Директор музея истории Шлиссельбурга Мария Валькова разыскивала дембельские альбомы по всему городу, но уговорить смогла только десятерых мужиков. Однако эффект все равно фантастический: вглядевшись в простодушные солдатские книги, изготовленные в единственном экземпляре, зрители постепенно понимали, что смотрят в лицо только что ушедшей эпохи.
С точки зрения искусствоведов, это «дедушкино» творчество—традиция, уходящая корнями в дворянские альбомы и альбомы офицеров ХIХ века. «Альбомная форма творчества принята в России издавна,—объясняет Мария Валькова,—это наивная форма фиксации памяти, выражающая время и вкусы общества». Но если дворянские альбомчики, в коже, с тиснением, давно разобраны по музеям, то ознакомиться с дембельскими советского периода практически невозможно—они на руках. Это личная история, она еще не обобществлена. Кстати, жанровое своеобразие этого вида народного творчества еще определять и определять. Например, Мария Валькова считает, что по пластическому языку он близок к лубку. Другой исследователь, Михаил Карасик, вообще называет дембельский альбом уникальным явлением в мировой культуре—«русским Арт-брутом» (от слова брутальный). В чем схожи исследователи, так это в сожалении о том, что предмет исследования уходит.
— Он исчезает прямо на наших глазах,—огорченно говорит директор музея.—Я расспрашивала молодых людей, солдат XXI века, как они к таким альбомам относятся, и услышала: они считают их китчем. Отслужив, они уже привозят из армии лазерные диски со спецэффектами. Это современно, красиво, но компьютерная графика—вещь бездушная. А вот создаваемый с любовью и приключениями рукотворный дембельский альбом был своего рода свидетельством превращения юноши в мужчину, так сказать, мужским аттестатом зрелости. В нем отражалось свое представление о силе, героизме, любви к Родине, к матери, к дружбе. Можно только сожалеть о том, что все это в прошлом.
О персональном опыте изготовления своих «аттестатов зрелости», ныне зачисленных в раритеты, «Огоньку» рассказали четверо отслуживших.
Александр Перегаров служил в 1984—1986 годах в ракетных войсках в городе Сморгони под Гомелем. Его альбом—тайком вывезенная добросердечным прапорщиком тяжеленная книга—был отправлен невесте солдата Перегарова простой почтовой посылкой, и ведь дошел!
Бархатная обложка, на ней нарукавный шеврон и две перекрещенные пушечки из белого металла. Переплет щегольски украшен шелковым шнуром с двумя патронами на концах. «Вот за этот патрон 5/45 мне могли голову оторвать! Они со смещенным центром, только поступили на вооружение. Но пришлось уворовать…»—смущенно признается наш герой.
Попадись его рукотворная книга на глаза кому-то из бывших командиров, всю эту красоту разорвали бы на плацу на глазах у части. «Альбомы делать нам запрещали. Мы прятали их в караулке в особых тайниках. Эти заначки могли быть в стене или между электроплитами на пищеблоке. Секрет, как их открыть, знали несколько человек, и он передавался из поколения в поколение».
Дембельский альбом Перегарова—классика жанра. Делался он по заветам «дедов», и думать о нем надлежало с первых дней службы, хотя первый год полагалось только копить открытки и фотографии, заготавливать украшения. Все это было непросто: фотоаппарат был редкостью и тщательно прятался от командиров. Требовалось раздобыть дефицитнейшие вещи—бархатную и цветную бумагу, кисточки, краски. Отдельной спецоперацией было добывание плотного картона для страниц, а также полупрозрачной кальки для их перекладывания. Выручали прапорщики, подпольно привозившие канцтовары из города. Обложку альбома следовало оклеить бархатной тканью. Где бархат-то брать? И народ пускался во все тяжкие, отхватывая по ночам куски заветной материи от занавеса в солдатском клубе.
Каждый лист картона следовало покрыть определенного цвета гуашью—черным, синим, голубым, бордовым, оранжевым. На просохший лист также гуашью наносилось разноцветное напыление, инструментом служила зубная щетка. Затем все покрывалось прозрачным лаком, какой найдется,—от размокания. Одинаковых страниц в альбоме быть не должно.
Последние полгода службы каждый солдат, ставший «дедом», усиленно работал над своим альбомом: выдавливал из фольги от сигаретных пачек и конфет звездочки, символы Вечного огня, пистолеты, кинжалы, буквы. Каждую букву следовало украсить своим орнаментом, наносимым иголкой. Чтобы буква не мялась, с обратной стороны она заливалась клеем—«заливкой». И приклеивалась для верности на отдельную бумажку.
— Весь этот дизайн нам завещали те, кто служил до нас, — хмыкает собеседник. — Важно еще было соблюсти рубрики. «Клятва Родине» в честь присяги, «Первый Новый год» — обязательно раздобыть рисунок часов-курантов, «Моя Белоруссия» — место, где служил, тут мы старались нарисовать лося.
Вот несколько ошарашенно смотрит в объектив солдат с куклой на руках. Это снимок для обязательной рубрики «Мне 20 лет». Кукла была завезена в часть также с давних времен, пряталась особо тщательно.
А вот и легендарная рубрика «Сто дней до приказа». Тут должен быть приказ о демобилизации, напечатанный на бархатной бумаге, а также фото министра обороны, Маршала Советского Союза Дмитрия Устинова. Важно было не газетную, а настоящую фотографию маршала. За этим снимком гонялись по полтора года и тщательно прятали добычу, стыренную с какого-нибудь стенда.
Редчайший документ, даже реликвия, этого дембельского альбома—оригинал «воинского требования». Это небольшой номерной листок, бесплатный билет домой в общем вагоне или на палубе. Александру Перегарову выписали «требование» от Сморгони до Красноярского края, до самой пристани в родной его Дудинке. Но родители выслали сыну денег на самолет (тогда билеты были недорогими), и он сохранил ценную бумагу на память. Вскоре, приехав к невесте в Шлиссельбург и женившись, бережно вклеил «требование» в свой альбом на оставленное заранее место.
Феликс Галактионов, речник, долгое время был электромехаником на судах, а в последние 18 лет—один из самых успешных бизнесменов Шлиссельбурга. Служил в 1979—1981 годах в Заполярье. На том самом пятачке, где сходятся границы России (тогда СССР), Финляндии и Норвегии. Само собой, на бархатной обложке его дембельского альбома красуется дорогая медная чеканка с эмблемой пограничников, края окантованы резными медными уголками. Медь не простая—это кусок обожженной на костре обшивки снарядного ящика, найденной на старой финской заставе. Когда металл становился мягким, рисунок наносился легко. Готовая чеканка была зачернена с помощью двух сожженных старых газет. Годилась, кстати, не каждая—искали шрифт, нанесенный краской, дающей стойкую копоть.
Альбом Феликса сделан уже после демобилизации—с заставы он вывез только фотографии и «заготовки». Очень рисковал из-за одного кадра—перекрещенных и воткнутых в землю автоматов. Как говорит, «можно было загреметь и до сих пор сидеть»: такое изображение оружия было запрещено.
Служил наш герой собаководом. С нажимом произносит: «Мы служили даже во сне». А вот рисунки для личного альбома ему делал друг Серега Сафонов, художественно одаренный солдат. Из 18 пограничников отряда альбом взялся делать только Феликс — он очень любил фотографировать.
В их погранотряде не было традиции передачи знаний о создании альбомов, но Галактионов их явно себе представлял. «Тут я лохматый охломон в Ленинграде, с гитарой, а вот я уже человек, присягу принял, аккуратен. Вот страница, посвященная маме. Это мои корни, она меня растила одна, отца не было. Тут друг, он погиб в Афганистане. Я туда дважды рапорт писал, но мне было запрещено».
Детские наклейки, солнышки и ягодки, вперемешку с фото юной дивы и друзьями, любимая собака, удивительная заполярная лошадь, ручной олешек, совенок. У пограничников на заставе, оказывается, формой является не гимнастерка, а свитер.
Листаем—и вдруг черный-черный разворот. Заголовок под стать: «Черные дни моей службы». Алое сердце, растоптанное сапогами, рядом строжайшая «Записка об аресте». Барышня бросила юного Феликса Галактионова, он нагрубил старшине роты и «попал»—пять суток гауптвахты. «Я-то что, а вот барышне по жизни очень не повезло»,—сочувственно вздыхает бизнесмен Галактионов.
Альбом нашего третьего героя, Александра Исаева, обращает на себя внимание прежде всего обложкой—сразу понимаешь, что ради нее порезали шинель. Ничего не попишешь: такова была оформительская традиция в дивизии им. Дзержинского под Москвой. К зонам она никакого отношения не имеет, но поскольку к форме ВВ МВД народ относился неласково, уволенные в запас дембеля предпочитали добираться домой в гражданской одежде. Шинель «случайно забывалась» ими где-то за КПП, допустим, на скотном дворе или в теплице, и немедленно уносилась кем-нибудь из посвященных в план гражданских лиц. Далее шинель ввозили обратно в часть в сильно скрученном виде. Тут она и обретала вторую жизнь—ее мигом раскраивали на лоскуты определенного размера.
В этой закрытой дивизии «деды» были строгие, но справедливые—в альбоме Исаева рисунки с «дедушками» впечатляют. В остальном, как у всех: фотоаппарат—один на взвод, все необходимое для творчества добывали ночью, при помощи друзей из автобата.
Зато в полку в тот призыв обнаружился хороший художник—он многим рисовал. «Бывало, фломастер где-нибудь в каптерке у старшины или у ротного со стола заныкаешь, порисуешь и обратно положишь,—вспоминает Александр.—Рисовали, конечно, ночью, часто под лампочкой в туалете. Фломастеры срисовывали до стержня—объем-то рисунка большой… И было жутко обидно, когда хорошо оформленные альбомы командиры находили, отбирали и тут же рвали на части. Делалось-то месяцами—сколько переживаний, труда…»
У тех, кто служил в дивизии им. Дзержинского, на обложке из шинели также должна была быть медная чеканка. Все приклеивалось накрепко клеем БФ, углы сшивались ниткой. Листы с фотографиями и калька с рисунками нанизывались на специальные болты, которые также особым образом вытачивались у токаря на гражданке, затем тайно провозились в часть. Странное дело, почему строгие офицеры не замечали резкого запах клея БФ? «Так ночь длинная, окно открыто, все и выветривалось»,—простодушно поясняет Александр.
Александр Гусев служил в железнодорожных войсках в 1989—1991 годах. Вернее, сначала он полтора года был курсантом Высшего военного училища железнодорожных войск и военного сообщения, а затем еще год служил под Лугой в батальоне продовольственного обеспечения вуза. Полгода лишних оттрубил!
Армию поминает беззлобно, однако дедовщины этот призывник хлебнул: нос ему дважды ломали, в госпитале лежал. В одном Александру повезло: в батальоне под Лугой его приставили заведовать местным клубом, и тут он стал кум королю. Крутил кино, выдавал книги из библиотеки, рулил самодеятельностью. В клубе, совершенно ни от кого не прячась, он принялся за создание собственного дембельского альбома. В его власти было почти все—фотоаппарат, проявитель, пленки, краски, кисти, журналы… Гусев оформил альбомы еще для пятерых наиболее близких товарищей.
В его личной армейской летописи прямо-таки царит изображение чудесной, но несколько крупноватой блондинки. Понравившуюся диву Александр, по собственному признанию, «переводил» с картинок в журнале. Сейчас она соседствует в его альбоме с фотографией свадьбы—Александр женился после армии, на первом курсе—и даже с моментом регистрации в загсе малыша. Еще одна изюминка—обилие армейских анекдотов, тщательно переписанных черной тушью. И примета эпохи: указ о демобилизации впервые в истории страны подписан не министром обороны, а президентом СССР Михаилом Горбачевым…