Аксиома щедрости

Российский математик Яков Синай получил премию Абеля — аналог Нобелевской премии для математиков. "Огонек" выяснял, каково это: оставаться российским математиком, 20 лет работая в Принстонском университете

Ольга Филина

Обычно в программах научных конференций в скобочках рядом с фамилией Синая указывают "Россия / США". Это справедливо: хотя его основная кафедра — Принстонский университет, ежегодно, с мая по сентябрь абелевский лауреат устраивает открытые семинары в Институте проблем передачи информации (ИППИ) РАН, соучаствуя в судьбе отечественной математики.

Где-то здесь, в этике соучастия, феномен устойчивости российской математической школы. То, что она существует,— парадокс, хотя бы потому что в 90-е годы некоторые институты лишились до двух третей талантливых профессоров и академиков. Синай, уехавший в 1993-м, был одним из сотен пассажиров "философских самолетов" в США и Европу. А первые эмигранты со степенями появились уже в 70-х годах. И все же — хотя многим казалось, что они уезжают надолго,— большинству удалось так или иначе остаться на родине.

От Андрея Белого до Матери Терезы

На мехмате МГУ висит от руки нарисованный плакат "Древо Лузина", где фамилия Синая "держится" на одной из многочисленных веточек. Это — графическое изображение истории российской математики, учеников и учителей. Если разбирать, где сейчас живет и работает каждая "ветка" или "лист", выяснится, что древо разметало по всем обитаемым континентам, и буря продолжается. Большинство вновь взращенных на древе опадают далеко от ствола, а древо, между тем, живо.

Начиная с корней, легко заметить, что московская математическая школа образца XIX века была непосредственно связана и с историей русской литературы, и с Серебряным веком. Основатель Московского матобщества Николай Бугаев — отец поэта Андрея Белого — первым отправил молодых москвичей в Париж, чтобы они научились там "математике свободной воли". Так возник феномен Николая Лузина, прародителя современных российских математиков — и Якова Синая в том числе.

--Одним из выдающихся учеников Лузина был Андрей Николаевич Колмогоров, родоначальник собственной школы, человек энциклопедического образования, который в письмах к ученикам, по их собственным воспоминаниям, мог одинаково свободно ставить математические проблемы и цитировать поэзию. С 1953 по 1969 год — когда курс Синая стал всерьез заниматься наукой — как раз считается золотым временем Колмогорова и кружка его учеников. Ряд удивительных обстоятельств совпал, начиная со смерти Сталина и заканчивая интересом молодого поколения к большой науке, чтобы творчество стало возможно.

Вместе со смертью Сталина, что существенно, были сняты анкетные ограничения, поэтому талантливые молодые люди, не проходившие официальные фильтры из-за графы «национальность» или «непролетарского» происхождения стали устраиваться на мехмат. Происхождение Синая, впрочем, верно вело его к математике. По воспоминаниям однокурсников, он был одним из представителей академической среды еще с рождения: внук профессора МГУ, «патриарха» московской математики Вениамина Кагана, в 1943 году получившего Сталинскую премию. От величественной тени предков приходилось подчас отстраиваться, и кружок студентов, собранный вокруг Колмогорова, отличавшийся свободой и неформальными отношениями, оказался для этого хорошей средой. Слава советских математиков уже к 60-м годам легко преодолевала железный занавес: в 1963 году, например, Колмогоров вместе с папой Римским Иоанном XIII был награжден Бальцановской премией (в денежном выражении — 1 миллион швейцарских франков, вручается президентом Итальянской республики по особым случаям). В следующий раз премию присудили только в 1978 году, и ее лауреатом стала Мать Тереза.

Принцип дарения

В своих воспоминаниях об учителе Яков Синай с юмором рассказывает о полете мыслей, быстрой смене тем и том соре, из которого росли потом научные открытия и формировались целые направления. "Перед самым отъездом (на конференцию в Вильнюсе.— "О") Колмогоров вернулся с заседания ректората, где обсуждалось резкое увеличение числа абортов в общежитиях МГУ, и был чрезвычайно возбужден своей идеей в качестве наиболее рациональной меры разрешить в МГУ свободную продажу противозачаточных средств,— пишет Синай.— В поезде он стал допытываться у нас с Аликом (Альбертом Ширяевым, ныне — академик РАН, профессор.— "О"), с какого времени проблемы секса стали отвлекать нас от математики. Мы оба стыдливо помалкивали, опасаясь за свою семейную жизнь (оба уже были женаты, но Андрею Николаевичу это, по-видимому, оставалось неизвестным). Но когда мы с Колмогоровым оказались в коридоре вагона, он, не возвращаясь более к щекотливой теме, начал обсуждать одну проблему из теории динамических систем.

Когда учитель понял, что Синай отлично следит за его мыслью после шутливого разговора и даже вставил "несколько слов", то неожиданно для всех признал: "Вы понимаете все это лучше меня". К этой теме больше не возвращались, а в теорию динамических систем Синай действительно внес вклад, достойный Абелевской премии.

От учителя всему кружку привилась еще одна любовь — к походам и спорту. В путешествиях на сотни километров, альпинизме, плавании чувствовался тот риск, которым с готовностью жили советские ученые, заставшие войну. Многим увлечение обошлось дорого: двое учеников Колмогорова с курса Синая: Виктор Леонов и Вячеслав Ерохин, погибли в горах в 1960-е годы. Но те, кто прошел тяжелую школу, и Синай в том числе, вовсе не были кабинетными учеными: они умели покорять горы в самом прямом смысле этого слова.

— А если говорить о сути, то в Синае, конечно, всегда поражал энциклопедизм математических знаний,— считает Лев Щур, ведущий научный сотрудник Института теоретической физики им. Л. Д. Ландау, в котором Синай работал с 1962 по 1991 год.— Как-то раз мы занимались одной проблемой в модной сейчас области — космологии, и в процессе ее решения возникло сильное подозрение, что ответ можно получить точно, а не численным счетом. Мы позвали Синая и поделились своими догадками. Он подумал две минуты и сказал: если она решается, то только таким-то способом. Через два часа решение было готово. Помимо прочего, это говорит о том, как он умеет работать в команде. Когда молодой ученый подходит к нему на семинаре и о чем-то рассказывает, Синай запросто может ответить: "Ты занимаешься этим? У меня здесь тоже есть идеи, давай вместе". Не глядя на регалии человека.

Вся эта обстановка: и риска, и полета мыслей, и дружеского плеча — породила специфическую установку московской матшколы, обычно называемую "принципом дарения". Александр Кулешов, академик, директор ИППИ РАН в недавнем интервью рассказывал о совестливости абелевского лауреата: "В некоей совместной работе с моими коллегами он предложил свою базу идей, на основании которых получились очень хорошие результаты. И когда его (естественным образом) предложили включить в соавторы, он сказал: вы знаете, я там ничего не доказывал, а когда я ничего не доказывал, я не могу". Как поясняет Юлий Ильяшенко, профессор Корнельского университета, такая установка имеет под собой сложившуюся традицию и философию: "В ситуации, когда западные ученые обычно публикуют совместные статьи со своими учениками, и это справедливо (постановка задачи и идея решения часто бывают важным вкладом), русская традиция состоит в том, чтобы эту постановку и начальный импульс ученику дарить".

Синай в качестве щедрого дарителя, возможно, снизил себе индекс Хирша (хотя дающая рука не оскудеет: цитируют Синая активно), но зато снискал славу ученого со своими принципами, со своей школой. Это ценится: в мире, где открытой (или подсмотренной у другого) закономерности можно присвоить свое имя, воровство идей и борьба за первенство становятся раздражающей реальностью. По мысли коллег, среди которых был другой выдающийся ученик Колмогорова — Владимир Арнольд, демарш Григория Перельмана, отказавшегося получать филдсовскую премию в миллион долларов, имел как раз эту причину: от математического сообщества, забывшего о принципах, ничего получать нельзя. Один бесчестный ученый бросает тень на всю школу: китайский математик Яу Шинтан, например, был уличен в многократных заимствованиях чужих идей (в 2006 году об этом написал журнал The New Yorker), и китайская математика с тех пор не может отделаться от дурной репутации.

Проверка прочности

"Древо Лузина" всюду ценят хотя бы за то, что его плоды предсказуемо высокого качества. Но чтобы раскидывать ветви на четыре стороны света и оставаться узнаваемым, ему требуется "апостольское преемство" учителей. Поэтому многие ученые, уже перебравшиеся за границу, умудряются жить так, чтобы часть времени проводить в России, часть в США, часть в Европе, охватывая всю русскую математическую ойкумену. Им хватало энтузиазма даже в самом начале 90-е: когда профессорские ряды сокращались, а будущее советского образования пугало, когда остро ощущалась необходимость в переменах, 12 заслуженных математиков и физиков написали коллективное письмо об основании Независимого московского университета. Среди них был и Яков Синай.

— Произошла самоорганизация: математикам хотелось по-новому подойти к обучению студентов в вузах, применить те уникальные методы индивидуального школьного преподавания (без учебников, с одними "листочками"), которые к тому времени уже дали замечательные результаты,— рассказывает Сергей Ландо, декан факультета математики НИУ ВШЭ.— Одно время эта негосударственная структура, существовавшая, фактически, без денег и площадей, давала выпускникам диплом гособразца, теперь — диплом о получении дополнительного образования. Но бюрократический вес бумажки был неважен. В мире знают, кого там готовят, и те три-четыре человека в год, которые заканчивают Независимый, могут устроиться в любой зарубежный научный центр.

Помимо Независимого существовали и существуют летние школы, циклы семинаров, многочисленные международные конференции, как официальные, так и по случаю юбилея кого-либо из "древесных плодов", которые поддерживают сообщество вместе. Ввиду неизбежного ухода корифеев все надеются на нынешних аспирантов — что качество школы не подведет и сцепка останется крепкой. От государства при этом требуют хотя бы не разрушить то, что есть.

— Ты интегрирован на Западе именно в том случае, если представляешь оригинальную школу, тогда и только тогда тебя ценят,— считает Александр Буфетов, ученик Якова Синая, выпускник Независимого московского и Принстонского университетов, доцент Университета Райс.— Обучение в аспирантуре у Якова Григорьевича было одним из самых математически счастливых периодов моей жизни, очень важен был математический оптимизм учителя: его твердая убежденность в том, что задача у меня получится, и в конце концов действительно получилась. Мы и сегодня часто разговариваем, а когда это невозможно — вот как сейчас,— одна из его книг открыта в окне моего браузера. Связь налажена.