили. Все это создавало ощущение стабильности и перспективы. И вдруг все рухнуло в одночасье. Главным образом, конечно, обрушилось имперское сознание — то самое ощущение единой страны. Я ведь объездил почти весь Союз с творческими встречами, поэтому страну чувствовал довольно хорошо. У меня повсюду были друзья, даже на Братской ГЭС...
А с начальниками того времени вы общались?
— Я был одним из постоянных чтецов в Кремлевском дворце съездов. На все праздники устраивались такие масштабные литературно-сценические представления — день рождения Ленина, майские, ноябрьские. Иногда их приходилось готовить очень быстро, за это отвечали чиновники высокого ранга. И они все волновались не меньше нас — не дай бог, что-то не то сказать. Например, нужно срочно делать праздник ко дню рождения Брежнева, прямой эфир. А я никогда не читал под запись — только вживую. И чиновники ко мне долго присматривались, и я к ним тоже.
Сейчас начальников брежневского периода принято представлять такими недалекими косолапыми увальнями.
— Да, они не умели подать себя, были зажаты. Но дело свое они знали. Были среди них и умницы — некоторые, между прочим, посильнее сегодняшних. И интриганы, и хитрецы попадались. Это время вообще довольно интересное, поэтому я согласился играть. В начале 80-х началась такая эпоха дворцовых тайн, интриг, тихих переворотов. Некоторые из этих тайн до сих пор не раскрыты, их интересно разгадывать. Потому что понимаешь, что любая мелочь тогда могла изменить ситуацию. В сериале «Красная площадь» речь идет об убийстве — или самоубийстве? — зампреда КГБ Цвигуна, а я был знаком с Серовым, еще одним зампредом КГБ. Бывал у него в Доме на набережной. Близко общался с его семьей. Сам он был человек сложный.
На ваш актерский взгляд, что это был за тип людей, которые работали в КГБ?
— Человек состоял как бы из трех частей. Одна — профессиональный служебный долг. Другая — партбилет. Третья — совесть, какие-то личные мысли, размышления. Они люди были в основном порядочные. Но дома. Высказываться среди коллег боялись, а в узком кругу — нормальные, живые люди. Пили, но умеючи. Характерная черта: в семейной или дружеской обстановке они, как и все, тоже общались на уровне анекдотов. А там, надев мундир, они в прямом смысле деревенели. Потому что любые эмоции там всегда считались признаком слабости. Знаете, был такой анекдот: «За что сидишь?» — «За интонацию». Когда мне предложили играть в «Красной площади», я понял, что материал, который написал Тополь, давал возможность сыграть очень интересную черту нашего чиновничества: вот эту разницу между тем, что они думают, и тем, что говорят. У чиновников ведь тоже, как в театре, многое держится на своеобразном эзоповом языке, на недомолвках, намеках. Мне хотелось показать именно потаенные мысли чиновника.
С кого вы «лепили образ» генпрокурора?
— Ни с кого. У меня просто уже был такой опыт. Я ведь играл и секретаря обкома в «Правде и кривде», даже Брежнева в спектакле играл, причем при жизни генсека. Назывался спектакль «Правда памяти» — ко дню рождения Брежнева, в Театре им. Вахтангова. О его работе в послевоенный период на Украине, во время строительства Запорожской ГЭС. Это был 82-й год, сам Брежнев, правда, посмотреть спектакль не успел. Запомнилось то, что спектакль контролировали еще на этапе репетиций. Вся труппа чувствовала себя на сцене скованно — все-таки генсека играть... Ну и я — чтобы как-то снять напряжение — во время репетиции так по-брежневски, неторопливо прошамкал: «Дараги-я друзья... Пр-аежж-ая рад-ныя ме-еста...» Мгновенно вызвали нашего главного режиссера Евгения Рубеновича Симонова куда-то. Он вернулся, подозвал меня и говорит: «Слава, шутить не надо...» Тот, кто смотрел репетицию, сразу увидел, доложил. Реакция у чиновников была мгновенная.
Когда играешь чиновника, что нужно прежде всего держать в голове?
— Надо понимать, что за каждым таким человеком всегда стоит биография. Ведь мы видим всегда, как правило, конечный итог карьеры чиновника, его высокий пост. Но при этом забываем, что прежде этого была жизнь, и там были и риск, и расчет, и страх. Чиновник — это такая странная смесь и перестраховщика, и авантюриста. Сейчас на «Ленфильме» снимается картина «Брежнев». Пробовался на роль Юрий Стоянов — из юмористической передачи «Городок». Оригинально, но выходило, что он невольно Брежнева шаржировал. А консультант фильма сказал: что угодно, но только не шарж. Это было бы слишком просто. Да и зачем, если картина историческая. В принципе есть ведь Брежнев двух или трех периодов. Он прошел всю войну, хотя и политработником. В 60-е годы — матерый аппаратчик, мастер интриги. Он же фактически заговор против главы государства Хрущева возглавил. В этой картине один актер играет молодого Брежнева, а другой — пожилого. Первый — и живой, и бабник, и все, что хочешь. Утвердили в конце концов Шакурова, хотя хотелось сыграть мне. И все-таки я сыграл в этом фильме Косыгина. Это совсем другой тип советского аппаратчика. Реформатор, хотя и умел удержаться при любой власти. Такой молчальник. Человек ума.
Очень люблю Алена Далласа в вашем исполнении в «Семнадцати мгновениях весны». Там вообще большинство героев — люди ума, аналитически мыслящие. Интересно, что враги в наших фильмах часто выходили людьми холодного рассудка, а образ советского начальника — это прежде всего человек воли, но не ума...
— Да. Любопытная работа, и это все благодаря Татьяне Лиозновой. Вообще тогда у нас о Далласе мало что знали. У нас врагов обычно рисовали при помощи одной краски, а наш консультант рассказал, что это была за личность, чтобы мы, так сказать, смогли оценить масштаб врага. А ведь он не просто враг был — он был умный и достойный враг: четыре раза переходил границу, решительный, волевой, умный. Мой прокурор в «Красной площади» тоже из «мыслящих» молчунов. Вообще чем выше пост, тем выше ставки и больше опасность попасть в западню — и с той стороны, и с этой. Каким бы чиновник ни был всесильным, но все равно свое не выскажешь, надо как-то увиливать. Весь ужас в том, что пока верхний эшелон интриговал по-крупному, мелкие чиновники — например, те, кто принимал у нас спектакли, просто всего боялись и всех подозревали. Вплоть до того, что высматривали антисоветский подтекст, которого не было даже в мыслях у режиссера.
|
Но это ведь уже не ум, а маразм?
— Как сказать. Для этого же воображение надо было иметь, чтобы тонкости различать, оттенки. Что не свойственно людям необразованным и глупым. Это были непростые люди. Та же Фурцева не была дурочкой, как ее сейчас изображают. Если ты в театре пытался их обмануть, это была серьезная игра. И зритель тогда был умнее — понимал все с полуслова. Абсурд этой ситуации состоял в том, что мы хотели сказать одно, зрители угадывали другое, свое, а цензоры — нечто третье. Руководители театра тоже играли в свою игру: они ставили один спектакль «для власти» — про Ленина, про революцию, а другой — для себя. Например, «Правду и кривду» выпускали к съезду партии, а для себя — «Варшавскую мелодию». И в Минкульте на это сквозь пальцы смотрели — ну бог с вами, давайте. Это все была такая сложная игра. Министерство культуры, например, запретило наш спектакль «13-й председатель», а министр внутренних дел Щелоков лично приехал спектакль открывать. Вышел конфуз. Потом один из помощников Брежнева позвонил в театр — по первому попавшемуся телефону — и сказал, что, мол, спектакль разрешается. Этот звонок приняла не то уборщица, не то секретарша, но через секунду об этом все знали, причем в Министерстве культуры тоже.
А кто мог бы сегодня стать новым героем в кино, театре? Человек какой профессии? Вы видите такого героя в жизни?
— Профессия может быть любой — лишь бы персонаж был живой, не искусственный. Вариант типа Павки Корчагина, целиком «святой», абсолютно правильный, сегодня невозможен, ему никто не поверит. Новый герой должен быть ранимый, яркий, ироничный, злой. На то он и герой. Недавно вот я ездил во Владивосток, познакомился там с мэром города. Честно говоря, думал: сейчас выйдет такая глыба, скала, чай в подстаканниках, секретарша... «Ну, товарищи, какие еще будут вопросы?» Оказалось — молодой еще человек, сорока лет, замечательно говорящий. С ходу поразил меня фразой: «О нас так пишут, как будто мы людей едим». И ирония, и глаза живые. Коммуникабельный. Анекдот рассказывает, а за ним чувствуются и ум, и подглядывание хитроватое. В советское время так люди только в бане раскрывались. А за столом, в кабинете — что вы! Там и губернатору края лет сорок. Оригинально мыслящий: они у себя придумали кинофестиваль, и главная премия — не ваза, не медведь чугунный, а такой... называется «9288 км». То есть километраж нашей страны. Надо сказать, что в регионах незаметно выросла очень сильная местная элита. Это уже другие люди, другое поколение. На таких, как они, вся надежда.
Михаил СЕРАФИМОВ