Считается, что одна из самых нервных профессий в мире — профессия тренера. Если спортсмен выплескивает эмоции в ходе соревнований, то наставнику приходится сидеть, терпеть и копить эмоции в себе. Но ученику, будь он даже президентом России, всегда можно указать на его место. И этим президентом для Шамиля Тарпищева оказался Борис Ельцин.
С Борисом Ельциным я познакомился в общем-то случайно. Было это в Юрмале в 1988 году. Там сборная СССР играла матч Кубка Дэвиса против голландцев, и перед встречей мы решили устроить некое теннисно-музыкальное шоу с участием известных артистов. Ну к примеру, они играли в паре, но одной ракеткой или скованные наручниками и т. д.
Так вот, стою вместе с председателем юрмальского оргкомитета Борисом Граппом и вижу: идет Ельцин с женой (в ту пору он как раз был в опале). В руках держит билеты и, судя по всему, не знает, где их места. Тогда я попросил Граппа провести их на трибуну. А позже обратился к тогдашнему партийному боссу Латвии Рубиксу с просьбой пересадить Ельцина в ложу. Собственно, на этом все и кончилось.
На следующий день в санатории "Рижское взморье" я играл пару с местными начальниками. Вижу, опять идет Ельцин с женой. Ну, я подошел, пожал ему руку. Поболтали пару минут, и все.
Прошел год. Мы опять приехали в Юрмалу. Я со своими теннисистами пошел на пляж, и там мы решили сыграть в футбол. И надо же, опять нарвался на Ельциных. Поздоровались. Он говорит: "Здравствуйте, Шамиль". Имя мое запомнил. А я, сам не знаю почему, предложил ему сыграть в теннис. Он сначала отнекивался.
— Я плохо играю.
— Ну, ничего страшного. В паре попробуем. Будет весело.
— Так я пару вообще никогда не играл.
Ну уговорил я его все-таки. На следующее утро сыграли против писателя-сатирика Михаила Задорнова и Сергея Леонюка (ныне тренер сборной России в Кубке Дэвиса.— Ъ). И Ельцину, знаете, понравилось. После матча все вчетвером отправились в бар, где и отметили начинание. Причем Задорнов так наотмечался, что с утра я его еще долго приводил в чувство.
Долгое время я виделся с Ельциным лишь эпизодически. Однажды он, правда, сам предложил мне стать советником по спорту, но я отказался: не привык я к чиновничьим делам. Хотелось, как и раньше, быть самому себе хозяином. Но как-то в январе 1992 года мне звонит Коржаков и говорит: "Тут Самаранч прилетает. Можешь встретить?"
Я поехал в аэропорт, но никакого Самаранча там и в помине не было. Просто чиновники из существовавшего тогда Комитета по содействию олимпийскому движению, организации совершенно бестолковой, что-то напутали и завалили визит президента МОК.
Перезваниваю Коржакову, выражаю недоумение, а он говорит: "Езжай к Ельцину, объясняй". Ну приехал...
— Где Самаранч? — спрашивает Ельцин.
— А я откуда знаю?!
— Кто провалил?
— Не знаю. Не приехал он.
— У вас есть время? Тогда давайте сыграем в бильярд, а потом пообедаем.
Только приступили к трапезе, как входит офицер фельдфебельской службы и приносит указ о моем назначении советником президента по спорту. На этот раз я отказаться не смог. Правда, попросил об одном — если я советник, то должен иметь свободный доступ к президенту. Ельцин согласился. И за все время моей работы ни разу не было, чтобы он меня не принял. На первых порах я очень часто пользовался своей привилегией. Просто потому, что не было выбора. Меня вечно пытались куда-то задвинуть, а мы, спортсмены, народ амбициозный и решительный.
Когда я пришел в Кремль, за вопросы спорта отвечали вообще все кому не лень. У каждого вице-премьера и у вице-президента было по советнику. Всего же вместе со мной набиралось 13 штук. И каждый гнул свое. Так что приходилось отбиваться.
Если говорить о Ельцине как об ученике, то для его возраста — а начал он, когда ему было уже 57 лет — он играл хорошо. Как бывшему волейболисту, ему достаточно легко дался самый сложный элемент тенниса — подача. Ну и неплохо играл справа. Слева был гораздо слабее, да и двигался неважно. Но главное достоинство Бориса Николаевича — это его психологическая устойчивость. В теннисе очень важно уметь сконцентрироваться в сложный момент и сыграть точно. Ельцин это умел.
Теннис для Ельцина, как он сам неоднократно признавался, был отдыхом. Прежде всего для головы. Как он говорил, ничто больше не могло так отвлечь его от мыслей и помочь развеяться.
С Ельциным в паре было играть легко. Ну, во-первых, я профессионал, а противостояли нам всегда только любители. Кроме того, Борис Николаевич, как я уже сказал, хорошо подавал, так что шансов отдать свою подачу у нас практически не было. А значит, и уступить мы не могли.
Правда, однажды чуть не опозорились. Играли против корейцев — премьера Ро Дэ У и министра безопасности. Журналистов собралось человек пятьдесят, что, естественно, несколько напрягает. Холод был собачий, да еще мячи нам подсунули без внутреннего давления. В общем, отдали первый сет. Дальше, правда, приспособились, но все равно было тяжело. Игра идет равная и нервная. Тут Ельцин подходит ко мне и спрашивает:
— Шанс на поражение у нас есть?
— Никакого!
— Почему?
— В крайнем случае я Ро Дэ У укорочу, он откинет, а я ему в тело со всей силы.
Но победили и без столь кардинальных мер.
Постепенно президент научился играть и одиночку. Однажды даже выиграл у более молодого соперника, какого-то финского члена правительства. Я пришел его поздравить. Спрашиваю: "Как так? Вы же не любите одиночку". А он говорит: "Да я посмотрел на его руки. Они у него такие холеные. Видно, что не спортивный человек, слабый. Как я мог ему проиграть!"
Тренировались мы достаточно часто. Особенно когда Ельцин уходил в отпуск — играли практически каждый день. Особых проблем с ним не возникало. Наверное, потому, что установились достаточно теплые отношения. Мы ведь не только в теннис играли, а и просто общались. Помню, президент с окружением, включая и меня, отдыхал в резиденции Бочаров Ручей. Я никак не мог уснуть и до пяти утра книгу читал. Тут дверь приоткрылась. Заглядывает Ельцин.
— Не спите?
— Нет.
— Пойдемте погуляем...
Вот, ходили, общались. Вообще, доверие было обоюдное. Один пример. Как-то мы с Ельциным ходили по кабинетам в Кремле. Вышло так, что вместе со мной. Зашли к одному такому дядьке — не хочу называть его фамилию,— и у президента с ним возник спор, причем неразрешимый. Ельцин послушал и говорит своему оппоненту: "Верю вам на 100%". Когда же мы вышли из кабинета, он помолчал и заявил, обернувшись ко мне: "А некоторым — и на все 200".
Увлечение Ельцина теннисом, конечно же, не могло не подвигнуть его окружение к тому, чтобы также взяться за ракетки. Правда, многие и раньше поигрывали. К примеру, Ерин, Юмашев. Виктор Илюшин вообще играл очень прилично. А новичками были Коржаков, Козырев и еще несколько человек.
Что, собственно, мне дала работа с Ельциным? Главное — это жизненный опыт. Я гораздо лучше изучил людей. Ну и, конечно, рад, что удалось удержать спортивную инфраструктуру, которая была на грани полного развала после краха СССР. Все эти комитеты по содействию олимпийскому движению и прочие пытались жить по-старому, клянча у государства деньги. А так все же удалось сохранить то, что было наработано.
С Ельциным я общался регулярно с 1990-го по 1996 год. И было видно, как человек со временем меняется. Ему все тяжелее было переносить рабочие нагрузки. Он становился все более подозрительным. Окончательный разрыв произошел в 1996 году, после президентских выборов. Я, как говорится, попал под раздачу — заодно с Коржаковым, Барсуковым и Сосковцом. Устранили так, на всякий случай. В политику ведь я никогда не лез, но многие опасались, что если оставить меня рядом с президентом, то я ему чего-нибудь не того наговорю.
Еще раньше он мне сказал:
— Они требуют убрать четверых.
— И меня в том числе?
— Да. Но я им говорю: "При чем тут Шамиль?"
Как бы то ни было, у меня о времени работы с Борисом Ельциным сохранились хорошие воспоминания. Мне не на что обижаться. Ведь все когда-нибудь заканчивается.