В Москве прозвучал новый взрыв. Он укрепляет в опасении, что в России укореняется худший из всех видов терроризма — анонимный.
Москва постепенно приближается к таким блестящим европейским столицам, как Париж и Лондон, не только по количеству автомобилей представительского класса, дорогих злачных мест и претенциозных публичных зданий, но и по такому параметру, где приближение к Европе никак не может радовать, — по терактам в сердце огромного города. Постиндустриальный мегаполис, которым Москва пытается стать, по природе своей чрезвычайно доступен для преступных покушений, и чем сложнее, насыщеннее и напряженнее городская инфраструктура, тем большие возможности открывает она перед террористами. Взрыв на Пушкинской снова напомнил, что уязвимость — неизбежный синоним цивилизации.
Но Россия не была бы Россией, если бы даже и в этом мрачном деле она не шла своим непроторенным путем. Похоже, у нас — в отличие от остального мира — складывается устойчивая традиция анонимного террора, когда после очередного взрыва наступает глухая тишина. Никто не объявляет о своей ответственности за теракт.
Разница с западной традицией, где подпись под терактом в виде анонимного телефонного звонка является обязательным атрибутом преступления, могла бы показаться не столь существенной — какая разница жертвам теракта и запуганным гражданам, кто подложил бомбу: деятели очередного фронта очередного освобождения или вовсе неведомые злодеи. Как в плане конкретных человеческих страданий, так и по объективным последствиям, т. е. по деморализации общества, особой разницы тут нет. Тем не менее в перспективном плане различие имеется, и вполне капитальное. Террористы, ставящие подпись, поступают так, ибо преследуют свои частные цели: посредством деморализации общества они желают исторгнуть из него уступки по тем или иным вопросам, однако субъективной установки на полную деструкцию у них, как правило, нет. Цивилизованное общество есть для них объект вымогательства, а не тотального уничтожения. Большинство преступников, включая западных (вероятно, и чеченских) террористов, суть паразиты, желающие тянуть соки из общества, но не намеренные окончательно уничтожать объект своего паразитизма.
Но этой категории преступников противостоит иная — собственно политические преступники, цель которых — не получение противоправных выгод в рамках существующего общества, но разрушение самих основ этого общества. Теракты, не могущие в силу своей анонимности принести их устроителям конкретных выгод, имеют смысл лишь как политические преступления, направленные на разрушение самой цивилизации.
О таких делах писали в жанре фантастических пророчеств на рубеже XIX-XX веков. Анатоль Франс в финальной части "Острова пингвинов" изобразил анархистов, методически уничтожающих Париж посредством анонимных взрывов, о том же писал в своих романах Честертон, а Брюсов, рифмуя общественные настроения той эпохи, итожил: "И волки будут выть над опустелой Сеной, И стены Тауэра исчезнут без следа". До сих пор те фантазии оставались фантазиями, а человеческое зло и безумие шло иным путем. Но Россия уже однажды выступила в роли первозачинательницы терроризма — все "фронты освобождения" суть лишь эпигоны "Народной воли". Укоренение на нашей земле, столь склонной к первозачинательству (Россия все время стремится "сказать миру свое слово"), анонимной террористической традиции, существовавшей доселе лишь в фантастической литературе, выглядит откровенно пугающим.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ