Родные решили не устраивать ни панихид, ни прощаний—так хотела сама М И., больше всего не любившая официальных сборищ, торжественных речей, неизбежных поминочных всхлипов и причитаний.
Даже в последней воле сказались всегда присущие ей «рациональный подход» и спокойная рассудительность, удивительным образом сочетавшиеся с эмоциональностью и тончайшим душевным устройством. Она завещала передать свое тело медицинской школе Гарвардского университета («Думаю, им интересно будет покопаться в нем, понять, почему я так долго жила на свете»), а то, что останется, сжечь и прах развеять по саду («Так и детям проще: не надо по кладбищам разъезжать»).
Сад этот она разбила и вырастила сама.
И дом, в котором прожила больше полувека (служивший и вернисажем, и концертным залом, и лекторием, и светским салоном, и дачей с грядками и уютными посиделками на террасе), тоже возвела сама, перестроив из старинного каретника и конюшни.
Еще она очень гордилась тем, что изобрела чемодан на колесиках. Когда в середине сороковых шла с ним по перрону, народ оборачивался, носильщики усмехались в усы. Кабы оформила патент, была бы, наверное, миллионершей. Но только какое же это изобретение? «Вот если бы я придумала что-нибудь действительно полезное для человечества, плавильную печь, например, как мой отец, то я бы заслужила чего-то,—сказала она мне несколько лет назад.—А сейчас я, собственно, ничего собой не представляю». Слова эти были так же далеки от истины, как начало нашего века от начала прошлого, но она их произнесла без тени кокетства.
Пожалуй, кокетничать—это единственное, чему М И. так за 100 лет и не научилась.
В Америку она приехала из Харбина. А в Харбин вся их большая семья (отец, шестеро детей и няня) с неимоверными трудностями перебралась из Омска.
В начале тридцатых был выбор: вернуться в СССР, куда рвалась душа и куда многие тогда возвращались, или поехать учиться в Штаты. Ответ подсказала приснившаяся мама (в 1921-м ее расстреляли в Омске большевики): «Не ходи сюда, они тебя не примут». Сон оказался провидческим: многие эмигранты, возвратившиеся в те годы в СССР, погибли в сталинских лагерях.
«Больше всего меня пугала мысль, что я буду в Америке навсегда «чужой», иностранкой, никогда не избавлюсь от русского акцента»,—написала М И. в книге воспоминаний «Мчались годы за годами». А спустя больше 40 лет после переезда, став стопроцентной американкой, поняла, что и не хочет от своего акцента избавляться.
До последнего дня в ней, как в капле воды, отражался целый мир канувшего в небытие прошлого. Благодаря ей и для нас этот мир стал близким. И останется навсегда, хотя капля и испарилась.