Сын Константина Симонова решил объясниться со всеми любителями выдумок вокруг биографии его отца
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Говорят, у нас свобода мнений. Оно, может, и так, но какая-то странная это свобода: если правду сказал, то это факт, а если наврал — мнение. А бывают и такие, с позволения сказать, тексты, где вранье начинается даже не с фактов и мнений, а с глумливости интонации, которую хотя к делу и не пришьешь, но все равно противно.
На напечатанный в журнале «Домовой» текст «Советский роман» меня, что называется, навели. Прочитал. Честно говоря, не ахнул, потому что подобного глумливого вранья за последние годы, с самого «серебряного» из «шаров» начиная, печаталось и произносилось много, наверное, даже нестерпимо много. Вот и дошла гиря до полу: решил написать.
Автор текста — Юрий Зубцов. Начинается с вреза, в котором все ложь, но автор убежден, что просто это мнение такое. Глупое, тривиальное, банально-стандартное мнение по поводу главной любви СССР. Зубцову невдомек, что главной любовью в СССР были любовь к товарищу Сталину и к Родине, а любовь Симонова к Серовой была личным делом Симонова и отчасти — Серовой. Да, описанная им в стихах, да, им самим отданная на восхищение и поругание людям, что, впрочем, неудивительно для любви поэта. А если автор пишет, что была она «экспортным вариантом, выставленным на диво империалистам и «предателям-эмигрантам», то это как? Кем в глянец обернутая? Как и когда растиражированная на экспорт? И пусть заодно вспомнит или отыщет «предателей-эмигрантов» в текстах 41-го года.
Ладно, поехали дальше. «Есть сведения, что отец был офицером, принял сторону белых и сгинул». Мама нашла другого, «безупречно красного». Если бы автор заглянул в любую из биографий Симонова, узнал бы, что «безупречно красный» был таким же белым полковником, как и сгинувший, только не из дворян, а из семьи потомственных машинистов.
И картавым Симонов был, мягко говоря, обаятельно, а не «чудовищно»: во-первых, мягкое «л» он выговаривал свободно, а во-вторых, картавое его чтение обаяло всю страну — не пришло в голову задуматься почему?
«Без всякой необходимости» после седьмого класса «Костя подался в ФЗУ». Ну хоть для очистки совести открыл бы автобиографию, где черным по белому: «Мы жили туго, в обрез, и тридцать семь рублей в получку (...) были существенным вкладом в семейный бюджет». Конечно, если держать в уме только будущие симоновские миллионы, дачи и бассейны, то эти 37 рубликов можно и не считать.
«В 1937-м, на пике этих репрессий, Симонову исполнилось 22, и он уже вовсю писал стихи, очерки, рассказы». Опять вранье. До поздней осени 41-го, когда написан первый в жизни рассказ «Третий адъютант», еще 4 года, первые стихотворные очерки — 39-й, «Халхин-Гол». Так что ни «о героях первых пятилеток», ни о «создателях светлого завтра» ничего он не писал. Что с таким автором делать? В сортире мочить, как учит наш президент?
Не могу избавиться от ощущения гадливости, каждый пассаж рвотный, даже фактологически нейтральный. У вас же, пакостников, та же возможность судить о Серовой, что и у абсолютного большинства ее современников. Где они ее видели? Правильно, в кино. Ну и судите по кино, его же показывают до сих пор. Может быть, возникнет хоть признак живого чувства, а не продукт общественного суесловия. Только больное воображение может разглядеть на «длиннейшей лесенке смыслов» слова «женственность» ту степень «доступности», которую автор приписывает Серовой. Воистину, «злые языки страшнее пистолета», особенно у разухабистых потомков.
И еще одно: некогда. Нет времени почитать что-либо, кроме ближайших предшественников, — так и создаются эти тексты, где тиражируются апокрифы, а реальная история остается, да и то не всегда, в датах. Главной предшественницей этого «произведения» была, судя по всему, книжка некоей Пушновой, в свое время обокравшей мою тогда еще недостаточно искушенную сестру. Это из нее: цветы, падающие на Серову с неба, секретари комсомола в любовниках. А уж представить себе, что означает пассаж, что Валентина была женщиной «удивительно открытой и искренней в проявлении всех своих чувств», «весьма отдаленно знакомой с нормами морали», и эти два определения, по словам автора, «в ситуации с ее личной жизнью были синонимами», я лично не возьмусь. Мне тем труднее сделать это, что сам я с Валентиной Васильевной был в отношениях непростых, все-таки чужой ребенок. А уж заодно: не разводился Симонов с моей матерью. Вот так вот. Незачем было.
И Вале не о том надо было думать: не стоял так вопрос.
Далее. Легенда о лагерном происхождении «Жди меня» родилась после публикации Валерия Аграновского в «МК». И была она по отношению к отцу, мягко говоря, неуважительной. Влюбленный так, что вся страна ему сопереживает, поэт берет свои старые стихи, адресованные репрессированному другу, и посвящает их любимой женщине. Это же вообразить даже невозможно. Не говоря о том, что в дневниках Симонова «Разные дни войны», т. 1, черным по белому написано: «В конце июля 41-го сидел на даче Кассиля в Переделкине и в один присест написал три стихотворения, включая «Жди меня». В дневнике это тоже для лучшей маскировки истины? С Аграновским мы в свое время объяснились. Мой ответ ему был напечатан. Но легенду убить не удалось. Она так и осталась на потеху любителям «жареного».
Мне вообще трудно понять пафос этих «историков». Представьте, у актрисы М. роман с поэтом Н., но она влюбляется в генерала Л., таких — МНЛ — треугольников в жизни сотни, но если из сочетания фамилий можно сложить аббревиатуру СССР, то тогда это государственный роман и государственная измена. По-человечески, а уж по-художнически тем более, надо бы попытаться понять, что там с кем было, но «историкам» не до того: им бы кем-то придуманную аббревиатуру оправдать, причем каждый Серову, Симонова и Рокоссовского в ССР складывает, а про третье «С», недостающее для легенды, фантазирует в меру испорченности. Наш объявляет это «С» словом «Союз». Почему не «Совокупление», не «Скандал», не «Страсть»? Потому что в изначальном СССР была еще одна, ныне отпавшая от аббревиатуры, фамилия.
А искать лень, да и зачем.
Ну и последний — сил нет цитировать дальше — пассаж о спаивавшем Серову Симонове и об их переделкинской даче, где «хмельная Валентина в прозрачном платье под гром аплодисментов съезжала по перилам широкой лестницы прямо в выкопанный у самого дома громадный бассейн».
Видел автор эту дачу? Этот бассейн? Почему на придумавшую эту ерунду Пушнову не ссылается? Дача, на которой я в ранней юности бывал неоднократно, не имела ни широкой лестницы, ни каких-либо годных для этого перил, а «громадный бассейн» — бетонная яма 4х8, которая размещалась метрах в сорока от дома, и ехать туда надо было только на собственной фантазии авторов в состоянии творческой эйфории.
Словом, «поздравляю соврамши» журнал «Домовой», как говорил господин Коровьев. По причине особой гнусности текста Ю. Зубцова, очевидно, придется подавать в суд, охраняя честь и достоинство покойных. Между прочим, слово «покойный» происходит от слова «покой», о чем не следовало бы забывать.
Алексей СИМОНОВ