Я начал работать с шести лет, был пастухом в своей деревне Шаграр. Мой отец владел лучшим магазином мануфактуры во всей округе, имел земли, скот, но у нас все отобрала советская власть. Перебрались в Ереван, и я сразу пошел курьером в контору, которая называлась «Пролеттурист»—платили хлебными карточками. Потом стал наборщиком в типографии. Потом ушел на стройку чернорабочим—там на карточку давали целых полкило хлеба. А по ночам учился в балетной школе и даже два года танцевал в кордебалете Ереванского оперного театра.
А когда же вы рисовать учились?
Я был самоучка, рисовал для себя. Но сначала не чувствовал искусство, не любил. Художественный техникум бросил еще на первом курсе, а мои товарищи доучились до конца. И вдруг говорят мне, что едут в Ленинград поступать в Академию художеств. Мне так обидно стало! Ведь я тоже мог бы так!
И как же решилась эта проблема?
Сама собой. Моя мама очень любила искусство, в молодости играла в самодеятельном театре. А отец не знал, что я танцую. И она сказала как-то: «Наш сын хорошо танцует в балете, сходи, посмотри». Администратор дал мне для отца билет в первом ряду, сразу за дирижером. Это был спектакль «Фауст». Я появился на сцене только в пятом акте, в сцене Вальпургиевой ночи. Весь зал в этом спектакле ждет пятого акта, потому что это потрясающее зрелище. Все участники почти что голые. Я изображаю черта, у меня здесь шерсть, здесь шерсть и трусики, из которых торчит хвост. Там очень энергичная музыка, я выскакиваю вперед, к самой авансцене, чтоб папа видел. А он встал с места и к-а-ак плюнет в мою сторону! И пошел из зала. Пришел я домой—он уже пьяный. И говорит: «Или ты бросишь свое обезьянство, или уходи из дома!» Я ему: «Я совсем уеду!»—«Ну, если уедешь—не возвращайся!»
И вы уехали с ребятами в Ленинград…
Уехал, надеясь неизвестно на что. Сами посудите: русского языка я не знал—раз, у меня не было денег—два и крыши над головой—три. Ясное дело, в академию не поступил. Мне сказали: «Есть в Ленинграде средняя художественная школа при академии, сходи, может, возьмут тебя». Я пришел, там коридор—длинный!—и мне навстречу идет директор школы. Терять было нечего, и, когда мы с ним поравнялись, я подскочил, приставил ему к горлу финку: «Примешь меня в школу?!» Он: «Ради бога, ради бога, пойдемте…» Короче, приняли меня в 5-й класс. Сразу дали общежитие, выдали обувь. Я там занимался только тремя предметами—композицией, скульптурой и рисунком. В первую четверть по всем трем у меня были двойки. Я попросил директора оставить меня еще хоть на одну четверть. Оставили. Во второй четверти я получил уже три тройки. А год окончил с одними пятерками!
А что же случилось в академии? Вы так стремились туда, а проучились меньше года…
Я попал на курс гениального скульптора Александра Матвеева. Где-то в мае 1941 года мы занимались в скульптурной мастерской, лепили голую натуру. А я же оканчивал балетную школу и работал все время в движении, прыгал вокруг скульптуры с разных сторон… И мы с одним однокурсником помешали друг другу, повздорили, дело закончилось потасовкой. Ну и Матвеев меня исключил. Я купил билет и 19 июня 1941 года уехал в Армению. О войне узнал в пути.
Но до Армении вы все-таки доехали?
Доехал и сразу начал работать. Идет война, сводки с фронта, а у меня каждые 2 месяца—новые выставки. Шестеро армянских художников получили специальные брони, и среди них композитор Арно Бабаджанян и я. Одна моя работа, которая называется «Не скажу!», где изображен мальчик, которого немцы хотят расстрелять, требуют открыть тайну, даже выдвигалась на Сталинскую премию.
А как вы вернулись в Москву?
В 1944 году в Москве была декада Армении, и на нее послали 14 моих скульптур! Выставка проходила в Третьяковке, и один из залов занимали только мои работы. Прихожу я однажды в свой зал, а меня смотрительницы зовут: «Иди сюда! Твои работы смотрит замминистра иностранных дел Майский!» Я подошел. Он такой маленький, с усиками, но восторженный: «Великолепно! Я вас поздравляю!» Потом спрашивает: «Как вы живете?» «Плохо»,—отвечаю (а у меня тогда не было ни кола ни двора в Москве, жил в армянском постпредстве). «А работать хотите?»—«Очень хочу». Майский сказал, что попытается помочь, и дал мне свой домашний телефон. Я позвонил, и он мне сообщает: «Будешь работать с академиком Борисом Иофаном, он берет тебя главным скульптором Дворца Советов». Я начал получать 10 тысяч рублей, за мной приезжал ЗИМ…
После Дворца Советов вы участвовали в проектировании Главного здания МГУ.
У Дворца Советов тогда был фундамент, и стояли три этажа. И вдруг выясняется, что вся наша проектная группа, кроме Иофана, будет теперь заниматься новым зданием университета на Ленинских горах. Я стал главным скульптором проекта. Рисовал все макеты, делал эскизы украшения фасадов, устройства площади перед зданием. Потом, когда пошло строительство, меня перевели к Посохину, который тогда строил высотку на бывшей площади Восстания.
А когда появилось увлечение жанром портрета?
В 40-е годы. У меня тогда не было мастерской, и я брался за портреты лишь тех, у кого бы мог работать дома. Первым оказался академик Зелинский, знаменитый химик. Я уже заканчивал его бюст, когда у Зелинского в гостях оказался академик Несмеянов. Его жена увидела работу и сказала, что, по ее мнению, нос у портрета получается длинноват. Я зачем-то послушал ее и механически отрезал нос, у меня увеличилась верхняя часть, поднял рот, увеличилась нижняя, все стало несоразмерным, и я со злости разломал бюст. Зелинский тогда мне сказал одну фразу, которая стала потом моим правилом на всю жизнь: «Каким бы ты мастером ни стал, научись вовремя останавливаться!»
Но портрет Зелинского все-таки состоялся, и эта работа дала вам своеобразную путевку в жизнь…
Зелинский познакомил меня с академиками Юдиным, Родионовым, Несмеяновым. Я всем им делал скульптурные портреты. Потом были Тарханов, Баграмян, Плисецкая, Азнавур, Рубен Симонов, Петр Капица, Сарьян…
… Микоян
Это уже гораздо позже. Микоян позировал мне у себя на даче. Анастас Иванович был тогда со мной очень откровенным. Подробно, по моей просьбе, рассказывал об аресте Берии. Но никогда не хотел разговаривать в комнате, всегда выходил для этого погулять.
А знаменитый эпизод с Сусловым…
Знаешь, мне очень надоела эта история. Со мной бывали случаи и поинтересней. Вот, к примеру, в 50-х годах собрался первый Всесоюзный съезд художников. К тому времени из эмиграции вернулся великий скульптор Сергей Коненков. Выбирают президиум съезда, и туда входят все те же сталинские художники—Герасимов, Манизер, Вучетич, Томский… Я поднял руку и попросил дать мне слово. «Товарищи!—говорю.—Вы посмотрите, кто сидит за этим столом! Вам не напоминает это «Тайную вечерю» Леонардо? Только там был Христос, Иуда и апостолы. А за этим столом—все Иуды сидят! А Христа я не вижу! Я требую, чтоб в президиум вошел Коненков!» Весь зал встал и зааплодировал. Коненков прошел в президиум, сел в середку, разгладил бороду…
Вам потом не припомнили эти слова?
Эти люди не словами говорили, они душили. Съездив в 1956 году на Венецианскую биеннале, я в советские времена так больше нигде и не был.
Как вам кажется, отчего должен зависеть художник?
Ни от чего! Первое, что должен сделать художник,—это родиться. А потом рабски учиться всю жизнь! Потребность творить каждого художника как бы жжет изнутри. Он может и обычный обед оформить так, что не вообразишь! Сейчас, когда на скульптуру уже нет сил, мне остались только картины. Но это тот же самый я! Просто раньше живопись у меня была как любовь, а скульптура как жена, которая меня кормила и одевала. А теперь женой стала живопись.
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА
Скульптор, живописец и график НИКОЛАЙ НИКОГОСЯН родился 2 декабря 1918 года в армянском селе Шаграр (ныне село Налбандян). Среди основных скульптурных произведений «Материнство» и «Воин» (1948—1954), декоративные фигуры на фасаде высотного здания на бывшей площади Восстания, Москва), памятники—М. Налбандяну (1965, Ереван), воинам, погибшим в Великой Отечественной войне (1978, село Налбандян), Е. Чаренцу (1985, Ереван), надгробие С. Маршака (1967, Новодевичье кладбище, Москва), мемориальная доска В. Мейерхольду (1961, Брюсов пер., 12, Москва).
Награжден серебряной медалью ВДНХ СССР (1967) за скульптуру «Майя Плисецкая», серебряной медалью Академии художеств СССР (1976) за скульптуру «Труженица Араратской долины», Госпремией СССР за памятник А. Исаакяну (1975, Гюмри) и ряд скульптурных портретов.