Пример для подписания
Анна Наринская о «Викторе Шкловском» Владимира Березина
Единственное, что, в принципе, нужно знать про вышедшую сейчас биографию Виктора Шкловского (отца-основателя формальной школы в литературоведении и автора одной из самых зажигательных книг о влюбленности "ZOO, или Письма не о любви"), это не плоха ли она настолько, что ее читать вообще невозможно. Вот выйди она года, скажем, три назад — можно было бы тратить время на тонкости. И тогда надо было бы сказать, что главный провал ее автора Владимира Березина состоит в том, что он пытается — в литературном смысле — быть слишком похожим на своего героя.
Фото: РИА НОВОСТИ
И ведь он сам же пишет, что самые яркие приемы Шкловского — вольные ассоциации, неожиданные метафоры и эффект монтажа — легко воспроизводимы, что поэтому его так много пародировали, и даже цитирует пародии на творческий метод своего героя. (В том числе гениальную зощенковскую: "Теперь о Всеволоде Иванове и Зощенко. Да, кстати о балете. Балет нельзя снять кинематографом, движения неделимы. Это грустно. Впрочем, мне все равно. Я человек талантливый. Снова возвращаюсь к теме. В рассказе Федина "Песьи души" у собаки — душа. У другой собаки (сука) тот же случай".) Но это не мешает Березину точно так же резко отклоняться в строну от повествования (вдруг начиная, к примеру, излагать сюжет не имеющего никакого отношения к делу фильма), нарочито неожиданно формулировать (""ОПОЯЗ" было слово красивое, сперва удобное в носке") и еще более неожиданно сравнивать (чего стоит одна только аналогия между попытками определить жанр творчества Шкловского и отечественным законодательством в области холодного оружия).
Это по-настоящему раздражает. Остальное только расстраивает. То есть расстраивает в основном одно: автор, который начинает свою книгу словами "удивительно, что про этого человека не написано еще фундаментальной биографии",— никакой фундаментальной биографии не написал. "Виктор Шкловский" Владимира Березина — текст невыстроенный, сумбурный, набитый выдержками из всех на свете до такой степени, что голоса цитируемых авторов сливаются в какой-то гул. Это текст, не предлагающий нам ни четкой "концепции героя", ни академично подробно-последовательного изложения его биографии.
Но все-таки это не такая плохая книга, чтобы ее не прочитать. Вернее — чтобы не прочитать ее именно сейчас. Потому что многие эпизоды оттуда (а проще говоря — многие эпизоды из жизни Шкловского) могут служить наглядным пособием на уроке на тему "интеллигенция и власть". А ведь мы этот урок сейчас — в который раз — заучиваем.
Ну вот, если о самом ярком. Когда 31 октября 1958-го в Союзе писателей исключали Пастернака, Шкловскому вроде бы повезло — он вполне официально был в "творческом отпуске" в Ялте и мог без большого риска (в отличие от тех немногих, которые осмелились сказаться больными) пропустить собрание, где шельмовали человека, с которым его связывали десятки лет отношений.
Так вот, узнав о собрании, Шкловский вместе с тоже отдыхающим поэтом Сельвинским отправились в редакцию ялтинской "Курортной газеты", чтобы в печати выразить свое отношение к "предателю". В получившейся статье приведены такие слова Шкловского (некогда эсера и авантюриста, сумевшего когда-то нелегально перейти советско-финскую границу и послужившего прототипом демонического Шполянского в булгаковской "Белой гвардии") о Пастернаке: "Книга его не только антисоветская, она выдает также полную неосведомленность автора в существе советской жизни, в том, куда идет развитие нашего государства. Отрыв от писательского коллектива, от советского народа привел Пастернака в лагерь оголтелой империалистической реакции, на подачки которой он польстился".
Случай с ялтинской публикацией довольно широко известен, описан во многих воспоминаниях. Березин делает к нему небольшое добавление. "Дочь Шкловского, еще не зная все обстоятельства дела, встретившись с ним, когда тот вернулся в Москву, сказала мимоходом: "Как хорошо, что тебя не было в Москве". Она имела в виду, что ему не нужно было выступать на собрании против Пастернака. Шкловский скривил рот, но ничего не сказал в ответ".
Эту реакцию, это выражение лица нам теперешним вполне легко себе представить. С недавней историей подписания писем о полной лояльности действиям власти людьми, которые вроде бы вполне могли бы такого не делать, этот эпизод перекликается — со всеми очевидными оговорками — с большим совпадением. Зачарованность, а проще говоря, внутренняя зависимость интеллигенции от власти, как выясняется, практически не меняется в зависимости от размеров угрозы, которую эта власть для них представляет.
Свою книгу "ZOO", состоящую из страстных писем к Эльзе Триоле, Шкловский заканчивает не менее страстным письмом во ВЦИК СССР. Вообще сравнение отношений интеллигенции и власти с любовными в двадцатые годы стало дежурным и с тех пор осталось таким. Любовные же отношения — и особенно неравноправные любовные отношения — практически всегда изменяются по одной и той же схеме. И если поначалу между подавляющим и подавляемым имеется какая-то страсть, то потом остается только привычка. Привычка подавлять и привычка подчиняться.
М.: Молодая гвардия, 2014