Когда русские переймут римский обычай называть месяцы по именам богов (Янус, Марс, Юнона) или божественных цезарей (Юлий, Август), они первым делом поименуют нынешний декабрь в честь излюбленной российской богини Конституции, поскольку почему-то именно этот темный и холодный месяц все время отводится для опытов по установлению баланса между ветвями власти и утверждению разнообразных Основных законов.
Этот замечательный мифологический обычай берет свое начало еще от вольнодумной дворянской молодежи, вышедшей 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, ибо, по мнению выведенных туда же солдат гвардейских полков, все мероприятие было затеяно с целью присягнуть цесаревичу Константину и жене его Конституции. Тем самым декабристы разбудили не только Герцена, но и дремавшую доселе зимнюю конституционную мысль. Своего полного триумфа она достигла три года назад, когда в ходе организованной телевизионными супругами Максимовыми ночной встречи политического Нового года стало понятно, что россияне присягнули не только опередившему всех на думских выборах лидеру ЛДПР Жириновскому, но также и президенту Б. Н. Ельцину и жене его Конституции. Хотя встреча политического Нового года осталась в русской истории как нечто весьма конфузное и бестолковое, могущее в этом смысле потягаться лишь с не менее сумбурным 14 декабря — "народ (i. e. ньюсмейкеры, явившиеся на ночное телешоу) галдел, народ зевал, едва ли сотый понимал, что делается тут", — тем не менее вдохновленные как раз этим сходством представители вольнодумной депутатской молодежи (Борис Г. Федоров, Ирина Хакамада) и др. даже назвались декабристами, а свою депутатскую группу поименовали "Союзом 12 декабря". К сожалению, хотя принятую в этот день 1993 года Конституцию РФ никто не отменял, о Союзе больше ничего не слышно, а Федорову и Хакамаде остается лишь сетовать на то, что их скорбный труд и дум высокое стремленье пропали совершенно попусту.
При обильности выпадавших на декабрь конституционных опытов всякий волен выбирать особенно нравящиеся ему образцы дум высокого стремленья, и в рамках священного декабрьского freedom of choice лидер КПРФ Геннадий Зюганов обоснованно предпочел не ельцинскую (т. е. тумановскую) Конституцию 1993 года, а сталинскую (т. е. бухаринскую) конституцию года 1936-го, когда, как известно, в нашей многострадальной стране были в основном построены основы социализма. Изъясняя свои предпочтения, Зюганов указал, что день сталинской конституции весьма для него знаменателен, ибо "шестьдесят лет назад в нашей стране была принята конституция, впервые на планете подтвердившая право человека на труд, а сегодня у нас двадцать миллионов безработных". Это склонило его к мысли, что конституцию, принятую в 1936 году, следует называть "не просто сталинской, а народной".
Последнее замечание свидетельствует о силе живущей в душе лидера КПРФ песенной стихии. В своих борениях с правительственным проектом бюджета на 1997 год Зюганов не устает указывать, что "за столом никто у нас не Лившиц, по заслугам каждый награжден", и развивающие эту тему песенные строки "золотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон" срываются с его уст непроизвольно. Другое дело, что столь любовно говорить о дарованном сталинской конституцией праве на труд доктору философских наук (т. е. мужу, претендующему на известную образованность) вроде бы не совсем пристало. Сегодняшние двадцать миллионов безработных — это, конечно, нехорошо и лучше бы поменьше, но тогдашние пятнадцать миллионов зэков — это тоже вроде бы не совсем радостно. Нет даже полной уверенности, что оплаканные Зюгановым безработные согласились бы променять свою несладкую долю на счастливую участь облагодетельствованного сталинской конституцией зэка, которому право на труд уж точно было гарантировано — на иной взгляд, даже чересчур.
Но дело даже не в некоторых событиях советской истории (в конце концов, Зюганов — доктор не исторических, а философских наук), а в не совсем подобающей философу неточности суждений. Право на труд как таковое — формула совершенно бессмысленная, ибо этого права ни один существовавший в истории режим у людей никогда и не отнимал — античный раб, сталинский колхозник или средневековый крепостной обладали этим правом выше крыши. Сегодняшний кризис неплатежей огорчает людей не тем, что им не дают трудиться, а тем, что за свой труд они не получают причитающуюся им зарплату. Реально речь идет о праве гарантированно найти себе работу, обеспечивающую более или менее достойное существование, но как только мы раскрываем скобки, выясняется, что речь идет о вещи, в принципе невозможной, ибо достойное вознаграждение с необходимостью предполагает достойную работу. Между тем никакое государство не в состоянии гарантировать человеку способность достойно работать, ибо эта способность зависит, во-первых, от самого человека, во-вторых, от стихийной игры экономических сил. Максимум, что оно способно гарантировать, — это некоторую пайку (пособие по безработице — при капитализме, нищенскую зарплату, являющуюся следствием скрытой безработицы — при социализме), никак не могущую быть названной достойным вознаграждением за труд.
Если маститый философ Зюганов так легко покупается на немудрящие ленинско-сталинские софизмы, то немудрено, что всего лишь выпускник журфака Виктор Анпилов в своих декабрьских конституционных опытах и вовсе запутался. Славный трудоросс обратился к Черномырдину с дружеским посланием, предлагая ему "отправить в отставку правительство, упразднить институт президентства и восстановить власть трудящихся".
Требование восстановить власть трудящихся — самое невинное, поскольку оно лишено внятного правового смысла. О прочих требованиях этого не скажешь, ибо устранить институт президентства при наличии правящего и совершенно не намеренного самоустраняться президента можно лишь путем форменного coup d`etat. Положим, Анпилов убежден (хотя и непонятно с чего), что предложение совершить государственный переворот встретит у Черномырдина самый положительный отклик. Но в таком случае по меньшей мере странно посвящать в такие деликатные материи корреспондентов телеграфных агентств, давая президенту возможность предвосхитить переворот, — между тем именно это делает прямодушный Анпилов. Странности еще более умножаются, когда премьеру предлагается отправить в отставку правительство. Говоря об отставке, Анпилов вроде бы мыслит уже в конституционных понятиях (хотя только что призывал к перевороту), однако беда в том, что по Основному закону 1993 года таким правом обладает не премьер, но лишь президент, к которому в таком разе и следовало бы обращаться. Все, что может сделать премьер, — это сам уйти в отставку, но ведь очевидно, что упразднить институт президентства куда сподручнее полномочному премьеру, нежели удалившемуся в частную жизнь Черномырдину, и начинать coup d`etat с добровольного самоустранения от властных полномочий — это на редкость малоэффективный способ устраивать заговоры. Вероятно, Анпилов исходил из того, что работа правительства вообще малоэффективна, поэтому даже и изменнические деяния Черномырдин если и станет совершать, то не иначе как в соответствии со своим излюбленным принципом "хотели как лучше, а получилось как всегда" — и представил план, полностью этому принципу соответствующий.
Тем временем работа возглавляемой Черномырдиным же ВЧК идет на редкость ни шатко ни валко, и пресса даже устала писать о недоимочном архисинклите совершенно как гр. Л. Н. Толстой о Леониде Андрееве — "Он пугает, а мне не страшно". Между тем как раз 12 декабря, в День конституции — только не в 1996-м, а в 1918 году — предшественник Черномырдина на этом посту Ф. Э. Дзержинский сделал в ЦК ВКП(б) аналитический доклад на тему "О злостных статьях о ВЧК", после чего высокое собрание приняло постановление "О непогрешимости органа, работа которого протекает в особо тяжелых условиях". Так в давний час, в суровой мгле умели взыскивать недоимки.
Удивительно, но не менее важный, чем Основной закон от 12 декабря, конституционный акт, а именно — беловежское соглашение от 8 декабря 1991 года, пятилетие которого настало на этой неделе, оказался вне сферы живого общественного внимания, хотя, казалось бы, новые конституции можно писать хоть каждые пять лет, а великие империи обрушиваются с куда меньшей частотой. Вероятно, российские политики с некоторым опозданием пришли к выводу, что с Божией стихией царям (уж тем более депутатам) не совладать, и предпочли не сотрясать воздух излишним многоглаголанием.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ