В МХТ громкая, скандальная премьера. Кирилл Серебренников поставил пьесу ирландского драматурга Макдонаха «Человек-подушка». Спектакль получился о природе творчества. О том, что вымысел имеет свойство оборачиваться реальностью. И о том, что человек несет ответственность за вымысел. Разговор об искусстве развернулся на фоне кафельного блеска пыточных, замученных электродрелью детей, тазиков с кровью и освежеванных туш
Формально Кирилл Серебренников принадлежит новой драме — молодой, яркий режиссер, классику переиначивает, поднимает острые темы. В «Антонии и Клеопатре» намекает на беслановский спортзал, к примеру. В «Изображая жертву» дает длинный, плотный матерный монолог, за который МХТ также длинно ругают критики. Но в отличие от новодрамовцев Серебренников ставит свои провокационные спектакли на больших сценах, в известных репертуарных театрах. Считая, что играть по маргинальным подвалам — трата времени и сил. Что новый театр должен озвучивать новые идеи громко и на значимых площадках.
И сейчас в святая святых — МХТ — он поставил жесткую и кровавую пьесу известного ирландского драматурга Макдонаха. Сюжет пьесы напоминает классический триллер, один из тех, которых в телевизоре пруд пруди. Писателя забирают в полицейский участок, где обвиняют в зверских убийствах маленьких детей. Одному пальцы отрубили топором. Другую лезвиями накормили. И главное — убийства в точности повторяют сюжеты рассказов, которые пишет подозреваемый. Оказывается, что убийцей был его умственно отсталый брат, которому писатель вдохновенно эти рассказы читал. Брат воспринял художественный вымысел как руководство к действию и бедных детей порешил.
Но брат этот вроде как и не виноват. Оказывается, что его родители в детстве семь лет пытали электродрелью и всякими хирургическими инструментами. То есть детство у него, как у всех маньяков, было тяжелое. А брат-писатель его спас и мучителей-родителей удушил подушкой. Обычный телевизионный триллер, словом.
Вопрос «кто виноват?», для России всегда насущный, поставлен в спектакле ребром. Писатель-теоретик или его брат-практик? Спектакль натягивает сетку вопроса на все мировое пространство: можно ли посадить или расстрелять писателя за его творения? Салмана Рушди, к примеру? Виноваты ли Сорокин и Лимонов? Расценивать ли написанное как призыв к действию? Виноваты ли ваххабиты-теоретики или террористы-смертники? Виноват ли гламурный глянец или помирающие от его заветов дуры-анорексички?
Идиот-убийца уверен, что его брат — хороший писатель. Но рассказы его лучше сжечь, чтобы никто не смог принять их как руководство к действию. И что сам он, убийца, чист и сможет в раю играть с Богом в салочки.
Так под видом классической страшилки Серебренников подсовывает нам почти шекспировский «вот в чем вопрос».
Тогда при чем здесь, спросит удивленный зритель, мальчики и девочки в окровавленных рубашках? Три часа смотреть спектакль ужасов, наверное, зритель и не стал бы, не будь там дополнительных смыслов и социального звучания. Вот, к примеру, рядом со мной сидел Михаил Козаков и даже не ушел.
Потому что спектакль не о кровавых мальчиках и не о психологической подоплеке маньяков, а о нашей сегодняшней жизни. О мировом состоянии дел. О том, что и раньше, и сейчас можно судить писателей за их вымысел — судить в полицейских участках. Можно их и расстреливать, как это и происходит в спектакле, хотя никаких детей они сами не убивали и даже не знали, какой эффект их творчество производит.
А вот здесь вторая ловушка спектакля: мол, надо знать, как слово ваше отзовется. Писатель Катурян искренне недоумевает, за что же его взяли. И даже когда понимает, что виной всему чтение на ночь страшноватых своих рассказов больному брату. Мало ли чего он там насочинял — надо ведь понимать условность искусства!
А искусство, сообщает нам Серебренников, штука совсем не условная, а настоящая, реальная, как дети из плоти и крови. И если мы серьезно, с содроганием относимся к слезам ребенка и к преступлениям против детства, то нужно также серьезно относиться и ко всему написанному пером. От теорий, изложенных в литературе, публицистике и толстых томах вроде «Капитала», вышло много крови. Человеческой. И детской.
«Человек-подушка» на самом деле постановка-матрешка, где в первой, румяной и расписной бабе-упаковке за фасадом страшилки спрятаны вещи острые, требующие размышления. К примеру, можно ли все валить на тяжелое детство? Но тут у всех поголовно тяжелое детство, даже у следователей. Один из них очень злой (отличная роль Юрия Чурсина) и бьет все время подозреваемого. Почему? Потому что его в детстве отец насиловал, и он его тоже придушил подушкой. Макдонах нарочно доводит иронию до ручки. «Тяжелое детство не оправдывает собственную подлость», — говорит следователь, ненароком упраздняя старину Фрейда.
- Для меня этот спектакль о том, что человек может изменить все в себе, вернувшись в детство, как в отправную точку, изменить вектор жизни, — считает исполнитель главной роли Анатолий Белый. — Хотя спектакль наш многопластовый. Макдонаха так много у нас ставят потому, что он по-хорошему обозлен и тонко чувствует несправедливость сегодняшнего мира, честно вскрывает общественные раны и говорит о них по-настоящему глубоко.
У Серебренникова на сцене, как всегда, ярко: качается огромная стеклянная слеза ребенка, мучения происходят под чарльстон, родители снабжены то мясницкими фартуками, то громадными гипсовыми головами: они символы и чудовища, воплощения взрослой, высшей силы. Полицейский участок схож кафельным блеском то ли с мертвецкой, то ли с пыточной, декорирован зверскими крюками для туш и батареей раздражающих ламп дневного света.
Писатель поначалу еще боится, что ему политическое дело шьют. «Вы подумали, что маленькие дети могут обозначать народ? Но я не это хотел сказать!» И здесь еще одна закамуфлированная идея спектакля. Дети — народ, а родители — государство. В рассказе следователя (он тоже слегка писатель, его блестяще играет Сергей Сосновский) народ сравнивается с дебильноватым глухим китайчонком, который идет по рельсам и не слышит грохота надвигающегося поезда. И только государство в виде наблюдающего мудреца способно мальца уберечь.
Кто будет талантливее — тот, кто знает о страданиях ближнего, как этот писатель, слышащий жуткие крики мученика за стенкой, или сам мученик? Нужно ли переживать вымысел наяву или его можно придумать? Какова она, природа творчества? Какова она, природа страдания? Очищает ли оно или превращает нас в моральных калек?
Это все вопросы, требующие внутренней работы. И за что еще спектакль Серебренникова помимо блестящей режиссерской механики можно назвать шедевром — за то, что он полностью погружает зрителя в эту работу.
Замечательный актер Анатолий Белый играет переход от недоумения и страха к полному осознанию. По-настоящему он становится писателем, когда наконец понимает, что родил мир и ответственен за его кошмарную притягательность. Он ведь своим воображением создал этого вымышленного человека-подушку, который помогает детям уйти в мир иной, избежав жутких страданий в будущем. Этим героем под комиксным названием pillowman (человек-подушка — по англ.) и захочет стать его брат.
Осознание вины и есть зрелость писателя. И то, что он борется не за собственную жизнь, а за листочки со своими рассказами, тоже зрелость. И большая идея из разряда «рукописи не горят». Творчество достойно страдания. Оно рождается только благодаря страданию и без него, по большому счету, искусству не бывать. А в этой истории большой счет. Когда умственно отсталый брат задумывается: а если бы ему предложили умереть спокойно еще в детстве? И отказывается от такого финала. Потому что тогда не будут написаны рассказы. И здесь — самая высокая точка спектакля. Ведь искусство невозможно без участия с другой стороны, стороны читателя или зрителя. Без его страдания.
Фото ЕКАТЕРИНЫ ЦВЕТКОВОЙ