Выступая на встрече с командующими военными округами 30 сентября 2008 года, президент Дмитрий Медведев сообщил слушавшим его военачальникам, что недавно утвердил уточненные параметры боевого состава Вооруженных сил нашей страны до 2020 года. Как следовало из выступления президента, основная причина, потребовавшая внесения срочных изменений в российские планы военного строительства, была связана с военными действиями в Южной Осетии. Они показали, помимо прочего, что «война может вспыхнуть внезапно и происходить абсолютно реально». Вывод, безусловно, верный, хотя для такого заключения не обязательно требовалось пройти через небольшую войну на Кавказе.
Пять факторов, на которых президент Медведев решил сосредоточиться в новой попытке модернизировать Вооруженные силы России, строго говоря, абсолютно новыми назвать трудно. Еще в 2003 году в документе Министерства обороны «Актуальные задачи развития Вооруженных сил Российской Федерации» были записаны пять основных параметров военного строительства:
• способность осуществить стратегическое сдерживание;
• высокая боевая и мобилизационная готовность;
• стратегическая мобильность;
• высокая степень укомплектованности хорошо обученным и подготовленным личным составом;
• высокая техническая оснащенность и ресурсообеспеченность.
И далее перечислялись все те приоритеты, основываясь на которых будут достигаться поставленные цели. Они практически не отличаются от тех, что сформулировал президент Медведев в своем выступлении. Хотя в нем президент был более конкретен в деталях.
Назвав пять факторов, которые послужат основой нового подхода к военному строительству, Дмитрий Медведев перешел к их практическому наполнению. «К 2020-му,—заявил он,—должно быть обеспечено гарантированное решение ядерного сдерживания в различных военно-политических условиях, в условиях различной военно-политической обстановки». Не слишком понятно, что значит «гарантированное решение ядерного сдерживания». Но возникает тревожное ощущение, что если это решение должно появиться к 2020 году, то сейчас его еще нет. И надо что-то сделать, чтобы оно было найдено.
Действующая Военная доктрина Российской Федерации, принятая в 2000 году, говорит, что «ядерное оружие, которым оснащены Вооруженные силы Российской Федерации, рассматривается как фактор сдерживания агрессии, обеспечения военной безопасности РФ и ее союзников, поддержания международной стабильности и мира». Хотелось бы знать, наши ядерные силы сдерживания выполняют функцию, возложенную на них военной доктриной, или после 2000 года с ними произошли такие изменения, что с функцией сдерживания они уже не справляются? Собираемся ли мы оставаться в рамках действующих договоров или «решение ядерного сдерживания» потребует их пересмотра? И как быть с продекларированной в новой Концепции внешней политики готовностью вести переговоры «в целях сокращения стратегических наступательных вооружений до минимального уровня, достаточного для поддержания стратегической стабильности». Кстати, эту концепцию подписал тоже президент Медведев в середине июля текущего года.
В уже упоминавшемся документе Министерства обороны РФ от 2003 года говорилось о связи задачи обеспечения ядерного сдерживания с качеством и оснащенностью сил общего назначения. Как бы в соответствии с этой рекомендацией Дмитрий Медведев сформулировал следующую цель военного строительства.
К 2020 году необходимо «комплексное оснащение формирований новыми образцами вооружений и средствами разведки». Против этой цели военного строительства возразить решительно нечего, особенно если добавить к этому сформулированное в том же выступлении задание—«повысить эффективность системы управления Вооруженными силами». Для того чтобы оценить современное состояние дел с системами связи и управления в российских войсках, достаточно прочесть описание первого боя передового подразделения 58-й армии, вошедшего в Южную Осетию. В составе этого подразделения был корреспондент «Комсомолки», который и опубликовал в газете свидетельства очевидца. Он рассказал о том, как комдив просил у журналистов редакционный спутниковый телефон. Ему нечем было связаться с артиллеристами, чтобы попросить их «обработать» холмы вокруг Цхинвали, с которых била грузинская артиллерия.
А когда БМП, на которой был журналист, попала в засаду и была подбита, то бойцы, покинувшие ее и укрывшиеся по разные стороны подбитой машины, не могли координировать свои действия, поскольку за грохотом боя просто не слышали друг друга. А индивидуальных средств связи у них не было. Чтобы понять, насколько эта ситуация отличается от того уровня, на котором сегодня находятся вооруженные силы, например, США, достаточно привести несколько примеров из опыта проведения операции по вторжению в Ирак и взятию Багдада. Исход операции определило использование высоких информационных технологий. В частности, палубная авиация работала совместно с армейской, и 80 процентов боевых вылетов осуществлялись вслепую. Информацию о целях пилоты получали уже над передовой, поскольку за время полета оперативная обстановка на земле менялась. Более чем в семь раз по сравнению с 1991 годом (операция «Буря в пустыне») увеличилась полоса пропускания арендованных Пентагоном спутниковых каналов связи. Более 80 процентов воздушных ударов было нанесено системами высокоточного оружия. Карты местности заменили трехмерные компьютерные изображения.
Специально разработанные компьютерные программы и сами компьютеры радикально изменили все—от планирования и проведения боевых операций до организации материально-технического обеспечения наступающих войск и медицинского обслуживания военнослужащих. Только для организации адресного снабжения подразделений запчастями, топливом и боеприпасами использовалась компьютерная система, отслеживавшая положение всех наземных подвижных объектов, вплоть до отдельного танка и БМП. В ней было задействовано около 4 тысяч бортовых компьютеров и 100 серверов. В этой операции столкнулись армия ХXI века и армия середины ХХ. Результат был очень нагляден: ни один иракский танк не выстрелил, ни один самолет не взлетел. За несколько недель Багдад был взят без сколько-нибудь ощутимых боевых потерь. Возможности современных высокоточных систем «умного» оружия впечатляют.
Далее в своем выступлении президент поставил задачу «добиться превосходства в воздухе, в нанесении высокоточных ударов по наземным и морским целям, а также в оперативной переброске войск». Эта формулировка включает целый ряд сложнейших задач. Начнем с положения «добиться превосходства в воздухе». Оно требует пояснения: превосходства над кем и на каком театре военных действий. Очевидно, что превосходством в воздухе над Буркина-Фасо мы уже обладаем. Если же речь идет о превосходстве над ВВС США и НАТО, то, во-первых, в период до 2020 года эта цель совершенно не достижима. В США уже приняты на вооружение истребители пятого поколения F-22 и F-35. А во-вторых, в подписанной президентом новой Концепции внешней политики в отношении США говорится о необходимости «перевести российско-американские отношения в состояние стратегического партнерства».
Так что, если следовать положениям концепции, нам нужно не превосходство в воздухе над США, а способность действовать совместно с ними для парирования общих угроз. Что касается превосходства в нанесении высокоточных ударов по наземным и морским целям, то здесь опять же речь может идти о США, поскольку только они обладают этой способностью. России для начала стоило бы подумать не о достижении превосходства, а о приобретении способности нанесения таких ударов. Чтобы не оказываться в ситуации «как в Грузии», когда наша авиация атаковала военную базу, а бомбы попадали в жилые здания.
Для того чтобы применять современное высокоточное оружие, недостаточно его создать и наладить серийное производство. Необходимо насыщение театра военных действий огромным количеством информационных и разведывательных систем. Высочайшая точность наведения американских ракет и бомб обеспечивается прежде всего закрытыми военными каналами спутниковой навигационной системы GPS. Ее 24 высокоорбитальных спутника обеспечивают возможность поражения цели в любой точке земного шара. Один раз в 180 дней орбиты этих спутников корректируются сигналами с наземных станций управления для сохранения требуемой точности определения координат целей. Такие станции расположены в самых разных точках планеты. Российская система ГЛОНАСС, предназначенная для решения тех же задач, пока не обеспечивает ни глобального покрытия (мало спутников на орбите), ни необходимой точности определения координат цели. Срок жизни наших спутников, стабильность их орбит—все это совершенно непригодно для точного наведения на цель ракет или бомб.
Что же касается оперативной переброски войск, то и эта задача требует уточнения. Если речь идет о переброске войск через моря и океаны, это потребует строительства целого флота военных транспортов, кораблей сопровождения и охраны. Если же речь идет о маневре силами и средствами внутри России, то для достижения этой цели необходимо радикальное обновление, а во многих регионах и создание транспортной системы, строительство автомобильных и железных дорог, аэропортов, ну и, конечно, транспортных самолетов. Ясно, что все эти задачи долгосрочные и требующие гигантских инвестиций.
Далее Дмитрий Медведев сообщил, что в России будет осуществляться «серийное строительство боевых кораблей, в первую очередь атомных подводных крейсеров с крылатыми ракетами и многоцелевых подводных лодок». Совершенно не ясно, почему конфликт в Грузии привел к заключению о необходимости серийного строительства надводных боевых кораблей и подводных лодок. Нет ответа и на вопрос, какой военной угрозой определяется избранная система приоритетов с упором на атомные подводные крейсеры с крылатыми ракетами и какие боевые задачи будут решать эти корабли. Кстати, у нас уже строятся несколько атомных подводных крейсеров с баллистическими ракетами. Первый из них, «Юрий Долгорукий», уже готов принять на борт ракетное вооружение, но баллистические ракеты «Булава», которыми должны вооружаться подводные ракетоносцы этого класса, уже несколько лет не удается довести до ума. Последнее испытание, проведенное совсем недавно, тоже особых оснований для оптимизма не дало. Было сообщено, что учебные блоки достигли цели в районе боевого поля полигона «Кура» на Камчатке.
Площадь полигона «Кура»—800 тысяч гектаров. В полигон учебные блоки не попали, а оказались где-то в районе боевого поля. Так, может быть, стоило бы вначале завершить ведущееся строительство атомных подводных крейсеров и снабдить их эффективными баллистическими ракетами, а уже потом начинать строительство лодок новых проектов? Слабым местом российского флота по-прежнему остается отсутствие необходимой береговой инфраструктуры. Наш единственный тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов» почти не выходит в море. Отсутствует полигон для подготовки пилотов палубной авиации, воспроизводящий условия посадки самолета на палубу авианосца. А это очень трудная и опасная операция. Единственный тренировочный центр, где пилоты палубной авиации могли приобретать необходимые навыки, остался на Украине, а украинские власти в этом году не разрешили российским летчикам им пользоваться. В этих условиях представляется разумным создать собственную инфраструктуру, которая позволяла бы эффективно использовать уже построенные корабли, прежде чем начинать строительство новых.
Наконец, последнее конкретное указание, сформулированное в выступлении президента, звучало так: «Будет создаваться система воздушно-космической обороны». Считается, что эта система должна защитить Россию от ядерного удара и ударов террористов с воздуха и из космоса или через космос. Какие террористы могут атаковать нас из космоса, остается неясным. Атака оттуда теоретически может быть осуществлена любым государством, обладающим баллистическими ракетами соответствующей дальности. Конечно, наибольшим потенциалом в этой области обладают США. Но не только они. Скажем, часть территории России южнее линии Ростов—Волгоград уже находится в зоне поражения современных баллистических ракет Ирана. Так что система воздушно-космической обороны как средство борьбы с международным терроризмом большого смысла не имеет, а скорее должна рассматриваться как средство борьбы с ракетной угрозой. Осталось только определить, от кого она исходит.
Конечно, российская армия нуждается в модернизации и совершенствовании организационно-штатной структуры. Но почему-то выступление президента не убеждает в том, что необходимая модернизация наконец-то начнется. Задача высшего политического руководства—определить политические ориентиры военного строительства. А это включает определение наиболее вероятного противника и типа конфликта (локальный, региональный, крупномасштабный), в который может быть вовлечена Россия, а также регионов, где вероятность конфликта наиболее велика. Политическое руководство должно определить, в скольких конфликтах одновременно должна быть готовой участвовать Россия.
Все эти положения формулируются в Концепции национальной безопасности. В России такой документ принимался в последний раз в 2000 году и с тех пор не обновлялся. Концепция национальной безопасности подписывается президентом и служит основанием для разработки Военной доктрины и Концепции внешней политики. И только после того, как приняты эти документы, военные должны предложить конкретные программы и планы военного строительства, отвечающие заданным политическим и военным ориентирам. Такая последовательность принятия базовых документов соблюдалась в России лишь однажды—в 2000—2001 годах.
Теперь эта последовательность вновь нарушена. Без обновления Концепции национальной безопасности в июле была принята Концепция внешней политики. Сразу за этим последовало обнародование планов военного строительства. При этом остались без ответа вопросы о вероятном противнике, типе конфликта, в котором, возможно, придется участвовать России, регионе, где он может произойти. А без этого бессмысленно обсуждать конкретные военные программы и решать, какие подлодки и в каком количестве надо строить. Собственно составление планов военного строительства—это всегда решение задачи оптимизации. Высшее политическое руководство задает границы, в рамках которых необходимо достигать поставленных целей.
Скажем, политическим руководством ставится задача обеспечить готовность российских вооруженных сил гарантировать военную безопасность страны в случае ее участия одновременно в одном локальном и одном региональном конфликте. При этом задается определенная и конечная сумма военного бюджета (а военный бюджет всегда ограничен, даже в самой богатой стране). И только после этого военные могут подготовить профессиональный ответ на вопрос, какие военные программы необходимо реализовать, чтобы в рамках отведенных сумм обеспечить оптимальное решение поставленной боевой задачи. Вот на этой стадии и можно дать профессиональный ответ на вопрос, на каких направлениях военного строительства следует сосредоточиться в первую очередь. Что важнее сегодня: построить еще одну атомную субмарину или снабдить армию надежными системами связи и разведки? А хотеть всего и одновременно к общей дате—2020-й, да еще без четкого представления, для чего все это нужно, можно только от непонимания масштаба и сложности поставленных задач.
К тому же и мобилизационный план Дмитрия Медведева, и план социально-экономического развития страны, представленный премьером Путиным, рассчитаны до 2020 года. На реализацию обоих планов потребуются огромные деньги. Попытка реализовать неподъемные и не слишком обоснованные военные программы может разрушить национальную экономику куда эффективнее, чем внешняя агрессия. В СССР мы это уже проходили. Тем более в новой Концепции внешней политики, подписанной президентом Медведевым, ясно говорится: «Россия не даст вовлечь себя в затратную конфронтацию, в том числе новую гонку вооружений, разрушительную для экономики и пагубную для внутреннего развития страны». Так что же мы собираемся реализовывать—концепцию или мобилизационный план?
Фото REUTERS