Слухи «Вырыпаев что-то мутит про казахов» ползли на протяжении года по Москве. Драматург Вырыпаев—всеобщая слабость московских актрис и режиссеров. Все чувствуют в нем какую-то притягательную жуть и здоровый русский цинизм. Он не «европейский» драматург и не «современный», в духе «новой драмы», а какой-то всегдашний, вечный русский тип: подпольный человек Достоевского.
Но надо прежде объяснить про казахов. В Казахстане—стране нефтяной, как и России,—у государства есть деньги не только на вещи первой необходимости, но и на имидж. Есть даже специальный фонд, который дает деньги на популяризацию всего казахского в мире.
Все еще помнят по 90-м годам, как почти всякий «фонд», дающий деньги «на искусство», становился аналогом советского Главлита с поправкой на вульгарность нашего времени. Фонд мог потребовать поставить на главную роль жену шефа или, например, чтобы в пьесе Мольера была отражена тема мясо-молочной промышленности, которой даватель денег посвятил часть своей жизни. Первая заповедь нувориша: дал деньги на искусство—делай с искусством, что хочешь.
А если фонд «национальный»—это значит, что будут на все репетиции бегать соглядатаи и следить за тем, чтобы режиссер отобразил «многострадальную судьбу народа» (почему-то это первое, что приходит в голову заказчикам искусства).
Такова, повторим, практика: тем удивительнее исключение. Представители казахстанского (национального! почти припрезидентского!!!) фонда сами обратились к Вырыпаеву с предложением сделать спектакль про Абая Кунанбаева (казахстанское «все», как для нас—Пушкин). Причем фонд знал репутацию Ивана—стиль здорового идиотизма и пересмешничества, но тем не менее не убоялся и даже в подготовку спектакля не вмешивался. Этот пример потрясающего доверия заказчика к художнику—факт удивительный сам по себе.
… В этом спектакле формально заняты четыре актера, но на самом деле есть еще и пятый. Этого актера зовут, как написал бы Белинский, народ. Но не казахстанский народ, как вы могли бы подумать, а тот, который в зале. Сейчас вынужден писать обидные слова: этот народ в лице отдельных представителей—как только на сцене звучало непривычное нашему уху имя или слово —глупо гоготал на галерке. Мы все знаем с детства этот гогот уверенного в себе жлобства. Это гогот гордящегося своей культурной ограниченностью человека. Таковые люди у нас не редкость—это они любят в теплой компании рассказывать анекдоты про хохлов, чурок или чукчей, причем эти люди часто даже относят себя к интеллигенции. Таким образом, спектакль этот—не столько про казахов, сколько про нас самих. И гогот этот, непрогнозируемый, но предсказуемый—он только усиливал основную мысль спектакля.
На сцене четыре стула, дым да свет—но так играют почти в половине современных театров. Но здесь не играют. «Я хотел, чтобы они забыли актерские навыки»,—сказал Вырыпаев. Четыре человека по очереди выходят к залу и читают Абая—без перевода, на казахском языке. Язык, которого в России не знает почти никто, есть для нас абсолютная загадка. Остается в такой ситуации только попробовать что-то самому почувствовать в этих раскосых звуках. Особенного колорита добавляет то, что одна из чтиц—польская актриса Каролина Грушка. Но когда она буквально выплевывает в зал эти отрывистые звуки—КЫ, ГЫ, ЗЫ, КАРЛЫГ и пр., в этот момент ты что-то такое вдруг понимаешь. Включается интуиция, нюх, я не знаю, что, но чувствуешь себя частью Вселенной. Или частью природы, а не представителем народа или страны. Когда актриса начинает комментировать польский мультфильм—и ты уже ничего не понимаешь и про поляков; а когда актеры переходят на русский—перестаешь понимать и родной язык, потому что что-то в тебе сломалось.
Сломалась самоуверенность «белого человека», что какое-то количество прочитанных книг и выученных слов дают тебе право считать, что ты что-то понимаешь в других.
Было бы слишком просто, если бы целью этого спектакля было «чуть-чуть лучше понять казахскую культуру». Однако подлинная любовь к чужой культуре начинается именно с непонимания: только загадка, тайна может вызвать интерес к чужому. Этот спектакль о том, как трудно что-либо объяснить даже своим, не говоря уже о казахах или поляках. Он напоминает прежние работы Вырыпаева, про которые можно сказать только так: «Ничего не понял, но все понял». Объяснили.
Фото РОМАН ЕКИМОВ