"В "Лужниках" мошенники нередко продают отреставрированные старые шубы"

Московские вещевые рынки — перевернутая страница российского капитализма. Но именно они на протяжении двух десятков лет не только играли ключевую роль в удовлетворении потребительского спроса, но и обеспечивали псевдозанятость огромного числа граждан.

ЮРИЙ ЛЬВОВ

Помните про Абрама, точнее, про разделение труда? Абрам продает семечки возле нью-йоркского банка и никому не дает взаймы, а банк, в свою очередь, не торгует семечками. Подобный договор у меня был 20 лет назад с журналом "Деньги": я не читал журнал, а он как будто в упор не замечал, что я торгую кожаными куртками на ЦСКА и в "Луже". Хотя я, как и десятки тысяч других челноков, оптовиков и лоточников, в то время был основным субъектом экономической деятельности в стране.

Листая электронный архив "Денег", я вижу определенную логику в невнимании журнала к характерным чертам экономики того времени (притом что, скажем, об ипотеке и кредитных картах еженедельник начал писать лет за десять до того, как всем этим реально стали пользоваться). Была в этом, что ли, устремленность в будущее, желание видеть ростки цивилизованного в диком. О вещевых рынках, на которых в реальности одевались почти все, "Деньги" в первые годы своего существования если и писали, то только как о нецивилизованной форме торговли.

Таково и первое обращение журнала к теме — статья "К хорошей шубе стоит проявить шкурный интерес" в N2 от 15 мая 1995 года: "В "Лужниках" мошенники нередко продают отреставрированные старые шубы, выдавая их за только что полученные из Южной Америки меха. Причем качество "реставрации" таково, что владелец мексиканского тушкана обнаруживает обман только через несколько недель, когда меха линяют и превращаются в обноски. Известны случаи, когда и на самых престижных и дорогих рынках, например в ЦСКА, обманывали покупателей мехов".

Истинные рыночники

Меня на рынок привел однокурсник и старший товарищ (он поступил в университет после армии, а я после школы) Антон Зайцев. Сейчас он ездит по миру и с удовольствием ест все, что дают, в качестве телеведущего канала "Моя планета". В 90-е мы с ним занимались тем же самым — только в качестве голодных студентов, без съемок и загранпоездок. Роскошным заведением казался гриль-бар на улице Герцена, ныне Большой Никитской. Мы со стипендии покупали полкурицы на двоих и строили смелые планы: добиться такого успеха, чтоб в этом баре можно было заказывать по полкурицы на брата. Одевался я в ту пору исключительно от Зайцева, в смысле Антон отдавал мне кое-какие свои вещи. Отличные, в общем, были предпосылки для вхождения в рыночную экономику.

Антон попал в торговлю через знакомых знакомых, одного из которых звали Глыба: фамилия у него была Глыбин. Глыба продавцом успел заработать на старый пикап Volvo. На нем он привозил товар, который мы с утра развешивали на металлической конструкции. Это в "Лужниках". На ЦСКА (соглашусь с "Деньгами" — более "престижном") система была другая. Товар ждал на складе. Конструкцию, на которую он вешался, следовало предварительно собрать. Из алюминиевых палок и скотча. Шесть утра. Минус двадцать. Ледяные палки. Скотч. Стенд высотой в полтора человеческих роста мы называли модным тогда у нас словом "беда". Так же называлась самая популярная модель женской кожаной куртки. Ее и еще укороченную версию под кодовым названием "полбеды", или "полубеда", носило пол-Москвы. "Брат Львов, посмотри в правом бауле, женщину интересует "беда" 50-го размера!" — кричал мне брат Зайцев. Были еще две чуть менее популярные, но тоже узнаваемые за километр женские модели: "Клава" и "Валя". Пренебрежительное отношение к хитам продаж объяснимо: они висели на каждой из уходящих стройными рядами в туманную даль алюминиевых "бед", и продать их было почти невозможно. И точно было не наварить, даже если продашь. Но у нас порой получалось. Главным образом потому, что Антон недавно снялся в главной роли в постперестроечной комедии "Зефир в шоколаде" — сыграл чернокожего воспитанника одесского детского дома, оказавшегося наследником африканской королевской семьи. Видеокассеты с фильмом продавались на развале неподалеку. Целевая аудитория фильма и нашего кожаного товара во многом совпадала — это были женщины бальзаковского возраста. Они узнавали российского мулата. Я представлял его им как спившегося актера, и заинтригованные дамы были не прочь что-то приобрести.

Одинаковость товара заставляла развивать неординарность маркетинга. Вот некоторые наши слоганы-кричалки: "Лучшая итальянская кожа из Стамбула!"; "Ну его, детЯм мороженое, покупайте куртки кожаные!"; "Самые высокие цены, самые большие скидки!". Отличным ходом оказалось натягивание поперек "беды" веревки, к которой была прикреплена бумажка с надписью "Обед". Она включала первую сигнальную систему у любого вчера еще советского человека. "Покажите мне вот эту куртку",— не веря своим глазам, просил нас покупатель, ибо мы полулежали ровно под этой надписью. "Вы что, не видите — обед",— мы еще некоторое время упрямились, укрепляя покупателя в заблуждении, что именно здесь товар мечты.

А вспомнить хотя бы тот свингер. Сейчас так называют любителей обмена половыми партнерами. В нашем деле так называли куртки в форме колокольчика. Однажды мы впарили свингер 54-го размера хрупкой девушке. Она в нем была ужас на крыльях ночи. А мы ахали: как вам к лицу. До сих пор стыдно.

"Инспектора выявляют на московских рынках огромное количество некачественной продукции. Причем предъявить претензии зачастую просто некому",— писал журнал "Деньги" в 96-м году. Как это верно. Мы, например, работали вообще без графика. Оголодаем — тогда и звоним Глыбе или Вадику: завтра, мол, придем. Мало кто из продавцов был на фиксированной оплате, в основном она складывалась из того, сколько сумеешь накрутить сверх цены, за которую товар отдает хозяин. Хозяина нашего товара звали Вадик, он был из подмосковных спортсменов, начинал бизнес челноком, потом для него в Турцию мотались уже другие. Мы с Вадиком горя не знали, потому что за все время не утратили ни куртки и не нарвались на "куклу", пачку с резаной бумагой внутри, на какую однажды попал наш друг-торговец по прозвищу Метла. Если б попали, неизвестно, как бы выкрутились. Зарплаты у людей были, скажем, долларов десять в месяц, а средняя куртка — $100. Наварить сверху пару долларов было для нас нормальной маржей.

Что это я про доллары? "После того как указывать цены в долларах было запрещено, их тут же стали указывать в у. е. Поскольку курс у. е. к доллару был практически один к одному, у населения это не вызвало ни малейших затруднений",— описывал Максим Буйлов в "Деньгах" уловки рыночных торговцев еще в 1997 году. Никто — и мы тоже, конечно,— не отказывался продать за доллары. При этом никого не ловили за руку. Наверное, потому, что сделать это в "Луже" пытался странный милиционер-провокатор. Его сразу выдавало гражданское пальто, из-под которого торчали форменные штаны и ботинки, но главным образом — личность ему было не скрыть. Над ним потешался весь ряд. Он подходил, тыкал пальцем в первую попавшуюся куртку и без примерки пытался сунуть за нее банкноту $100. "Мы за доллары не продаем, это запрещено!" — отвечали ему торговцы с интонацией пионеров на линейке.

Настоящая золотая жила за пару лет торговли (с большими перерывами) открылась только раз: у нас появилась мужская модель, вся в таких коричневых разводах, какой не было у соседей. Она называлась "Антик" — Антон, получая товар, в скобочках коряво приписал "Игорь", потому что эта партия была Игоря, который поставил ее Вадику на реализацию. Я прочитал как "Антик Игл" и стал выкрикивать получившееся звонкое название. "Иглы" за три дня торговли сделали нам кассу, сопоставимую со всем остальным периодом торговли.

Конец прекрасной эпохи

Первую статью, всерьез разбиравшую, что на рынках и как, "Деньги" опубликовали в N42 от 4 ноября 1998 года. Почему — объяснялось в самом начале материала "Москва базарная": "Многие из тех, кто еще пару месяцев назад предпочитал делать покупки в просторных залах ГУМа, бутиках или по крайней мере в специализированных магазинах, переместились теперь на более низкую ступень организованной торговли — на вещевые рынки".

Мы в ту пору уже не торговали. Кризис 98-го все расставил по местам. Продавцов стали переводить на фиксированную копеечную оплату, исчез ковбойский дух наживы. Наш друг-торговец Куницын умудрился большие заработанные деньги инвестировать в... купюру достоинством £1 тыс. Куницын сам не мог объяснить, как это его, бывалого рыночного волка, угораздило. Тем более ведь сразу же видно было, что бумажка хоть и талантливо, но нарисована. А это была судьба: она заставила разорившегося Куницына вспомнить о своем медицинском образовании и эмигрировать. Сегодня он успешный американский врач-исследователь. А за прилавками остались те, кто не сумел сменить род занятий или перейти по пищевой цепочке на уровень выше. Нашему другу Метле, который, к слову, поначалу больше всех не хотел торговать (как, мол, так, я студент МГУ!) это неожиданно удалось. Сейчас он топ-менеджер торговой компании.

А закрыл тему московских вещевых рынков журнал "Деньги" в номере от 22 июля 2013 года, анализируя политику Сергея Собянина в сфере торговли в материале "Москва ларькам не верит": одна из глав так и называлась — "Падение рынков".