АНАТОЛИЙ БЕЛЫЙ: ДА НЕ БИЛ МЕНЯ СУДЗУКИ…

Белого впору заносить в Книгу рекордов Гиннесса. В 32 года он сыграл старика Лира в постановке Тадаси Судзуки — японца с мировым именем. Артист продемонстрировал чудеса владения самурайской энергетикой при минимуме сценических передвижений. (В мире-психушке гордец Лир прикован к инвалидной коляске.) Сегодня, когда Анатолий научился по японской методе выколачивать пятками «животную энергию» земли, преобразуя ее в формат русской психологической школы, он созрел для громкой (но заслуженной) популярности. В том смысле, что мимо яркого актерского явления кинематограф пройти не должен

АНАТОЛИЙ БЕЛЫЙ: ДА НЕ БИЛ МЕНЯ СУДЗУКИ...

Не случалось ли артисту Белому ощущать себя белой вороной? И если случалось, то как он действовал: не пытался мимикрировать, чтобы слиться со «стаей»?

— Честно говоря, я не хотел бы отождествляться ни с какой стаей, коллективом или общностью. Не знаю, могу ли назвать себя белой вороной, но у меня всегда есть ощущение, что я один — и это нормально. Меня невозможно втянуть в психологически дискомфортную среду. Я всегда стремлюсь делать только то, чего хочу сам, и дистанцируюсь от людей неприятных и неинтересных... Вот видите, перебитый нос? Это восьмой класс. Представьте: тольяттинский парень ходит на тренировки по акробатике, занимается на факультативах, прилично учится. Конечно же, для пацанов, которые не расстаются с ножами и кастетами, он — белая ворона и вызывает раздражение... Но человек я по природе своей миролюбивый, в драку первым не лезу. Хотя всякое бывало.

Отчего вы едва не угодили в технари? Может, поначалу струсили идти в актеры: поступили для верности в авиационный?

— Это почему же струсил? До второго курса я об актерстве и не помышлял. Я был очень увлечен компьютерной техникой, поэтому после школы выбрал специальность инженера-программиста авиационных установок. Но очень скоро вдруг понял, что многого в этой профессии не достигну, а перспектива облысеть и заработать геморрой, уныло просидев всю жизнь за компьютерным ящиком, отчего-то не вдохновляла. Когда я чувствую в какой-то области дно — немедленно меняю род занятий.

На лицедейском поприще вы пробивались в одиночку или сложилась команда сокурсников, которые друг друга поддерживали (если это, конечно, возможно)?

— Разумеется, в одиночку. Я, наверное, вообще индивидуалист. Нашему поколению чувство коллективизма просто-напросто не свойственно. Я и в школе-то не был социально активным — заседаний совета дружины даже боялся. А когда окончил — тем более: прежняя жизнь уже почти развалилась, какой там коллектив? (На меня и сейчас не действуют все эти священные заклинания про «театр-дом» и «родное училище».) Мы воспитывались на Цое, в Самарском авиационном сложилась компания музыкантов-электронщиков: этаких физиков-лириков, которые к тому же фарцевали дисками — из Польши их привозили. Замечательное было время: Волга, пиво, музыка. Меня не оставляло тогда ощущение, что я жил где-то рядом со своей страной. То есть был конечно же в курсе этих безумных съездов, политических страстей, но воспринимал их как бы сквозь пелену. Ближе и понятнее было то, что происходило со мной самим — здесь и сейчас: та же музыка, любительский театр в Самаре... Даже приехав учиться в послепутчевую Москву, я воспринимал следы танковых гусениц на Тверской как нечто не совсем реальное. Меня те события как бы еще не касались: я только вступал в жизнь и не успел освободиться от розовых очков.

Вашу маму не слишком травмировали «Откровенные полароидные снимки», где вы играете мужчину-проститутку, смертельно влюбившегося в своего вполне бессердечного клиента?

— Об этом сюжете она практически не знает, поскольку спектакля не видела. Мама вообще редко бывает в Москве: живет сейчас в другой стране. Но и прежде я звал ее лишь на те премьеры, на которые считал нужным.

Щадили?

— В общем, да. Не хотел, чтобы ее что-то шокировало. Она в этом смысле — зритель неподготовленный. Достаточно того, что мама знает: за эту работу я получил премию «Чайка».

В спектакле «Пленные духи» Центра драматургии и режиссуры (исключительно прогрессивной театральной площадки под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина) вы в партнерстве с Артемом Смолой стерли хрестоматийный глянец с образов Белого и Блока, показав их трогательными, дурашливыми, закомплексованными и одинокими. А по жизни умеете распознать истинное лицо человека? И какие маски наиболее востребованы в артистической среде?

— Это очень преувеличенное представление, будто актеры в жизни лицедействуют. Актерское братство выглядит в жизни довольно-таки открытым. Во всяком случае, это касается людей моего поколения.

А как же быть с конкуренцией? Ведь амбиции никуда не деваются.

— Конечно, не деваются. Но не культивировать же в себе зависть, мелочность и злобность? Нет, мы не такие, можете не верить, но не такие. Это и со стороны заметно, мне даже Марина, жена моя, говорила: «В Центре у Казанцева собрались какие-то удивительные ребята. Нет на них этого пыльного театрального налета».

Пьесу «Король Лир» поставил во МХТе Тадаси Судзуки.

В ходе тренинга, фрагмент которого показали московским журналистам, Судзуки временами резко стучит палкой по полу, видимо, оттачивая быстроту актерской реакции...

— ...да, и еще — наше чувство ритма. А палка — это деревянный меч катана.

Но не случалось ли, чтобы этим мечом ваш «сэнсэй» оприходовал кого-то из нерадивых стажеров?

— Нет... То есть иногда он своих актеров не то что бьет, а, как сказать?.. ну ударяет, что ли. Сейчас объясню. Это делается не для того, чтобы выместить недовольство и раздражение. Скажем, меня он не бил, но был случай, когда у меня не получалась сцена в степи, где Лир уже окончательно обезумел: Судзуки-сан все твердил, что ему недостаточно энергии. Я начинал кричать, надсаживать жилы, но он недоумевал: «Зачем ты надрываешься? При чем тут крик?» Гонял меня, гонял — так, что я взмок, посадил голос и разозлился: «Чего вы от меня хотите, какой такой энергии?» Вот тогда он и подошел с этой палкой, двинул по моему креслу и яростно затараторил: «Что ты не понимаешь? Что ты не понимаешь?» Передо мной вдруг возник сумасшедший Лир. Я смотрю на него, и в его же ритме и тональности отвечаю: «Что вы на меня кричите? Что вы на меня кричите?» Тут все захохотали, он сам засмеялся: «Вот теперь правильно». То есть он вывел меня на ту ноту, которая была ему нужна.

На какие средства существует театральная империя Судзуки? Ведь в деревне Тога, где расположена его репетиционная база, понастроено, кажется, несколько сценических площадок, репетиционных помещений, есть гостиница для стажеров...

— Да, это государство оказывает ему огромнейшую поддержку. А все потому, что Судзуки — это лейбл, качественная марка, национальное достояние. Кстати, его актеры параллельно владеют, что называется, смежными специальностями. Исполнитель роли Лира в японской версии одновременно и монтировщик сцены, Корнуэл ставит свет, медсестры из психушки, где обретается король-безумец, занимаются в быту стряпней.

Мы осваивали метод режиссера в Тоге — деревне на севере, где у Судзуки летняя репетиционная база. А премьеру мхатовского «Лира» сыграли в Сидзуоке — портовом городе на Тихом океане, здесь расположен театр Судзуки, живут его актеры.

Что в Японии вас поразило, помимо работы с выдающимся мастером?

— Поразили люди. Японцы при всех своих улыбочках очень закрытые существа. В Европе все же чувствуешь себя частью этого мира, а здесь ты — инопланетянин. И они для тебя инопланетяне — настолько это другой менталитет.

Но тогда и зрительские реакции должны быть другими. Они вас не деморализовали?

— Нет. Японцы очень сдержанны в своих зрительских проявлениях. Скажем, у них не принято аплодировать в середине спектакля. Посмотрели, отхлопали и разошлись.

Все же признайтесь: так-таки вы и не подсели на японскую экзотику? Может, регулярно требуете теперь от жены Марины самурайских разносолов?

— Наоборот. Когда приехал, то первым делом попросил: «Пожарь мне картошечки. И не забудь купить на базаре квашеной капустки».

1. Детство провел в Тольятти. Десять лет занимался акробатикой. Мать — преподаватель немецкого, отец — инженер-технолог Волжского автозавода.

2.После окончания Щепкинского училища три года бесприютно мотался по театрам, пока не попал в 98-м в Театр Станиславского. С 2003-го — в труппе МХТ имени Чехова. Играет в «Терроризме», «Белой гвардии» и «Короле Лире».

3.Склонен к рискованному эксперименту на грани фола. В спектакле Театра имени Пушкина «Откровенные полароидные снимки» отважился на, казалось бы, некрофильски-порнографическую сцену, где его герой пытается возродить к любви мертвого возлюбленного. Артист ни на йоту не потрафил нездоровым ожиданиям, зато убедительно продемонстрировал бездну любовного отчаяния через неистовый танец у клубного шеста.

4. Похоже, наимоднейший Кирилл Серебренников — судьбоносный для Белого режиссер. Помимо «Терроризма» и «Полароидных снимков», Анатолий играл в его спектакле «Демон», поставленном на Меньшикова. А если звезды сойдутся правильно, то станет партнером Евгения Миронова в очередной мхатовской постановке Серебренникова — «Господах Головлевых».

5.Анатолий Белый — обладатель двух театральных премий «Чайка»: за работы в спектаклях «Пленные духи» и «Откровенные полароидные снимки».

6.На подходе главная роль в сериале по братьям Вайнерам «Умножающий печаль» (в своеобразной саге про то, как жизнь сталкивает и разводит троих закадычных друзей, Белый выступит в роли олигарха Серебровского). Артист занят и в фэнтези Николая Лебедева «Волкодав», где играет Винитара — жениха кнесинки Елени, сына зловещего Людоеда.

7.Анатолий Белый женат на замечательной трагикомической актрисе-мхатовке Марине Голуб, вместе с которой пестует будущего «семейного продюсера» в лице ее девятнадцатилетней дочери Насти.

Татьяна РАССКАЗОВА