Люди хотят убивать

28 октября 1913 года киевским судом присяжных был оправдан Мендель Бейлис. Счастье и ликование думающей и чувствующей России по этому поводу было бесконечным. Удалось победить сразу и чиновников, и народную ксенофобию, и произошло это чудом, чего никто не ожидал.

12 марта 1911 года в Киеве странным способом (47 колотых шилом ран) был убит 13-летний мальчик Андрей Ющинский. Одновременно в киевскую прокуратуру и сыскное отделение начали приходить анонимные письма, указывающие, что убийство было совершено евреями в ритуальных целях получения крови христианских младенцев для изготовления мацы к Пасхе. Две команды следователей рассматривали это дело, обе пришли к выводу, что это бессмысленное обвинение, обе были отстранены. 29 апреля 1911 года черносотенные депутаты Государственной думы подали запрос о ритуальном убийстве в Киеве, в обсуждении были высказаны обвинения в адрес полиции; любой, кто отрицает ритуальное убийство, по мысли депутатов, подкуплен евреями. Ритуальную версию поддерживали крупные государственные чиновники — прокурор Киевской судебной палаты Георгий Чаплинский и министр юстиции Иван Щегловитов, косвенную поддержку своим чиновникам высказал император Николай II, широкое общественное движение русских антисемитов всеми возможными способами агитировало за признание Бейлиса виновным. С другой стороны, демократическая пресса, культурные деятели, русская адвокатура и еврейские организации в России и Европе развернули активнейшую кампанию против дела Бейлиса. В процессе судопроизводства применялись тенденциозные экспертизы, манипулирование составом суда присяжных — и тем не менее Бейлис был оправдан (6 присяжных высказались за его вину и шесть — против).

Дело Бейлиса русская интеллигенция постоянно сравнивала с делом Дрейфуса — обвинением Альфреда Дрейфуса в выдаче документов французского Генерального штаба немецкой разведке,— и хотя по составу в них было много общего (антисемитский подтекст дела, заинтересованность властей в обвинительном заключении, фальсификация документов, компания защиты Дрейфуса интеллигенцией), по сути это совсем разные дела. Обвинения Дрейфуса лежали в плоскости понятных действий, шпионаж — это вам не ритуальное убийство, в процессе в итоге были найдены истинные преступники, чиновники, творившие беззакония, были сняты с должностей, фальсификатор документов покончил с собой — зло было наказано, а добро восторжествовало. В деле Бейлиса правосудие не состоялось, не было установлено, кто убил ребенка, осталось загадкой, было ли убийство специально организовано и инсценировано под ритуал (ряд ран был нанесен уже мертвому телу) антиеврейскими организациями — и если да, то зачем, или же антисемитские организации воспользовались случаем,— виновных ни в чем не нашли. Обе стороны остались при своем: европейски ориентированные люди просвещенческих взглядов с самого начала считали обвинения евреев в ритуальных убийствах темным средневековьем, националисты, юдофобы и фашисты считали, что евреям опять сошло с рук их пристрастие к крови христианских младенцев. Собственно, продолжают считать и до сих пор — дело Бейлиса активно обсуждается на фашистских сайтах и вину его антисемиты считают доказанной.

Притом что дело Бейлиса страшно интересно сегодня с точки зрения позитивных действий общественности против мракобесия, в том числе государственного мракобесия, аргументы защитников Бейлиса выглядят настолько очевидными, что их как-то трудно обсуждать. Евреям категорически запрещено употреблять в пищу любую кровь, говорили специалисты по иудаизму. Кровь невозможно собрать из 47 ран, нужно сделать одну, говорили медики. Это ни на кого, кроме, как выяснилось, присяжных, не действовало. Откуда вы знаете, что им запрещено, вы что, еврей? А если еврей, вы разве в этом признаетесь? Откуда вы знаете, как устроен ритуал? Может, им нужно нанести 47 ран?

Куда интереснее — этнографически интереснее — погромщики. Дело Бейлиса было нужно для нравственного обоснования погромов, прямое участие в нем ранних русских фашистских организаций многократно описано. В сущности, дело Бейлиса — это единственный в истории случай, когда сознание погромщиков было подвергнуто прямому исследованию в открытом судебном процессе. Здесь нужно было произнести словами то, что обычно не надо произносить, выстроить какую-то логику, которую обычно никто не выстраивает. Произнести и выстроить из сильной позиции — на стороне погромщиков были и прокурор, и следствие, и судья, против — только адвокаты, убедить надо было присяжных, из которых половина — неграмотные крестьяне с довольно темными взглядами и большим уважением к начальству.

Три вещи выяснилось в результате такой процедуры.

Во-первых, убежденность в том, что евреи совершают человеческие жертвоприношения, не удается доказать, ненависть к ним логически не обосновывается. То, что Бейлис убил Ющинского, доказывается потому, что евреи всегда убивали христианских младенцев, а то, что они всегда это делали, доказывается делом Бейлиса, который вот как раз и убил. "Обвинительный акт по делу Бейлиса является не обвинением этого человека, это есть обвинение целого народа в одном из самых тяжких преступлений, это есть обвинение целой религии в одном из самых позорных суеверий. При таких обстоятельствах, будучи под контролем миллионов человеческих умов, русская юстиция должна была быть особенно осторожной и употребить все силы, чтобы оказаться на высоте своего положения. Киевская прокуратура, взявшая на себя задачу, которая не удавалась судам всего мира в течение веков, должна была понимать, что ей необходимо создать обвинение настолько совершенное, настолько крепко-кованое, чтобы об него разбилась колоссальная сила той огромной волны, что поднималась ему навстречу. Не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который любой защитник разобьет шутя. И невольно становится обидно за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом",— написал Василий Шульгин, сам, надо заметить, в этот момент националист довольно крайних позиций. Эта ненависть не нуждается в словах и аргументах, она существует на доречевом уровне и непереводима в логический или юридический дискурс. Но она от этого никуда не исчезает.

Во-вторых, неспособность вывести свой страх и ненависть по отношению к чужим, в тот момент — к евреям, в поле логики, разумных аргументов и требований права, вовсе не мешает людям понимать друг друга, объединяться, слаженно действовать, добиваться целей. По сознанию все те "звериные юдофобы", которые сотрясались от возмущения даже при одной мысли, что кто-то может думать не так, как они, были существами первобытными. Но это совершенно не мешало им быть студентами, профессорами, священниками, врачами, писателями и журналистами. Дело Бейлиса — фантастический водораздел между представлениями XIX века о том, что человек разумен, мир рационален и распространение просвещения способствует смягчению нравов, и реальностью ХХ века, когда выяснилось, что это совсем не так. Что человек может успешно действовать в современных условиях — носить костюм, произносить речи, писать статьи, передвигаться на поезде и автомобиле — и при этом обладать сознанием троглодита, который не нуждается в логике, не поддается убеждению, не может обосновать, почему он чего-то хочет. Просто хочет убивать — и все.

В-третьих, оказалось, что государственное действие как раз страшно эффективно именно на этой, дологической, доречевой, звериной основе. Это было еще одним колоссальным потрясением. В XIX веке вообще и в России в особенности государство мыслилось как инструмент прогресса. Нравственного, морального, общественного, правового — всякого. Оно и теперь так мыслится. "Правительство у нас единственный европеец",— говорил Александр Пушкин, "После смерти Махатмы Ганди поговорить не с кем",— говорил Владимир Путин. Государство стоит над темным, непросвещенным мной и, как раб на галерах, все гребет и гребет к европеизму. И тут вдруг оказалось, что это совсем не так. Оно, может, и гребет, но не из соображений европеизма, а как раз наоборот — чиновники разных уровней и ведомств мгновенно объединяются, согласно фальсифицируют улики и доказательства, лишь бы одно, лишь бы доказать, что евреи пьют кровь христианских младенцев,— и тогда уж начать погромы с полным основанием.

И наконец, последнее. Единственное, что спасло несчастного Менделя Бейлиса,— чисто формальная процедура разделения властей и суда присяжных. И присяжные, и эксперты, и прокурор, и следствие, и сам Бейлис — все они удивительно неуклюже чувствовали себя в этой структуре, она подвергалась нападкам со всех сторон — и от партии прогресса, которым присяжные казались нарочито темными, забитыми, неграмотными, и от партии юдофобов, возмущенных адвокатами, которые вот так открыто могут говорить черт знает что,— но процедурная логика сделала свое дело. "Нас может спасти только чудо",— восклицал за день до окончания процесса Максим Горький, и это чудо произошло — и состояло оно в унылой формальной процедуре. На этом процессе стало само собой понятно, какая сила таится в этом троглодитском единении граждан с государством, что эта сила вполне жизнеспособна и даже успешна в современном мире, и единственное, что ей мешает,— это формальные правила демократического судопроизводства.

"Среди величайшего напряжения заканчивается дело Бейлиса. Мимо суда прекращено всякое движение. Не пропускаются даже вагоны трамвая. На улицах — наряды конной и пешей полиции. На четыре часа в Софийском соборе назначена с участием архиерея панихида по убиенном младенце Андрюше Ющинском. В перспективе улицы, на которой находится суд, густо чернеет пятно народа у стен Софийского собора. Кое-где над толпой вспыхивают факелы. Сумерки спускаются среди тягостного волнения. Становится известно, что председательское резюмэ резко и определенно обвинительное. Присяжные ушли под впечатлением односторонней речи. Настроение в суде еще более напрягается, передаваясь и городу. Около шести часов стремительно выбегают репортеры. Разносится молнией известие, что Бейлис оправдан. Внезапно физиономия улиц меняется. Виднеются многочисленные кучки народа, поздравляющие друг друга. Русские и евреи сливаются в общей радости. Погромное пятно у собора сразу теряет свое мрачное значение. Кошмары тускнеют".

Это последняя статья о процессе Владимира Короленко, вышла она 29 октября 1913-го. Он имел в виду кошмары предшествующих еврейских погромов. Но, читая сегодня про дело Бейлиса, невольно думаешь, что оно не было тенью кошмаров революции 1905 года, но знамением других кошмаров, будущих. И российское, и другие государства сделали из этого дела надлежащие выводы. Они освободились от ненужных формальностей и направили высвободившуюся энергию на бессмысленное смертоубийство. Почему? Нипочему. Потому что люди этого хотят.

Григорий Ревзин