Черный рынок Третьего рейха

Все — для фронта, все — для победы. Перевод этого лозунга на язык нацистской Германии подразумевал, что элита не должна отказываться даже от устриц. Да и послевоенные тяготы были для побежденных не столь уж обременительны.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Карточная система в нацистской Германии стала одним из механизмов финансирования военных расходов

Фото: AP / Franz Roth

От голода послевоенную Герма­нию спасли поставки американского продовольствия

Фото: Getty Images/Fotobank

ЕЛЕНА ЧИРКОВА

В нашумевшем фильме 2007 года "Мой фюрер, или Самая правдивая правда об Адольфе Гитлере" швейцарского режиссера Дани Леви фюрер, желая угостить своего учителя ораторского мастерства, просит принести им "две чашечки крепкого черного кофе": "Настоящего! Турецкого! С черного рынка!" Фильм комедийный: Гитлер играет в ванне игрушечным линкором, а его овчарка Блонди, одетая в форму СС, умеет вскидывать лапу в нацистском приветствии. Но насчет черного рынка — правда. Кофе, любимый напиток немцев, во время войны рационировался, был в страшном дефиците, даже его пересылка была запрещена. Хороший можно было достать на черном рынке.

Для победы во Второй мировой Германия мобилизовала все ресурсы. Участвовать в финансировании военных расходов должно было и население. Рассматривали два механизма: резкое повышение налогов для физлиц и введение карточной системы. Повышение налогов — прямой способ собрать деньги в бюджет, а карточная система — косвенный. Стоимость товаров, распределяемых по карточкам, сильно ниже доходов населения, разница оказывается либо на черном рынке, либо в сбережениях, при доверии к банковской системе — а оно было — на депозитах, которые идут на финансирование войны. Решили в пользу карточек. (И еще часть зарплаты могли выдавать облигациями.)

В течение первых недель войны была введена сложная система рационирования продовольственных товаров и одежды. Черный рынок оказался под запретом. Официальные цены были вполне терпимыми: плата за коммунальные услуги во время войны не росла, цены на продукты были повышены за всю войну всего на 13%, и только одежда подорожала на 40%.

Во время войны зарплаты рабочих в Германии увеличивались, а производство товаров для населения уменьшалось. Уже в 1940 году 40-50% выпуска легкой промышленности составляла военная продукция. Сельхозпроизводство тоже сокращалось, в том числе из-за нехватки азотных удобрений — вместо них делали взрывчатку. Продукции по карточкам распределялось все меньше, и на все большее количество товаров, ранее находившихся в свободной продаже, вводились нормы отпуска, все меньше товаров из тех, что поступали в свободную продажу, можно было найти в магазинах. Лени Рифеншталь, любимица фюрера, в 1943 году попросила у министра вооружений Альберта Шпеера стройматериалы для бомбоубежища, где хранились бы копии ее фильмов, но получила отказ. Об этом она пишет в мемуарах. Общая статистика потребления в Германии (в процентах к уровню довоенного 1938-го) такова: в 1939 году — 95%, в 1941-м — 82%, в 1944-м — 70%.

Перебои с потребительскими товарами начались еще до войны. Альберт Шпеер в своих воспоминаниях рассказывает, как приехал в Вену сразу после аншлюса (март 1938 года): "Немало господ из "сливок" "старого рейха" уже поспели сюда — например, полицай-президент Берлина граф Хельдорф. Очевидно, их притягивало изобилие товаров. "Там еще есть прекрасное белье... А там шерстяные пледы, и сколько угодно... А я набрел на лавочку с заграничными ликерами..." ...Мне все это было противно, и я ограничился покупкой только одной элегантной шляпы фирмы "Борзалино"".

Гитлер старается сделать процесс нарастания дефицита как можно менее заметным для населения. По свидетельству Шпеера, когда обсуждалось прекращение выпуска косметической продукции и перманента, Ева Браун, прослышавшая об этом, тут же подключила Гитлера, и "Гитлер сразу же заколебался, он порекомендовал вместо запрета незаметное "вымывание из ассортимента краски для волос и других косметических товаров", а также "прекращение принятия в ремонт аппаратов для перманента"". Зимой 1943 года Гитлер приказал закрыть в Берлине фешенебельные рестораны: "Геринг попробовал взять под защиту свой особенно любимый ресторан Хорхера. Он сдался, когда группа организованных Геббельсом демонстрантов перебила камнями окна ресторана".

Пир во время войны

У населения образовывались излишки денежных средств. Вплоть до поражения под Сталинградом неотоваренные деньги в основном уходили в сбережения, обороты черного рынка были малы. Немцы надеялись на более высокий уровень жизни после победы. Да и нормы отпуска по карточкам были поначалу щедрыми: например, в 1941 году члену семьи немецкого рабочего полагалось 2400 пищевых калорий в день. После Сталинграда не только прекратился приток, но начался отток вкладов. И поток денег хлынул на черный рынок. Откуда же там брался товар?

Итальянская и французская послевоенная литература пестрит примерами работы черного рынка. Софи Лорен сделал знаменитой фильм итальянского режиссера Витторио Де Сики "Чочара" 1960 года, снятый по одноименному роману Альберто Моравиа о жизни владелицы продуктовой лавки в Риме — Чезиры (ее роль и играет Лорен). Еда по карточкам, но до побега Муссолини (июль 1943 года) она еще доступна на черном рынке. Каждый день лавочница продает по рыночным ценам все больше, а по карточкам — все меньше: крестьяне отказываются отдавать продукцию государству по фиксированным ценам и ждут спекулянтов. Чезира регулярно ездит в деревню с дочкой Розеттой. Возвращаются поездом, яйца Розетта провозит на груди, и, когда их достают, они теплые-теплые, как из-под курицы (ох, почему этого эпизода в фильме нет!), а матушка оборачивает несколько килограммов колбасы вокруг талии. Сбывают богатым. Чезира относит свежий окорок в богатый дом, где его пристраивают в кладовой, уставленной килограммовыми банками сардин в масле, большими пакетами с макаронами, мешками с мукой, фасолью, банками с вареньем, здесь же колбасы и прочая мясная снедь. Этого мало, просят нести еще, дают на 20-30% больше, чем другие. Как в воду глядят. Вскоре Италию оккупируют немцы, и бонанза даже для богатых заканчивается. В лавке шаром покати. Нечего купить даже по спекулятивным ценам, мать с дочерью подаются на прокорм в деревню.

Запрет иметь дело с черным рынком, разумеется, не распространяется на верхушку рейха. Шпеер описывает, как на день рождения Геринга в его поместье Каринхалл в 1944 году все гости явились с дорогими подношениями: сигары из Голландии, золотые слитки с Балкан, живописные полотна, скульптуры. На обозрение был выставлен ломящийся от подарков стол. Шпеер задался вопросом, откуда могли взяться средства для всей этой роскоши, и получил ответ от Мильха, заместителя Геринга. Незадолго до дня рождения "на имя Мильха прибыл вагон с товарами с итальянского черного рынка, присланный приятелем Геринга, знаменитым авиатором Первой мировой войны Лерцером. Предполагалось, что содержимое — дамские чулки, мыло различных сортов и другие редкие вещи — Мильх продаст на черном рынке. Была приложена и табличка с ценами, видимо, для поддержания единого уровня цен черного рынка в масштабах всего Рейха и даже с подсчетом общей прибыли, которую Мильх мог бы получить. Мильх приказал распределить товары среди сотрудников своего министерства".

Имперская безопасность не могла контролировать ежедневно всех граждан, но все же пыталась бороться против черного рынка: во время войны за спекуляции на нем возбуждают 100 тысяч уголовных дел. Брата Лени Рифеншталь Хайнца, имевшего бронь от армии, отправили на фронт в результате доноса одного из его коллег: Хайнц будто бы покупал на черном рынке мясо.

К помощи черного рынка прибегают не все. Княжна Мария Васильчикова, после бегства из революционной России осевшая в Германии и работавшая в ведомстве Риббентропа, вела дневник. Вращаясь в кругах знати (это люди с фамилиями Бисмарк, Меттерних, Шуленбург), Мария поначалу не слишком голодает: в имениях друзей богатые запасы вина, ей присылают то яйца, то гуся с фамильной фермы. Новый год 1 января 1944 года княжна празднует в Мариенбаде — шампанское, слойки с вареньем — и даже кормит лакомствами скотч-терьера Шерри, 2 января едет в Берлин, прихватив с собой индейку и вино. 11 января отправляется в Потсдам к Бисмаркам — шампанское, пирог со свечами, американские сигареты "Честерфилд", 15 января в компании друзей ищет, где бы в Берлине поужинать, и объезжает все рестораны в поисках устриц — "это один из немногих видов продовольствия, который продается без карточек". 17 января княжна приезжает в Круммхюбель, куда эвакуирован отдел МИДа, где она служит. Шеф Васильчиковой граф Шуленбург приглашает ее в свое шале — отведать "изумительного кофе и бутербродов с сардинками". 6 февраля княжна возвращается в Берлин, где встречает вернувшегося из Швеции друга, который привез омаров. 11 февраля Меттернихи присылают Васильчиковой в Круммхюбель свежих яиц из своего имения, 29-го она получает от друзей из Бухареста "изумительную ветчину", 11 марта приглашена к подруге на зайца, 15 марта ужинает в ресторане "Профсишер хоф", где только что закололи свинью, но Мария "держится сыра". 17 марта граф Шуленбург присылает индейку, 19-го он получает из Турции посылку с орехами, изюмом и сушеным инжиром, приносит кофе и коньяк и устраивает пир. 25 марта Мария Васильчикова присутствует на "восхитительном обеде, завершившемся персиками со взбитыми сливками", 27 марта — "еще одна ветчина от Йозиаса Ранцау, дай бог ему здоровья", 12 апреля — снова посылки с маслом, беконом и ветчиной, 16-го — "удивительный" обед в гостинице "Эден" в Берлине: редиска с маслом и котлеты из дичи (дичь не рационирована). 8 мая друг привозит большую банку "Нескафе", 13 мая — "превосходный обед с гусем". И т. п.

А вот ее хроника все более заметных перебоев со снабжением. Частным лицам запрещают пользоваться автомобилями, а затем и ездить в поездах. В парикмахерской в Берлине Васильчикова "выгребает" всю косметику, которую в Круммхюбеле днем с огнем не сыщешь — она постепенно "вымывается из ассортимента", как и хотел Гитлер. 28 июля 1944 года Геббельс объявляет о "тотальной войне", это означает закрытие всех "излишних" магазинов. Что касается еды, 23 февраля 1944 года в ресторане на мясные карточки подают "микроскопические кусочки несъедобного мяса", а после жалобы меняют их на маленькие колбаски. (Для нас сам этот факт удивителен: в 1944 году в Берлине на карточки можно было в ресторан пойти!) 13 марта поход в ресторан опять заканчивается неудачно: "Через силу выхлебала какой-то омерзительный суп". Еще 4 апреля 1945 года (!) в мясной лавке на карточки дают полфунта колбасы, но княжна и ее подруга уверены, что колбаса сделала из конины или собачатины, и не прикасаются к ней. Наконец, 19 апреля в дневнике запись: "В магазинах больше ничего не продается, гостиницы переполнены, и если там что и подают, то отвратительного качества. Так как мы обе не работаем... находимся на грани голодной смерти".

После поражения

Время сразу после окончания войны было голодным. Союзники поставляли продукты на немецкую территорию из американских запасов, но идеологическая установка была на то, что немецкий народ должен пострадать — чтобы осознать, что он совершил. До настоящего голода и болезней, впрочем, старались не доводить.

Немецкий писатель Эрнст Юнгер, живший в собственном доме в Нижней Саксонии, рассказывает в дневниках (часть "Годы оккупации", 13 апреля 1945 года), что остановившиеся у него на ночь танкисты-американцы подмели за собой пол и оставили гору подарков — кофе, чай, консервы.

Вальтер Матерн, герой романа Гюнтера Грасса "Собачьи годы", действие которого происходит в годы фашизма и сразу после войны, покидая английский лагерь, имеет в кармане продуктовые карточки, в рюкзаке — две пары кальсон, три сорочки, четыре пары носков, пару американских армейских башмаков на резиновом ходу, две почти новые американские форменные рубашки, перекрашенные в черный цвет, офицерскую шинель цвета хаки, настоящую штатскую шляпу из Корнуолла, два американских сухих пайка на дорогу, фунтовую коробку английского трубочного табака, 14 пачек "Кэмела"... Грасс сам был в американском плену и писал не по слухам.

Дочь Марлен Дитрих Мария Рива, пробравшаяся зимой 1945-1946 годов в оккупированный Берлин к матери, которая, будучи уже гражданкой США, выступала там с концертами перед американскими солдатами, расхаживала по городу в американской военной форме. Берлинцы не догадывались, что она понимает немецкий. Слушая, что бормочут ей в спину, она пришла к выводу, что "русский солдат, всегда с винтовкой, внушал им страх и заслуженное почтение, а американского, всегда готового угостить их шоколадкой "Херши", они не удостаивали и презрения".

Черный рынок процветает и после оккупации. Лена Брюкер, героиня романа "Открытие колбасы "карри"" современного немецкого писателя Уве Тимма, действие которого происходит в Гамбурге в самом конце войны и во время оккупации его англичанами, пытается выменять что-нибудь дельное у майора английской армии, коллекционирующего значки, на серебряный военный значок кавалериста. Майор, отвечающий в британской оккупационной администрации за охрану лесов, то есть, как поясняет автор, за их вырубку и переправку в Англию в виде пиломатериалов, дает за значок аж 24 куба древесины. Лена Брюкер хочет открыть киоск и торговать жареными колбасками, ей нужны помимо колбасок виски, кетчуп, настоящее растительное масло для картофельных оладий, "а не то, что ей предложили накануне: старое моторное". Ей советуют обратиться к советнику английской интендантской службы, которому подчинен продовольственный склад, но тот интересуется коврами, серебром и гранатовыми украшениями, которые "бросает к ногам свой жены". Однако Брюкер прослышала об одном человеке, вернувшемся из советской оккупационной зоны,— обладателе 300 шкурок сибирской белки, привезенных русским штабным офицером из Сибири. Владелец шкурок хочет обменять их на хлороформ, его не интересуют ни брус, ни доски. По счастью, кто-то подсказал героине, что главврач женской клиники ищет для восстановления сгоревшей виллы стропила и доски. Лена меняет древесину на хлороформ, его — на шкурки и выходит на жену интенданта, которая, завидев мех, не хочет выпускать его из рук. За готовую шубу Брюкер просит с ее мужа "20 литров натурального растительного масла, 30 бутылок кетчупа, 20 бутылок виски и десять блоков сигарет" и принимает встречное предложение — меньше на десять бутылок виски и пять блоков сигарет. Теперь нужно только сшить шубу — Лена благодарит меховщика сигаретами. Но у интенданта нет растительного масла, он предлагает либо "пять больших кусков шпика, либо килограммовую банку порошка карри". Лена Брюкер выбирает карри, так рождается ее фирменная колбаса "карри".

Роман Тимма — экономическая сказка со счастливым концом, написанная в сытом 1993 году. В фильме Роберто Росселини "Германия, год нулевой" (1947) история другая. Берлинский мальчик по имени Эдмонд пытается раздобыть еды для семьи. Все, что у них есть,— пособие отца в 70 марок и три хлебные карточки на четверых; брат Эдмонда не зарегистрирован в полиции — он был солдатом вермахта и боится концлагеря. Сестра вечерами ходит в бар, где собираются американские солдаты. Она не проститутка, поэтому возвращается лишь с четырьмя-пятью сигаретами, это 20 марок на черном рынке, где фунт картошки стоит 10 марок, а масла — минимум 200. Мечта пацана — карточка N2 (трудовая), ради нее он нанимается рыть могилы, но такую карточку можно получить только с 15 лет, а кто-то доносит, что ему всего 13. Попытки сбывать чужие вещи на черном рынке удачными не назовешь: за проданную американским солдатам за 300 марок пластинку с речью Гитлера он имеет всего 10 марок комиссионных, за две банки тушенки, выменянные на напольные весы, получает только нагоняй — сосед думает, что пацан украл деньги. Ворованная картошка встречена в доме с порицанием. Тупик. Герой не видит выхода и убивает больного отца, которому и так недолго осталось,— лишний и никчемный рот. Эдмонд наливает в чай для отца яду, но причину смерти не ищут. Все вокруг убеждены, что смерть наступила от голода. От чего же еще.