Полукруглая дата. 15 лет событиям октября 1993 года. Не претендуя на историческую истину в последней инстанции и не испытывая иллюзий в отношении того, что кого-то в чем-то возможно переубедить, я просто позволю себе напомнить причины и некоторые ключевые обстоятельства того противостояния, которое сыграло значительную роль в нашей истории, поскольку привело к принятию Конституции и созданию российского государства в его нынешнем виде президентской республики.
Тому, что тогда произошло, одна сторона—проигравшая—быстро придумала броское определение. И оно здравствует до сих пор: «расстрел Белого дома». Победители со своей стороны ничего не удосужились предложить. Они вообще не любят все это вспоминать. Когда лет пять назад мы с режиссером Василием Пичулом работали над фильмом «Мятеж», посвященным октябрю 1993 года, мы столкнулись с забавным явлением: любой, кто хоть на минутку заглянул в те дни в Белый дом (или ему показалось, что заглянул), с гордостью делится мемуарами о том, как он защищал Родину и демократию от антинародного режима. В чистом виде синдром ленинского бревна.
А те, кому тогда пришлось на самом деле восстанавливать порядок и спасать страну от большой беды и большой крови, застенчиво отмалчиваются. Из всех, кто активно действовал на президентской, победившей стороне, не отнекивается и не прячет глаза, пожалуй, только Егор Гайдар. Остальные, как пушкинский еврей, «жмутся и кряхтят». Причем добро бы кряхтеть и жаться они начали позднее. Это было бы, по крайней мере, понятно и объяснимо известными веяниями, боязнью не угодить, не попасть в новую политическую моду (во всяком случае, как они ее понимают), поскольку на самом деле политическая мода, как и любая другая, сейчас достаточно ненавязчива, неследование ей не влечет серьезного риска, и каждый в конечном счете примеряет на себя то, что ему идет и нравится.
Так ведь нет, не позже, не в новые времена, а сразу, начиная уже с 1994 года, люди, которые участвовали в подавлении опасного для общества и государства бунта, стоило лишь начаться разговору на эту тему, норовили по-девичьи краснеть и стыдливо опускать глазки долу. Им бы гордиться, а они стесняются. Эта застенчивость свидетельствует о том, что тогда, 15 лет назад, все действительно висело на волоске, поскольку многие из тех, кто занял тогда твердую государственную позицию, сделали это не по убеждению, а убоявшись ослушаться приказа Бориса Николаевича. Просто подчинились ему. И при этом, кстати, тянули до последнего. Прежде всего это касается части силовиков и чиновничьего аппарата. Они страшно трусили, прижимали уши—ведь кто его знает, чья возьмет. И повернись тогда по-другому, они были готовы выполнить и совсем иные, причем несравнимо более жесткие, свирепые приказы. Все было совершенно непредсказуемо, а потому действительно очень страшно.
Впрочем, давно сказано: поле битвы достается мародерам. Ельцин никогда никого не добивал и никому не мстил. Интерпретация октября 1993 года фактически была сразу милостиво отдана на откуп тем людям, которые были готовы развязать гражданскую войну—со всеми милыми последствиями, неизбежными для страны, нашпигованной, как колбаса салом, реакторами, ядерным оружием и химзаводами. Последствиями, по сравнению с которыми стрельба железными болванками по верхним окнам Белого дома—это просто игра в снежки в малышовой группе детского сада. А ведь эта стрельба, демонстративно-показательная, была лишь заключительным актом, финалом драмы, которой не дали перерасти в трагедию.
Свести октябрь 1993 года к танковой «психической» атаке на Белый дом—это (в другом, разумеется, масштабе) то же самое, что свести всю Великую Отечественную войну к разрушению рейхстага. А трактовку Великой Отечественной войны, ее причин, хода и всемирно-исторического значения доверить счастливо выжившим сотрудникам аппарата доктора Геббельса.
Октябрь 1993 года—последняя, судорожная попытка наиболее реакционной части партийной номенклатуры вновь припасть к вожделенной кормушке. Люди, потерявшие власть и все материальные блага работавшей лично на них (на других не хватало, да и не предназначалось для других) распределительной экономики, были готовы на все, чтобы вернуть потерянный рай. И они бросили вызов не Ельцину, а новой России. Причем вызов формально легитимный: действовавшая еще советская, брежневская Конституция, Основной закон уже исчезнувшей страны, был на их стороне. И еще—абсолютное, монопольное право принимать любые законы. Какие хотят. Захотели—приняли. И даже утверждать никто не должен. Проголосовали—и действует. Это был не парламент. Это была партия алчного номенклатурного реванша, и она имела в сложившейся ситуации отличные шансы на успех.
Несомненно, за теми событиями стояло руководство КПРФ. Оно манипулировало Хасбулатовым и Руцким, науськивая их на Кремль. Хасбулатову травили душу тем, что не ему, профессору, а каким-то мальчишкам-лаборантам Ельцин доверил историческую миссию—реформировать российскую экономику. Руцкому ковыряли болячки по-другому: вот он вроде бы и вице-президент, и близок локоть, а не укусишь, порулить-то толком не дают—и не дадут, если самому не подсуетиться, не набраться дерзости и не вырвать руль из стареющих царских рук. Все это продолжалось с начала 1992-го, и к осени 1993-го Хасбулатов и Руцкой уже превратились в марионеточных политиков, к тому же ослепленных личной ненавистью и потерявших представление о реальности. И не они правили бал во взбунтовавшемся Белом доме. Точнее, не правил там уже никто.
В бывшем Верховном Совете царил хаос. Но реальная вооруженная сила там была. Не у депутатов, конечно. И даже не у всевозможных полуфашистских клоунов Тереховых-Макашовых-Баркашовых. Она была у тех безымянных, безлико-серых, смертельно опасных людей, которые всегда неслышно появляются на запах крови и водки. Приходят, чтобы убивать, все равно кого.
В 1993 году в России было реальное двоевластие. Если бы Ельцин не совершил то, что должен был совершить ответственный глава государства, обязанный спасти страну; если бы он не прервал замкнутый круг ложной легитимности, объявив, что у новой России будет новый, соответствующий реальности и здравому смыслу Основной закон и новый парламент; если бы он забыл о своих полномочиях главнокомандующего и не решился на конкретные действия—тогда Ельцин стал бы Керенским и погубил страну своим безволием.
К счастью, воля была проявлена, и гражданская война не допущена. И до своей личной диктатуры, вопреки всем нашим национальным традициям, открытым ожиданиям и тайным мечтам очень значительной части сограждан, Ельцин дело не довел. Хотя мог. Все карты были на руках. И за это ему тоже спасибо.
Октябрь 1993-го—тяжелая и неприятная страница нашей истории. Но она была бы куда тяжелее, неприятнее и, главное, трагичнее, если бы исход оказался иным.
15 лет назад нам всем очень крупно повезло.
Фото СЕРГЕЯ ПЕТРУХИНА/АРХИВ «ОГОНЬКА»