 |
"Он стал бы, наверное, неплохим председателем колхоза"
— Валерий Иванович, вам Советский Союз жалко?
— Конечно, и я не снимаю с себя ответственности за развал страны. Моя вина в том, что я помогал Горбачеву стать генеральным секретарем и удержаться у власти пять с лишним лет. После моего перехода из "Правды" к нему помощником в 1981 году я достаточно скоро увидел многие его недостатки.
— Что вы имеете в виду?
— Горбачев по складу ума, привычкам, по духу провинциал, которому вскружила неокрепшую голову ранняя слава. Если бы не орден за уборку урожая, полученный им в юности, Горбачев стал бы, наверное, неплохим председателем колхоза или даже начальником райсельхозуправления. А благодаря ордену он попал и в МГУ, и на аппаратную работу. Разглядел я это не сразу. Ну стереотип такой: если человек достиг определенных высот, а Горбачев был секретарем ЦК и членом Политбюро, значит, он что-то серьезное собой представляет. А потом мало-помалу, отдельными штришками начал проступать реальный человек. Помню, как-то зашел к нему, а он сидит и от исписанных блокнотов отрывает кожаные обложки и складывает их в стол. Перехватил мой недоуменный взгляд, засмеялся: "А в хозяйстве все пригодится". Но после этого он свою крестьянскую прижимистость старался если не скрывать, то маскировать. В тот период он редко демонстрировал и свою обидчивость. Да и свои непомерные амбиции тоже держал при себе.
— То есть в 81-м Горбачев не думал о себе как о генсеке?
— Что он думал в тот момент, определенно сказать не берусь. Он ведь до конца никогда не раскрывался с подчиненными. Но его никто даже в самой отдаленной перспективе не рассматривал в качестве претендента в генеральные секретари. В аппарате ЦК где-то с 76-го года, кулуарно конечно, вопрос о наследнике обсуждался регулярно. На Брежнева ведь было больно смотреть. В 1981 году вопрос о наследнике стал уже наболевшим.
— Но ведь Горбачев был самым молодым членом Политбюро...
— Он был человеком, на которого свалили все навозные дела — сельское хозяйство. Обычно все, кто занимал этот пост, были мальчиками для битья. Потому что поднять сельское хозяйство у нас еще никому не удавалось. Но как кандидат в первые лица Горбачев в тот момент не котировался не только поэтому. Я знал отношение к нему интеллигенции. Я приглашал на беседы к нему академиков Шаталова, Абалкина, Аганбегяна, Заславскую. Потом они заходили ко мне, пили чай, некоторые констатировали: "Приятно, что он интересуется экономикой. Но сам он — ничего впечатляющего". Над ним посмеивались из-за того, что говорил он вкривь и вкось. Что-то удалось поправить, а со словом нАчать — ничего не получилось. Я ему несколько раз говорил, как надо его произносить, и раза два он сказал его правильно. А потом плюнул.
Не лучше относились к нему члены Политбюро и секретари ЦК. Горбачев все время мельтешил и этим раздражал коллег. Так что, пока был жив Брежнев, Горбачева время от времени одолевал пессимизм. Как-то он даже начал говорить о защите кандидатской диссертации. Мол, опубликованные статьи есть, надо бы оформить диссертацию: вдруг придется из ЦК уходить. И даже как-то притих.
— А после смерти Брежнева?
— Как только к власти пришел Андропов, Горбачев сразу засуетился. Бросился демонстрировать свои успехи. Я помню, как он выкручивал руки главе Узбекистана Рашидову, чтобы тот увеличил сдачу хлопка. Рашидов объяснял, уговаривал: "У нас прошел дождь со снегом, все смерзлось. Если даже соберем коробочки, это будет мокрятина, которую мы будем сушить полгода". Горбачев говорит: "Все равно, сдавайте больше".
Потом начал рассказывать всем, что они с Андроповым дружат семьями. Говорит мне как-то: "Ты знаешь, как я рад, что судьба возвела Андропова на такой важный пост. Ведь мы с ним старые друзья. Мне с ним легко работать, он целиком доверяет мне". Скорее всего, Горбачев рассчитывал, что я тот репродуктор, который будет сообщать всем и вся, что Андропов и Горбачев — друзья. Но я уже в таких вещах достаточно разбирался и ничего из себя не выпустил. Тем более что на деле все было по-иному. Мне говорили, что Андропов не воспринимал его всерьез.
"Нам удалось представить его человеком, имеющим воззрения"
 |
| Газетный фотомонтаж: "неправильные" рабочие заменены на передовиков, достойных общества генсека-ударника |
— Андропов понимал, что, если нужно прочесть какую-то речь, Горбачев сделает это лучше, чем Черненко, который задыхается. А передавать речь от одного больного человека к другому — не самое мудрое дело. И, возможно, просто устал от горбачевского напора... Именно в этот период я принял решение помочь Горбачеву в борьбе за власть. Наверное, поворотной точкой стала моя случайная встреча с Андроповым. То, что он стал генсеком, уже будучи глубоко больным человеком, медики и руководство страны всячески скрывали. А тут иду я по пятому этажу ЦК, часа три-четыре дня. Навстречу Андропов. Я поздоровался. Он повернулся, и я увидел его абсолютно отрешенное лицо. Он себя так плохо чувствовал, что, по-моему, даже не понял, что я ему сказал. Было очевидно, что надолго его не хватит. Избрали больного Черненко. И он долго не протянул. Я считал, что страна не выдержит этой бесконечной череды похорон, знал положение в экономике и видел, что ситуация день ото дня ухудшается.
— У вас нет ощущения, что вы пытаетесь найти себе оправдания? Ведь вы только что говорили о недостатках Горбачева...
— Нет, я говорю совершенно искренне. В тот момент он был готов прислушиваться к различным мнениям и казался способным воспринимать новые идеи. Может быть, потому, что он очень нуждался в поддержке. Шансы-то у него были по-прежнему нулевыми. Несмотря на все его старания, самая влиятельная часть членов Политбюро — Черненко, Громыко, Тихонов, Гришин — была против него. И после смерти Андропова не стало легче. Черненко относился к нему с какой-то брезгливостью. Горбачева в обществе и в партаппарате продолжали считать сереньким аграрием. Нужно было выводить его из политической безвестности. Избавлять его от аграрного имиджа, как теперь говорят. Причем преодолевая его же сопротивление.
У нас с ним произошел следующий инцидент. Он вызвал меня и говорит: "Давай-ка мы напишем с тобой большую статью в 'Правду' о подготовке к севу. Целую полосу".— "Михаил Сергеевич, что вы продолжаете оставаться главным агрономом страны? Для вас это потеря авторитета". Он разозлился. А мы считали, что ему нужно показать себя в самой трудной сфере — идеологии.
— Простите, кто — мы?
— Прежде всего, я и Александр Яковлев, он был тогда директором Института мировой экономики и международных отношений Академии наук. Мы с ним были товарищами еще в первый период моей работы в ЦК, в 60-е годы... Так вот, повод для идеологического выступления Горбачева дал Черненко. Выступая на пленуме ЦК по идеологическим вопросам, он сказал, что к этой теме мы еще вернемся. Прошел год или около того. Горбачев на Политбюро напомнил об этом, сказал: "Мы не должны бросать идеологию", и предложил поручить такое выступление ему. И сам Черненко, и его помощники были не в восторге. В конце концов сошлись на том, что пленума не будет, а Горбачев выступит на совещании по идеологии. И мы с Яковлевым писали его речь, максимально обходя сельхозвопросы. В итоге нам удалось представить обществу Горбачева в качестве человека, имеющего идеологические и политико-экономические воззрения. И немалая часть аппарата увидела лидера другого масштаба.
— А Черненко и его окружение?
— Они, конечно, не были в восторге. И придумали ход, который обернулся против них самих. В эту пору Черненко становилось все хуже. Он всегда избегал того, чтобы Политбюро вел Горбачев. Ну, один раз пропустили, второй раз пропустили. И тут минут за 15-20 до начала заседания Горбачеву начали звонить и сообщать, что он должен вести Политбюро. Выступая без подготовки, не зная многих вопросов, он мог дискредитировать себя. Я посоветовал ему готовиться ко всем Политбюро загодя. По сути, в результате неверного хода Черненко Горбачев стал набирать очки.
— А насколько подробно Горбачева информировали о состоянии здоровья Черненко?
— Полностью. Информаторов хватало.
— И Чазов?
— В числе прочих. Он был больше политиком, чем врачом. Тогда мы между собой шутили, что, когда Евгений Иванович учился в мединституте, клятву Гиппократа там, видно, не проходили.
— О том, как удалось добиться избрания Горбачева генсеком, теперь достаточно хорошо известно (см. "Власть" #10 за 2000 год). Вы переманили на свою сторону Громыко, пообещав ему пост председателя президиума Верховного совета.
— Ну, не совсем так. Речь шла о "должности по международным вопросам, которая выше той, что Андрей Андреевич занимает теперь". После смерти Устинова Громыко стал своеобразным старейшиной Политбюро. И его слово значило очень много. Важен был и эффект неожиданности. Еще пару дней назад Громыко в разговорах высказывался против Горбачева, а тут на тебе — за. Значит, он знает то, чего не знают другие. Блок противников Горбачева — Тихонов, Гришин, Громыко — распался. И все единодушно проголосовали за Горбачева.
— Кроме тех, кто не попал на это заседание Политбюро. А почему Щербицкий не смог вовремя вернуться из Штатов?
— Эту задержку ребята Чебрикова из КГБ организовали. Труднее было провести его избрание на пленуме ЦК. У меня были доверительные отношения с секретарями обкомов, и они говорили откровенно, что знают о Горбачеве мало, а то, что знают,— так не приведи Господи. Но все-таки было понимание и того, что нельзя избирать генсеком четвертого старика подряд.
— Немалую роль в обработке членов ЦК сыграл, как известно, Лигачев...
— Не только. Он обзванивал ночью перед пленумом секретарей обкомов. Но важнее было другое. За Горбачева был аппарат ЦК. И значит, на места первой поступила информация в нужном Горбачеву ключе. Тут ведь действует какое правило? Кто первый вложил в нужное ухо информацию, тот и прав. Шифровальный аппарат был только у ЦК.
— В тот момент никто не понимал, что он может увести страну далеко от социализма?
— Да вы что! Это он теперь рассказывает, что всегда мечтал разрушить КПСС. Я слышал от него исключительно кондовые марксистские формулировки. Он был законченным цитатчиком. Иногда спрашивал меня: а ты знаешь, где Ленин сказал то-то и то-то? Возьми том такой-то, открой страницу такую-то. Смотришь — точно.
"Ему кто-то сказал, что он трибун. И он поверил"
 |
| "Чтобы вы представляли себе масштаб влияния Раисы Максимовны, скажу только одно. Саша Яковлев, когда хотел сказать мне что-то о ней, выводил меня во двор Кремля и говорил шепотом на ухо" |
— Он стал совершенно нетерпим к любой критике в свой адрес. И наоборот, стал безостановочно обижать всех вокруг себя. Помню, на заседании говорит кому-то из членов Политбюро: "Если будете дальше болтать, сейчас же выгоню за дверь". К тому же он оказался страшно падким на лесть. После одной из первых поездок в качестве генсека — в Ленинград — Горбачеву кто-то сказал, что он трибун. И он поверил. И что начал делать! Перед поездкой в Тольятти заставил раз пять переделать его речь. Был недоволен то тем, то этим. И мы видим, что он сам не знает, чего хочет. Ну вроде все утрясли. Садимся в самолет. Он зовет меня: "Давай доставай свою речь. Нужно еще раз по ней пройтись". Посмотрел и говорит: "Да-а, а речь-то с дефектиками". Начал править — надиктовывать стенографисткам куски. Вся логика выступления рассыпалась. Спорить бесполезно и бессмысленно. Машинистки все перепечатали. Прилетаем. На заводе он начинает выступать. Читает начало речи, возбуждается, вспоминает, что он трибун, и отрывается от текста. Излагает основные мысли так, как запомнил, а дальше тупик. Открывает следующую страницу, но об этом он уже вроде бы сказал. Листает дальше — и об этом тоже говорил. И начинаются импровизации и бег по кругу.
— Тогда казалось, что он злоупотребляет поездками по стране...
— С одной стороны, ему очень нравилось ездить, произносить речи, раздавать обещания. Он давал их столько, что нам пришлось оснастить одного из охранников диктофоном и записывать все, что Горбачев говорит во время встреч с людьми. А с другой стороны, ездил он не от хорошей жизни. Оказалось, что руководитель он никакой. Поэтому все дела в ЦК он переложил на Лигачева, а сам ездил то по стране, то за рубеж. Он ведь и все вопросы не решал не из-за отсутствия воли. Воля к власти у него была — дай Бог всякому. Чаще всего он просто не знал, как нужно вопрос решать. И выкручивался, как мог.
— А насколько сильно было влияние Раисы Максимовны?
— Вы знаете, мне бы не хотелось говорить о ней. За все, что она сделала, она отстрадала. Чтобы вы представляли себе масштаб ее влияния, скажу только одно. Саша Яковлев, когда хотел сказать мне что-то о ней, выводил меня во двор Кремля и говорил шепотом на ухо...
Горбачев так до конца своего правления и не понял, что экономика — конкретная вещь. Что из обещаний товаров не сделаешь. Нужны сырье и деньги. Я предложил Горбачеву идею ускорения. Яковлев, правда, надо мной посмеивался. "Раньше,— говорит,— размеренно делали: сперва тяп, а потом ляп. А теперь будут делать тяп-ляп, тяп-ляп, тяп-ляп..." Мы предлагали это из лучших побуждений.
Процессами в экономике нужно было управлять, а управлять, по сути, было некому. Еще со сталинских времен повелось, что генсек подбирал себе в команду людей слабее себя. Горбачев шел тем же путем. Он сменил три состава Политбюро, каждый из которых было гораздо слабее предыдущего. Он менял людей на тех, кто был еще менее толковым управленцем, чем он сам, и кто постоянно заглядывал ему в рот. Это мои товарищи и я не хотел бы называть имен.
Дела шли все хуже, и именно поэтому он ударился в гласность. На идеологии, в отличие от экономики, можно спекулировать довольно долго. Мы пытались ему объяснять, что нужно внимательно изучить китайский опыт, что существующая структура управления страной — партия — лучше, чем отсутствие управления вообще. Но он уже сорвался с резьбы и вертелся сам по себе. Кинулся к демократам, но там был уже свой лидер — Ельцин. Горбачев пытался маневрировать, кого-то из Межрегиональной депутатской группы поддерживать особо, но ничего не добился.
"Прообраз ГКЧП создал сам Горбачев в 1990 году"
 |
| "Горбачев давал столько обещаний, что нам пришлось оснастить одного из охранников диктофоном и записывать все, что он говорит" |
— Я не считал положение безнадежным. Считал, что еще могу что-то подкорректировать. По-настоящему безнадежной, как я считаю, ситуацию сделал Горбачев, закрутив конфликт с Ельциным. Ему ведь мало было просто снять его с поста. Ему обязательно нужно было публично растоптать противника. Он стал воспринимать все, что касалось Ельцина, как-то сверхболезненно. Я помню, каким шоком для Горбачева оказалась победа Ельцина на выборах президента РСФСР. А особенно то, что он набрал большинство голосов в Ставропольском крае. Он ведь считал, что на родине его обожают. А на деле нигде не воспринимали его более негативно, чем на Ставрополье.
А Ельцин подорвал его власть экономически. Он начал выделять в союзный бюджет какие-то крохи. Все дотационные республики оказались на мели. А ведь донорами были только Россия и Белоруссия, да Украина обеспечивала сама себя. Некоторые лидеры союзных республик начали вести переговоры с Ельциным напрямую, минуя Горбачева. То, что страны скоро не станет, стало очевидно во время заседаний совета по рассмотрению нового союзного договора. Его не подписывали... Ну какой это СССР, если в нем не будет хотя бы трех республик? Тогда же стало очевидным, что и Горбачев больше не лидер страны. Он на заседании попытался поиграть в свою старую игру. Вклинился в выступление Ельцина и начал говорить, что он тоже так думает и т. п. Тот в ответ предельно жестко попросил его впредь больше никогда его не перебивать.
— И как Горбачев снес эту обиду?
— Он был смят. Попытался сделать хорошую мину при плохой игре. Но сам он уже давно почувствовал себя вне игры. Я понял это после того, как мне, руководителю аппарата президента, стали приходить немыслимые счета за доставленные для него продукты. Зарплата у него тогда была 2500 рублей, и тысячи полторы в месяц выделялось "на столовую". Продукты ему доставляло управление делами ЦК. А тут счета стали приходить и из ЦК, и из управления охраны КГБ. Суммы выросли в разы, и в калькуляциях в основном деликатесы и спиртное — подчас коробками. Заготавливал впрок. На черный день.
Потом он позвал меня и попросил заняться обустройством его личных дел. У них с Раисой Максимовной была шестикомнатная квартира. И он понимал, что его могут из нее попросить. Он тайно из нее выписывается, хотя и продолжает в ней жить, и прописывается в трехкомнатную квартиру, где дежурила его охрана, на том же этаже. В этом деле были определенные сложности. Демократический Моссовет ввел обязательное рассмотрение подобных вопросов на своей комиссии. Но я смог сделать так, что обошлись без этого. Затем занялся дачей, место выбрал в Жаворонках, застолбили его. Не как всем, по двенадцать соток, а гораздо больше. Стал проект дачи рассматривать. Несколько раз мне звонила Раиса Максимовна, говорила, что проект не очень подходит. Что-то надо уменьшить, что-то увеличить. Я говорю: "Может быть, вы сами с архитектором будете работать?". Но на это они не решились. То ли испугались шума, то ли не успели.
— То есть он действительно собирался мирно уйти, как вдруг случился ГКЧП?
— Да нет, конечно. Прообраз ГКЧП создал сам Горбачев в 1990 году, когда шла война в Карабахе и начались конфликты в других республиках. Он сказал: "Сейчас появились новые тенденции, и надо как-то отслеживать эти вопросы". Горбачев назвал нескольких силовиков — прежде всего Крючкова, Язова, Пуго, ряд других людей. Фактически всех тех, кто потом вошел в состав ГКЧП. Там не было только Янаева и Павлова. А летом 1991 года он неожиданно для меня перед подписанием союзного договора уехал в отпуск.
Почему — можно только догадываться. Как мне говорили, он хотел освободиться от Ельцина, но так, чтобы это было сделано чужими руками. Ведь когда члены созданного им комитета (потом ставшего ГКЧП) прилетели к нему в Форос, он сказал: "Действуйте". И связь у него была. Он хотел вернуться в Москву триумфатором, если у Крючкова, Язова и Пуго все получится. А если не получиться — вы, ребята, ответите по всей строгости закона. Но ни Язов, ни Крючков, ни Пуго не были намерены проливать кровь ради его благополучия. Они ведь ясно понимали, что Горбачев ведет страну к развалу и катастрофе. Я тоже хорошо это представлял. Ведь приказ об аресте членов ГКЧП отдал не Ельцин, а Горбачев. И меня, хотя я не входил в ГКЧП, приказал арестовать тоже он. На всякий случай, чтоб не болтал. Я не держу зла на него. Борьба за власть — очень жесткая вещь.
***************************
*Начало см.NN ##5, 7, 11, 15, 17, 25, 35 за 2000 год.