Случай с чемоданом
Игорь Гулин о выставке «Случаи и вещи. Даниил Хармс и его окружение»
В литературно-мемориальном музее Достоевского в Санкт-Петербурге прошла выставка "Случаи и вещи. Даниил Хармс и его окружение". Почти одновременно в издательстве "Вита Нова" вышла одноименная книга. И то и другое — проекты отчасти предварительные. Дело в том, что исследователь и собиратель наследия обэриутов, главный редактор "Вита Новы" и куратор выставки Алексей Дмитренко и директор издательства Алексей Захаренков задумали проект целого музея великого авангардиста и первого лидера советского поэтического андерграунда.
Конечно, это условность: Хармс, несмотря на свое сокрушительное обаяние и безумную активность, скорее не был вождем или интеллектуальным мотором содружества "Чинарей", и даже группы ОБЭРИУ. Этот десяток поэтов и мыслителей представлял собой идеальное демократическое сообщество, совершенную творческую коллективность, родившуюся в тот момент, когда такая коллективность уже не имела никаких реальных шансов на жизнь (этот мучительный парадокс зафиксирован в "Разговорах" Леонида Липавского, которые в своем роде — тоже "музей Хармса и его окружения").
Скорее Хармс стал лидером ретроспективно — именно им в первую очередь интересовались алчущие потерянных странных стихов юноши 60-х — 80-х, и отчасти на его эксцентричной харизме въехала в будущее вся гениальная компания: Введенский, Друскин, Липавский, Олейников (да и Вагинов с Заболоцким немало выиграли от соседства с ним в истории литературы).
И в каком-то смысле будущий музей ОБЭРИУ должен стать именно музеем чудесного сбережения того, что было обречено на пропажу, крупинок, оставшихся от этих людей, существовавших в распаде мира, быта и слова, монументом героям-хранителям и разыскательным эскападам, музеем недавней археологии. Понятно, какой здесь должен быть главный экспонат. Это — чемодан, который блокадной зимой 1941-1942 года больной, истощавший философ Яков Друскин вывез на саночках из разбомбленной хармсовской квартиры. Благодаря этому небольшому санному пути (и большому путешествию философа и чемодана в эвакуацию и обратно) до нас дошла большая часть вещей Хармса и Введенского. Об этой истории знают все, кто когда-либо интересовался обэриутами. Но кажется, что чемодан этот должен быть довольно объемным, хоть как-то соответствовать масштабу хранимых в нем сокровищ. Напротив, он на редкость мал, почти жалок, не предназначен для большой памяти. И эта неказистость очень точно резонирует с самой идеей музеефикации хрупкого обэриутского наследия.
Алиса Порет. "Поэт (Даниил Хармс)", 1939 год
С ним — на выставке в музее Достоевского, в красиво изданной книге, в будущем музее — соседствует множество объектов, по крупицам собранным Дмитренко у коллекционеров, наследников, выживших свидетелей. Радиоприемник Хармса и печатная машинка Друскина, неизвестное рукописное предисловие к "Козлиной песни" Константина Вагинова, портреты: Хармса — руки Алисы Порет и Введенского — малевичевского ученика Константина Рождественского, впечатляющая коллекция детских книг обэриутов и множество удивительных фотографий. Но главное — десять неизвестных хармсовских автографов.
До недавнего времени они хранились в коллекции историка и филолога Сергея Григорьянца, к нему попали в 60-х — то ли от Друскина, то ли от Николая Харджиева, то ли еще от кого-то из живых тогда хармсовских друзей, и — как многие вещи этого первого подпольного периода русской литературы — десятилетиями лежали в квартире, пережив несколько волн увлечения обэриутами, и только сейчас выходят "в мир". Представление о поэте Данииле Хармсе эти тексты скорее не меняют, но среди них есть безусловные шедевры. Weekend публикует два доселе неизвестных текста и автограф одного известного стихотворения.
Спящая Венера
Зовут ее Венера
она совсем нага
лежит она на улице под горкой
блестит ее нога
К ноге приделана вертушка
Венера дремлет хохотушка
проходящие порою
инженеры северной полосы
видя Венеру под горою
усмехаются в усы.
Ну и баба-же лежит!
инженеры говорят.
[Да,— сказал один жид,—
Как ее щечки горят]
— вижу сам — ответил русский
Я блаженства не снесу
Только лоб немного узкий
он подобен колесу
и зачем она царица
вся прозрачна как игла
и зачем она царица
на пути моем легла.
[1930]
***
Вечер тихий наступает
Лампа круглая горит
[В кухне выродок не лает]
За стеной никто не лает
И никто не говорит
Звонкий маятник [от]кочаясь
Делит время на куски
И жена, во мне отчаясь,
[Тихо] Дремля штопает носки.
Я лежу задравши ноги
[К верху трубочку курю]
Ощущая в мыслях кол
Помогите мне, о Боги!
Быстро встать и сесть за стол.
[1935?]
***
Когда он животом вперед стоял на солнце[стоял]
из окна противоположного дома [упала] вылетела дама.
Вылетела дама в одной рубашке и с криком вниз полетела.
Он видел как ветер задрав рубашку обнажил молодое женское тело
Он бедра увидел и [крепкие] белые груди и в теле его шевельнулась приятная сладость.
Когда же ударилась дама о землю и треснул череп и хрустнули ребра
Он отвернулся и выставил спину, чтобы солнце его подогрело сзади.
[19 апреля 1935]