Русское обманное
Анна Толстова о коллекции Александра Володчинского в ГМИИ имени Пушкина
В отделе личных коллекций ГМИИ имени Пушкина выставлено собрание Александра Володчинского. Айвазовский, Васнецов, Левитан, Репин — несмотря на школьно-хрестоматийный состав, это не коллекция имен, а коллекция превосходных вещей
Сдержанное название "Русское искусство XIX-XX веков из собрания А.Н. Володчинского" как будто бы не обещает ничего хорошего. Перечень имен — тем более: Айвазовский, Саврасов, Левитан, Поленов, Репин... Кто из пишущих про художественный рынок не отпускал дежурных шуточек в адрес тех новых русских коллекционеров, что начали с художников из вкладки с цветными репродукциями в конце учебника родной речи и несообразно вздули цены, иллюстрируя антагонизм культурного и экономического капитала в период первоначального накопления последнего. Потом, пообтершись, войдя во вкус и азарт, коллекционеры эти чаще всего переключались на нечто более ценное во всех смыслах — на импрессионистов, модернизм и — чем черт не шутит — авангард, а передвижников сбывали с рук или запрятывали в дальние углы. У Александра Володчинского, по слухам, есть и французский импрессионизм, но он гордо выставляет Похитонова и братьев Маковских, про которых каждый порядочный критик должен сказать, что это дурновкусие и ничего более. Однако же и братья Маковские, и братья Васнецовы, и Боголюбов, и Киселев, и Лагорио, и Клодт фон Юргенсбург, и Похитонов в этой коллекции таковы, что говорят не о наивности и простоватости, а о фантастической искушенности собирателя. Покупающего ту или иную картину не потому, что это "Лагорио", а потому, что этот Лагорио, словно бы сам себя опровергая, выдает не очередную айвазовщину, не очередной героический кавказский ориентализм, а чистейший барбизонский пейзаж, какого от многоуважаемого академика и кавалера орденов никто не ожидал. И так почти каждая картина на выставке оказывается сюрпризом: от одних не ждешь такой французистой свободы кисти, от других — такой тонкости наблюдения, от третьих — таких нехарактерных жанров или тем, от четвертых — такого искреннего саморазоблачения. О составе собрания Александра Володчинского мало что известно — это вообще первая выставка коллекции, а потому трудно сказать, вся она такова или дело лишь в ловкости рук гмиишных кураторов. Но если верно первое, то либо у коллекционера гениальный консультант, либо он сам, человек из артистической семьи и деятель шоу-бизнеса, выдающийся искусствовед-любитель.
Владимир Маковский. "Деспот семьи. В мастерской художника", 1893 год
Вот, скажем, братья Маковские — им на выставке посвящен отдельный зал. Неважно, с каких позиций мы сейчас смотрим на их творчество: с канонических советских, видя в Маковских реакционно-академическую девиацию в целом идейно-прогрессивного передвижничества, или же с точки зрения социальной истории искусства, видя в них, напротив, образцовый товар Товарищества как коммерческого предприятия. В любом случае слово "салон" так и просится в строку. И действительно, тут не обошлось без сопливых красивостей и умильностей запоздалого маковского бидермейера. Зато под "Портретом офтальмолога Гиршмана" могло бы быть написано не "В.Е. Маковский", а "Макс Либерман", и мы бы поверили. Но подборка жанров Владимира Егоровича — "Разговоры по хозяйству", "Веселый анекдот", "Запись после исповеди", "На выставке" и особенно "Интервью" — неожиданно выказывают такое глубокое, лесковское понимание русских характеров, что забавная актуальность или, может быть, непреходящесть этих сценок нисколько не удивляет. А "Делец. На бульваре" кажется нашим ответом энгровскому "Бертену", запоздавшим на 100 лет, но не по форме — это как раз поздний, немецкой выделки импрессионизм,— а по содержанию, так что датировка "1917" выглядит историческим приговором русскому варианту "будды буржуазии".
Если Маковские, исправленные и дополненные, меняются в наших глазах в лучшую сторону, то, допустим, Василий Перов с "Плачем Ярославны", писанным в 1880 году, представляется этаким символистом-националистом немецкого толка, а его Ярославна в оперном экстазе — родной сестрой грюндерских Брунгильд и Зигфридов. Вообще здесь полно художников-оборотней, как если бы коллекционеру доставляла удовольствие игра "вы ни за что не догадаетесь, кто автор". Вот удивительный Левитан с поздним, предсмертным "Парусником", который был, вероятно, на тему "Белеет парус одинокий", но, кажется, мог бы сделать честь Клоду Моне в его протоабстрактном амплуа. Вот удивительный Василий Верещагин с "Видом на Московский Кремль зимой": написать на этикетке "Анна Остроумова-Лебедева. Зимний Петербург" — и все поверят. Вот маринист Алексей Боголюбов в роли итальянца Сильвестра Щедрина, вот московский градозащитник Аполлинарий Васнецов в роли Альфреда Сислея, а вот пейзажист Николай Дубовской в роли судебного хроникера Порт-Артурского дела.
Николай Дубовской. "Порт-Артурское дело", 1909 год
На этом карнавальном фоне раздел XX века, где есть все, чему положено быть у приличного коллекционера — "Мир искусства", "Голубая роза", "Бубновый валет", ОСТ,— и где есть имена, которые принято произносить с придыханием, даже немного разочаровывает. Хотя, конечно, за один "Корабль "Марсельеза"" Александра Тышлера, плывущий в 1960 год из романтических 1920-х, вернее бегущий по волнам на алых парусах, можно отдать целое состояние. Но когда видишь поздний вариант хрестоматийного "Миража в степи" Павла Кузнецова, удивляешься, как это Александр Володчинский не отыскал в наследии саратовского мечтателя чего-нибудь похожего — почему бы и нет? — на мексиканских муралистов. Здесь, впрочем, не обошлось без театрального авангарда в графических портретах его выдающихся представителей: и ларионовский Дягилев, и альтмановский Михоэлс, и анненковский Ионеско, и кульбинский Мейерхольд. Что, вероятно, не только намекает на связь владельца собрания с миром музыки и театра, но и отчасти объясняет эту любовь к художническому маскараду.
"Русское искусство XIX-XX веков из собрания А.Н. Володчинского". ГМИИ имени Пушкина, отдел личных коллекций, до 6 сентября