Сконапель ля поэзи
Анна Толстова о выставке «Петер Вайбель. Медиабунтарь» в венском музее 21er Haus
В венском музее 21er Haus открыта выставка «Петер Вайбель. Медиабунтарь»: знаменитый куратор и медиатеоретик предстает на ней в своей третьей и главной ипостаси — как художник
Фотография с приглашения на выставку сегодня, после Occupy, "Войны" и Pussy Riot, вряд ли впечатлит зрителя. Интеллигентного вида молодой человек — гладко выбритый, в застегнутом на все пуговицы плаще и брючках с аккуратно заглаженными стрелками — стоит в самом центре Вены, где правительственные здания с правительственными колоннадами и правительственным львами, под вывеской Polizei. В высоко поднятой правой руке он держит табличку с надписью "luegt" — если бы не табличка, жест выглядел бы как нацистское приветствие. "Полиция лжет" — кого сегодня удивишь таким посланием, но для рассерженных молодых людей поколения 1968-го то было относительно новое слово. Да и в 1971 году в Австрии оно имело дополнительную смысловую окраску. "Ночной портье" Лилианы Кавани выйдет в 1974-м, и, хотя действие там происходит в 1957-м, ощущение, будто и в 1974-м буквально каждый отель у Оперы набит недобитыми нацистами и буквально в каждой уютной комнатке в мягкой постели на шелковых простынях мирно почивает какой-нибудь эсэсовский извращенец, было разлито в сыроватом воздухе города. Вайбелевская "Музыкальная выставка" 1975-го (инсталляция реконструирована) смотрится непосредственной реакцией на фильм Кавани: слева портреты нацистских преступников, справа — узников концлагерей, между ними — бетонные контрабасы, виолончели, скрипки и клетки с птицами. Но при всей политической однозначности и антифашисткой плакатности этой работы в ней, кажется, есть и второй, куда более важный для Петера Вайбеля, смысл: медиа умирают в своих носителях как птица в клетке, как музыка в далеко не идеальных инструментах, и их — звук, цвет, слово — надо срочно выпустить на свободу. Когда вспыхивает бумага, вставленная в пишущую машинку, затем оплавляются клавиши, а затем от машинки остается обгоревший остов, поэзия — а Петер Вайбель начинал с литературы, с конкретной поэзии, и это видно в любом из его научно-теоретических текстов,— остается наедине сама с собой.
К тому времени как молодой человек позировал у полицейского участка с табличкой "лжет", он уже был хорошо известен в стране — с плохой стороны. Скажем прямо, скандально известен по великому множеству совершенно невозможных с обывательской точки зрения выходок — слово "акция" только входило в оборот. Он уже выступал на лондонском Симпозиуме по деструкции в искусстве, он безобразничал вместе с венскими акционистами Гюнтером Брусом и Отто Мюлем. И костюм добропорядочного горожанина никого не обманывал: в том же самом плаще и брюках со стрелками он разгуливал по венским улицам — на четвереньках, на поводке у Вали Экспорт. Но не для того, чтобы поставить вопрос о гендерных ролях в современном социуме, а чтобы спросить, так ли уж необходимо прямохождение в репрессивном обществе, где человек расчеловечивается. Выставка включает все акции, которые Петер Вайбель и Вали Экспорт сделали вместе и которые обычно приписываются ей одной, чему он, представляющий мир как переписываемую программу, совсем не удивляется. Ведь история искусства переписывается систематически, и, конечно, феминистки тоже должны были переписать ее на свой лад. О круге венских акционистов, в котором и он сам, и Вали Экспорт стали художниками, он говорит как об уорхоловской "Фабрике". Что же до их совместного творчества, Вали Экспорт он отводит роль статистки и ассистентки, а себе — роль идеолога и режиссера (признаться, его интерпретации этих акций настолько глубже и объемнее, чем ее, что веришь именно ему). Странно, что феминистки пока еще не забросали 21er Haus тухлыми помидорами.
Вайбель разгуливал по улицам на четвереньках, чтобы спросить, так ли уж необходимо прямохождение в репрессивном обществе, где человек расчеловечивается
Место для выставки Петера Вайбеля выбрано самое подходящее. 21er Haus ("Дом XXI", "Дом искусства XXI века") помещается на отшибе, за Гюртелем, на окраине Швейцарского сада. Стильное модернистское здание было построено Карлом Шванцером как павильон Австрии для Всемирной выставки 1958 года в Брюсселе, а потом перенесено в Вену, чтобы стать "Домом XX" — первым венским музеем современного искусства, где директорствовал великий Вернер Хофман. В ходе многочисленных укрупнений, слияний и поглощений институция изменилась до неузнаваемости и со всеми коллекциями десять с лишним лет тому назад переехала в Музейный квартал — теперь это MUMOK, архитектурный аттракцион и выставочная площадка для блокбастеров. "Дом XX" прибавил единицу в названии и вошел в состав музейного объединения "Австрийская галерея Бельведер", в меньшей степени, чем многие другие музеи Австрии, вовлеченного в музейную индустрию роскоши и развлечений (возможно, потому что богатейшее собрание Климта позволяет не изощряться в маркетинговых технологиях). В 1960-е и 1970-е все венские скандалисты бывали в "Доме XX" регулярно — правда, скорее как посетители: тут тогда блюли интеллектуальную строгость, показывали большей частью европейский модернизм, а из современников и соотечественников привечали не таких буйных — выставляли Арнульфа Райнера, приглашали с чтениями Эльфриду Елинек. Словом, "Дом XXI" подходит "медиабунтарю" и в смысле интеллектуальности выставочной программы, и в смысле нынешней — пусть и относительной — маргинальности.
К музейному шику-блеску у Петера Вайбеля, предпочитавшего экспериментальные институции, некогда возглавлявшего фестиваль Ars Electronica в Линце, а теперь — ZKM, Центр искусства и медиатехнологии в Карлсруэ, всегда было весьма определенное отношение. И оно, по обыкновению иронично, выражено в шедевре институциональной критики — объекте "Музей Гуггенхайма как бар": фрэнк-ллойд-райтовская спираль, будучи уменьшенной, оказывается чрезвычайно удобной барной стойкой с диванчиком. Сделана эта работа в 1988-м, когда до музейного бума было еще далеко, а о гуггенхаймизации музейного дела никто не помышлял. Петер Вайбель здесь во многих вещах предстает как пророк: например, в "Модели скульптуры в публичном пространстве", сделанной в 1984-м, когда его, к тому времени преподававшего в нескольких авангардных европейских академиях, пригласили вести курс по видео и цифровым технологиям в Нью-Йорк. Эскиз "скульптуры в публичном пространстве" представляет собой самолет, эффектно врезавшийся в тело небоскреба. Хорошо, что среди учеников "медиабунтаря" не нашлось ни одного медиатеррориста — иначе оправдывался бы за свою шутку до самой смерти, как Карлхайнц Штокхаузен.
Впрочем, все пророчества — не из области мистики, а из области фантастической эрудиции, логики и анализа медиа. Экспозиция, выдержанная в эстетике "европейского бедного" — облезлые строительные вагончики с инсталляциями, бойсовские стеллажи-витрины с эскизами и документацией проектов,— содержит иоттабайты художественной информации. Поэзия, живопись, графика, скульптура — "паразитическая скульптура" ярких цветов и бессмысленных форм, коей загажены все вагончики и витрины. Объекты, инсталляции, видео, аудио, фото, кино, музыка — в конце 1970-х вместе с художниками Лоисом Эггом и Паулем Браунштейнером Вайбель собрал группу Hotel Morphila Orchester, сам он в ней пел — и, как ни странно, неплохо пел. (Причем композиции "Sex In der Stadt" и "Dead In The Head", с большой творческой отдачей исполненные профессором сразу нескольких академий, стали настоящими хитами — их крутили по радио и телевидению.) И все, что может быть средством человеческого самовыражения и коммуникации — от типографских литер до костылей, от велосипеда до компьютера, от очков до радиоприемника. Средством, но не целью — в одной из последних работ "медиабунтарь" записывает слова Люцифера "Non serviam" ("Не буду служить") частично бумажными стаканчиками, частично поляроидными снимками. Ни служить, ни прислуживаться. На оборотной стороне приглашения с фотографий "Полиция лжет" имеется надпись: "Осторожно! Эта выставка может изменить вашу жизнь". Сильно сказано, но если изменит, то только в лучшую сторону.
"Петер Вайбель. Медиабунтарь". Вена, 21er Haus, до 18 января