Последние социологические исследования принесли ожидаемую сенсацию: в выборе главных ценностей жизни нынешний россиянин уже мало чем отличается от советского человека
ВОЗЬМИ СЕБЯ В СИЛЬНЫЕ РУКИ
Борис Владимирович ДУБИН — социолог, ведущий научный сотрудник Аналитического центра Юрия Левады (Левада-центр, ранее ВЦИОМ, ВЦИОМ-А). Одно из направлений его социологических исследований — динамика нашего, то есть народного, отношения к базовым ценностям. Таким образом, то, что нам больше всего нравится сейчас, Дубин, естественно, узнает первым.
Как, на ваш взгляд, менялись приоритеты и симпатии россиян в последние лет пятнадцать? Что принципиально нового тут случилось за это время?
— Сразу хочу оговориться, что мы ловим только очень крупную рыбу: опросы, в которых участвуют 1600, а то и 2500 — 3000 человек, — крупноячеистая сеть, мелочи ускользают. Видны только генеральные тенденции, а они вот каковы: ответы, словесные реакции массового человека зависят сегодня по преимуществу от телевизионной риторики. Так что наиболее общие для всех, поверхностные представления зависят на девяносто процентов от того, что говорят в СМИ. Потому что огромное количество народа смотрит телевизор часов по пять в день. Либо они приходят с работы — и он уже включен (детьми или пенсионерами), либо сами входят домой и сразу же вслед за светом включают телевизор.
Почему?
— Потому что находятся в состоянии легкой и необъяснимой тревоги — тревоги людей, которым их жизнь во многом не принадлежит, которые ею почти не управляют, слабо владеют настоящим, еще слабее предвидят будущее. Так что это постоянный фон их жизни, во всякое время. Телевизор тоже эту тревогу подогревает, но сам же ее и снимает. Таково свойство всех легких наркотиков. Так что картина выходит двоякая. Сверху — то, что внушают. Массовый человек внушаем потому, что в своем кругу про ценности не разговаривает. Он разговаривает о том, что входит в круг его повседневного выживания. Следовательно, во многом — а за последние годы все больше — транслирует официальную версию своих предпочтений почти без изменений. Тем более что на базовом уровне его представления мало переменились с брежневских времен, когда, по-моему, и завершилось формирование общности «советский народ». Устоялась ее мифология, главными событиями в которой стали 1917, 1945 и 1961 (полет Гагарина) годы. Сейчас, правда, туда еще добавился 1991-й — крах империи. Между прочим, именно Брежнев в 1965 году, в своей речи к двадцатилетию Победы, канонизировал войну как самое славное событие советской истории. До этого ее еще помнили — весь ужас, весь драматизм, вранье радио и газет, огромные потери, принудительную бедность. После шестьдесят пятого стремительно стала нарастать официозность.
Базовые ценности этого советского человека, каким он сформировался при Брежневе, нам все чаще и транслируются сейчас по телевизору. Фактически все добродетели того периода розданы, развешаны сейчас по первым лицам власти, чтобы хоть как-нибудь их маркировать. Путин (те, кто «играет» Путина) точно чувствует народный запрос на ту эпоху, а запрашивает ее народ только потому, что ничего другого в большинстве случаев не знал. Откуда? Ведь даже в 1987 — 1991 годах никакие новые ценности на смену старым прийти не успели. Старые только начали размываться, плавиться, но свариться в этом бульоне не успело ничего. В 1992 году экономика, социальное расслоение уже ударили по массам, и народ затосковал по тому, «как было». А в девяносто третьем начались попытки реванша. Так что не надо думать, будто риторика «стабильности» и «сильной руки» оригинальна.
Если рассматривать ценности этого россиянина, который в массе своей мало переменился за последние двадцать лет, то свобода никогда и не занимала в его внутренней иерархии сколько-нибудь серьезного места. Свобода — слишком абстрактное понятие, оно в сознании масс не связывается ни с обеспеченностью, ни с обороноспособностью. Демократия тем более: политика происходит где-то там, своего в ней участия большинство не сознает. Я, однако, не сказал бы, что существенное место в рейтингах занимает стабильность: это тоже слишком абстрактное понятие, а массовый человек любит конкретику. Его ценности: безопасность, семья, здоровье — свое и близких, образование. Образование — опять-таки не потому, что оно, допустим, делает жизнь богаче, интереснее, а потому, что устоялся стереотип — хорошо образованный человек может перепрыгнуть на следующую ступеньку, вырваться из круга. При Сталине, а потом при Хрущеве деревня очень бедствовала, и считалось, что с помощью хорошего образования можно перебраться в город, вырваться из нищеты. Потом считалось, что образованному легче уехать из страны. Так что хорошая школа или институт рассматривается как своего рода трамплин, ступенька к хорошо оплачиваемой работе.
Но самой главной ценностью сегодняшнего россиянина — это касается уже не только масс, но и элиты, — я все же назвал бы изоляционизм. Это отчасти унижение паче гордости — вот мы особенные, нам ничто чужое не подходит, иностранец просто не разберется в России и не сможет нами управлять... Здесь переход к агрессивной риторике: да мы ему и не дадим. Мы из другой галактики, и не надо нас втискивать в общее русло. Не хватает, правда, какой-нибудь гиперкомпенсации по прежней схеме — «Зато мы делаем ракеты». Чувствуется жажда хоть какого-нибудь национального успеха, общего, роднящего переживания — пусть по поводу спорта. Но по крайней мере наличествует четкое убеждение, что Европа и Штаты ничему нас учить не должны. От этого вред один. Хватит. Две трети россиян не испытают большого ущемления, если будет ограничена свобода выезда из страны. Три пятых не считают, что сегодня в России ограничена свобода прессы, процентов сорок — в том числе молодежь! — не возражают против ее дальнейшего ограничения.
Странно. У меня, наоборот, ощущение, что страна испытывает общенациональную депрессию по поводу возвращения в застой. Замкнутость русского круга очень пугает всех...
— Она пугает, но и восхищает. Как раз идея изоляционизма, особого пути и предполагает такую цикличность. Единственной альтернативой линейному развитию в такой двоичной логике является круг. На нем нас никто не обгонит. Массовый человек, в десятый раз наступая на одни и те же грабли, ликует: это возвращение к себе, подтверждение национальной идентичности! Кто это меня по лбу? Ба, да это же я! Тетушка одной моей старинной хорошей знакомой считала кофе сварившимся только после того, как он убежал. Неубежавший считался ненастоящим.
|
Интересно, а вертикаль власти уже стала национальной ценностью?
— Вертикальная, суровая власть — это и ностальгия по «сильной руке». И она, как водится, имеет два аспекта. Первый: «С нами иначе нельзя». Так думает примерно четыре пятых населения. Второй: «Пусть гайки завинчивают, но пусть это не сказывается на мне!» И примерно такое же количество населения убеждено, что их-то не за что. Им ничего не будет. Нам необходим кулак, но ударит он пусть по соседу. Это вечное советское убеждение, оно и в тридцатые годы наличествовало.
Такая же двойственность, кстати, во всем, что касается национального единства. Это очень важная ценность, и россияне по нему тоскуют. В этом смысле они одинаково завидуют таким взаимоисключающим явлениям, как еврейская солидарность и исламская сплоченность. Об этом и у Солженицына есть: «Все друг другу помогают, а мы?». Но за отсутствием внятно сформулированного позитива сплотиться никак не получается — есть сильное желание «дружить против». В этом смысле общий враг является, конечно, всеобщей мечтой. Многие убеждены, что без него национальная самодисциплина вообще невозможна. С врагом никак не могут определиться, как и с позитивом: американцы? Ислам? Американцы, управляющие исламом? Нет ни одного события, которое сплотило бы всех. В этом смысле, конечно, новый Гагарин был бы идеален, да только куда ему лететь?
Ну а борьба с коррупцией находит у народа поддержку? В принципе можно бы всех объединить именно на этой базе...
— Да вот никак! Здесь та же самая двойственность, и я бы рискнул сказать, что коррупция является одной из национальных ценностей. Бытует убеждение, не лишенное, в общем, правдоподобия, что в России непременно надо иногда идти на красный свет. Не проживешь без этого. Россиянин готов осуждать чужую коррупцию — абстрактного олигарха или чиновника, — но собственное жульничество он ценит достаточно высоко («ловкость рук»), а презирает, в сущности, только того, кто попался. У этого есть простое объяснение: россиянин страшно устал быть человеком массы, одним из многих. Есть такой лозунг любой власти от продавщицы до медсестры: вас много, я одна. Россиянин не хочет, чтобы его было много. Он хотел бы обрести индивидуальное лицо — не политическое, не идеологическое, а, я бы сказал, потребительское. Чтобы податель благ выделил его из этой массы и запомнил. «Это я, я к вам пришел! Не один из многих, а тот, который вчера приходил, помните? И еще конфеты принес!» Российская коррупция на низовом уровне преследует именно эту цель — не просто обойти закон, но повысить собственную значимость. А повысить ее в глазах подателя благ вы можете только путем взятки или услуги — вот почему коррупция ничуть не менее популярна, чем идея «сильной руки». Желательна такая «сильная рука», чтобы весь мир нас боялся, а мы бы «прихватывали» сколько хотели, но «рука» нас не трогала.
Путин соответствует народному запросу на сегодняшнего лидера России?
— Путин вообще являет собой чистый пример соответствия массовому запросу. Его главная политическая цель — выстроить такую систему, при которой он был бы одинаково дистанцирован ото всех. Говорят: он замыкает все решения на себя. Неправда! Он всячески старается не принимать решений — по крайней мере однозначно и публично. Создан институт посредников между ним и народом — сам он ни в коем случае не должен терять рейтинга. При таком дистанцировании народ способен наделить лидера любым набором добродетелей — что мы, собственно, и наблюдаем. Кто хочет видеть «сильную руку» — видит ее. Кому любезна демократия — волен догадываться о ней.
И надолго такое положение дел?
— Надолго.
Лет на тридцать? На сорок?
— Это оптимистичный прогноз.
|
Андрей ГАМАЛОВ
МИР ЕЩЕ БУДЕТ НАМ АПЛОДИРОВАТЬ
Мы посчитали, что это пришедшее по электронной почте письмо — важная краска в разговоре о настроениях и ценностях
Дорогой «Огонек»!
Думаю, вы нечасто получаете такие письма. И тем не менее именно сейчас я хочу написать вам открытым, что называется, текстом: страна наша прекрасна, я ею горжусь и нахожу массу поводов для самоуважения. И дело не в том, что при Ельцине было плохо, а при Путине стало хорошо. И при Ельцине, и при Путине было примерно одно и то же. Наша Россия не меняется уже лет шестьсот. И это меня вполне устраивает.
Россия — непредсказуемая страна неограниченных возможностей. Мы всегда ждем от власти свободы и репрессий — с равной вероятностью. Всякий западный лидер — существо предсказуемое и плоское. Россия — единственная, которая может удивлять мир. И я понимаю сегодняшнюю установку на избавление от идеологии. Идеология всегда только маска. Вор прикидывается либералом, насильник — патриотом, и оба они по большому счету одинаковы. Россия — страна без идеологии, она ценит только величие. Величие побед и величие поражений. И в этом смысле наши достижения и провалы действительно грандиозны. Мы и проигрываем, и побеждаем безогляднее, чем все остальное человечество. Уж это-то я за свои 44 года на собственной судьбе испытал. Мне доставляет удовольствие жить именно в такой стране, в которой, если можно так выразиться, господствует континентальный климат. Зимой очень холодно, летом очень жарко.
Наверное, такая жизнь не очень комфортна. Но я что-то не понимаю сетований некоторых ваших авторов на тяготы российской жизни: насколько мне известно, Москва сегодня не самый бедный регион. Вы как-то в упор не замечаете того, что Россия умудрилась выбраться из тоталитаризма без гражданской войны, без бойни; что сегодня она выходит из затяжного экономического кризиса; что у нее грандиозные нефтяные — и не только нефтяные — перспективы. А поскольку амплитуда у нас ого-го, то высота подъема будет вполне сравнима с глубиной предшествовавшего падения. Возможно, я и такие, как я, нормально построившие свою жизнь в своей стране, вам неинтересны. Вы умудряетесь не заметить и более грандиозных новых людей, которые появились в стране. Я говорю не о самых молодых, а о тех, кто был молод в начале перестройки. Да, мы успели поменять по десятку профессий, заработать и потерять крупные деньги, сходить в политику, съездить челноками в Турцию, прожить за десять лет огромную жизнь. Сегодня наше поколение начинает реально управлять страной. И на этих людей — с великолепной гибкостью приспосабливающихся ко всему — я возлагаю самые серьезные надежды: жизнь побила нас и научила быстро принимать верные решения. Мир еще будет нам аплодировать.
Огромное большинство российского населения не озверело, не разочаровалось и даже не потеряло желания заводить детей (у меня трое) — вопреки всем журналистским стенаниям о демографическом кризисе. Кстати, в последние два года в России наметился серьезный подъем рождаемости.
Наверное, всеми этими чертами России проще восхищаться, живя вне ее. Но мы же с вами остаемся внутри... И я приглашаю вас всех оценить уникальный исторический шанс, который выпал нам, — жизнь в России. В которой возможно все, и что бы ни случилось — оно непременно будет великим.
Игорь ИЛЬЮШИН
экономист,Санкт-Петербург