В 1921 году в Москве произошел неприятный инцидент, бросавший тень на все советское руководство и лично на Сталина. 8 декабря, вечером, в квартире первой красавицы столицы Елизаветы Мейчик был задержан и доставлен в Московскую ЧК Михаил Ветошкин, заместитель председателя малого Совнаркома и заместитель наркома рабоче-крестьянской инспекции. После освобождения Ветошкин отправил жалобы в Совнарком непосредственному начальнику, наркому РКИ Сталину, и в ВЧК, где незамедлительно начали детальную проверку всех обстоятельств происшедшего.
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Библиотека сибирского краеведения
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Фотоархив журнала "Огонек" / Фотоархив журнала
"Предложил поднять руки вверх"
В заявлении М. К. Ветошкина события злосчастного для него вечера выглядели следующим образом:
"8-го декабря, приблизительно в 9 час. вечера, я поехал в наркомат, чтобы закончить оставшиеся у меня за день дела, и по дороге заехал на квартиру знакомой мне гр. Е. М. Мейчик... Войдя в квартиру Е. М. Мейчик, я был встречен на пороге незнакомыми мне людьми, один из которых, едва я переступил порог, объявил мне, что я арестован и предложил поднять руки вверх, прежде чем я успел назвать себя. В первую минуту от этой неожиданной встречи у меня мелькнуло впечатление, что я попал на грабителей, которые забрались в квартиру и поставили свой караул у дверей. Только увидав спокойно стоявшего у порога красноармейца с винтовкой, я понял, что имею дело с засадой ЧК. Я назвал тогда себя, предъявил молодому человеку, оказавшемуся агентом МЧК т. Афанасьевым, свои документы и заявил, что подвергнуть себя личному обыску я не позволю и что у него (т. Афанасьева) нет никаких оснований меня задерживать".
Ветошкин считал, что должность защищает его от чекистских обысков и ареста. Но Афанасьев придерживался другого мнения:
"Просмотрев мои документы (Кремлевский пропуск с фотографической карточкой на имя члена Коллегии Н.К.Р.К.И., мое удостоверение, как члена Коллегии РКИ за подписью Предсовнаркома т. Ленина) т. Афанасьев не стал настаивать на личном обыске, но тут же в грубой форме стал читать мне нравоучения на тот счет, что я ответственный работник, а не понимаю того, что когда агенты ЧК объявляют меня арестованным, так я не имею права рассуждать и протестовать против обыска. Мне было отказано предоставить мне возможность позвонить в МЧК о моем аресте по телефону, т. Афанасьев отказался даже сам сообщить по телефону в МЧК мою фамилию. Убедившись, что я имею дело с совершенно тупым и грубым молодым человеком (т. Афанасьевым), я прекратил с ним дальнейшие разговоры и стал ждать приезда комиссара".
Однако комиссар из МЧК, так же как и Афанасьев, не принял во внимание высокое служебное положение задержанного:
"Минут через 20,— писал Ветошкин,— явился "комиссар" Карпов, которому я также показал свои документы, в том числе официальную выписку из протокола С.Н.К. о назначении меня заместителем Председателя МСНК. Посмотрев мои документы, тов. Карпов не пожелал даже со мной разговаривать, а, обращаясь со всеми задержанными как уже с явными и презренными преступниками, приказал всем нам садиться к нему в автомобиль и ехать в МЧК. Мне было отказано в праве поехать на моей лошади, которая стояла у дверей. Мой кучер, зашедший потом в кухню погреться, был также арестован как явно злонамеренный преступник. Инструкция, которой руководствовался т. Афанасьев и которой наказал руководствоваться оставшимся агентам т. Карпов, когда мы уезжали, была такова, что арестованными должны были оказаться все приходящие невзирая ни на что".
Передо мной была такая грубая тупость агентов МЧК, что доказывать что-нибудь им было совершенно бесполезно
Возмущению Ветошкина не было предела:
"Если бы случайно попал в такую засаду т. Ленин или т. Калинин, они также оказались бы арестованными и препровожденными в МЧК, как и я. Я оказался в диком и унизительном для моего служебного звания положении, лишенный возможности даже протестовать против этого, ибо передо мной была такая грубая тупость агентов МЧК, что доказывать что-нибудь им было совершенно бесполезно. Я видел, что попал на момент в атмосферу абсолютного бесправия, по поводу которого другие граждане, задержанные в таком же порядке, как и я, могли только улыбаться: хороши, дескать, у нас порядочки, вот и попробуйте-ка теперь их на себе. Из разговора моего с Афанасьевым и Карповым другие задержанные (в числе их была какая-то случайно зашедшая к Мейчик дама, проживавшая в том же дворе и забежавшая, видимо, наскоро без платка, известный в Москве музыкант, фамилию которого я не помню и др.) видели, что задержан член Коллегии РКИ и заместитель Председателя МСНК, протесты которого, что его не имеют права задерживать, оставались гласом вопиющего в пустыне".
Зампред Малого Совнаркома настаивал, что весь инцидент с его задержанием имеет опасный политический характер:
"Я с большим напряжением сил сдержал себя, чтобы не протестовать в присутствии посторонних лиц против разнузданного по наглости поведения агентов МЧК. Протест был совершенно бесполезен против той грубой тупости агентов, с которой я имел дело. В МЧК меня освободили, милостиво согласившись не подвергать допросу, хотя один из следователей подсунул мне любезно уже лист допроса неизвестно по какому делу, на каком основании и по какому поводу... Политически эта "засада"... является прямо грубой демонстрацией полного бесправия и отсутствия самых элементарных гарантий неприкосновенности личности даже для коммунистов, ответственных работников советской власти. Свою собственную инструкцию МЧК ставит выше всякого закона, буква этой инструкции стоит и над политическим разумом. Если бы к Е. М. Мейчик случайно зашел во время этой засады один из представителей пребывающих в Москве иностранных миссий, он был бы также задержан и отправлен в МЧК, ибо агенты МЧК ссылаются на такую инструкцию, которая будто бы (я этой инструкции не видел) предписывает арестовывать в засаде всякого, невзирая ни на положение лица, ни на предъявленные им документы, независимо от их подлинности. Если такая дикая инструкция действительно существует (а агенты МЧК ведут себя именно так), то в этом кроется прямая опасность возможного политического скандала".
Одновременно Ветошкин пытался помочь и арестованной Елизавете Мейчик:
"Как я выяснил в МЧК, опечатание (так в тексте.— "История") квартиры Е. М. Мейчик и засада была поставлена по распоряжению следователя Экономического Отдела МЧК т. Болотникова. Зачем понадобились все эти экстраординарные меры — опечатание квартиры, засада, арест всех без разбора приходящих на квартиру, арест и увоз на допрос 13 л. мальчугана,— я не знаю. Сколько я знаю Е. М. Мейчик, как знакомую с моей семьей, я убежден, что она неспособна на уголовное преступление, которое требовало бы против нее и ее знакомых таких мер. Но предположим, что Мейчик действительно замешана в каком-нибудь уголовном деле, и все-таки поведение агентов МЧК и распоряжение следователя Болотникова невольно наводит подозрение, что в деятельности МЧК господствует атмосфера, далекая не только от всякой законности, но и простой целесообразности".
В том же заявлении Ветошкин настаивал:
"Поручить следователю НКЮ (наркомата юстиции.— "История") произвести подробное расследование всех действий Эконом-Отдела МЧК по делу Е. М. Мейчик".
При этом его рассказ о том, зачем он, собственно, приехал к Елизавете Мейчик, вызывал немало вопросов:
"Я... заехал на квартиру знакомой мне гр. Е. М. Мейчик, имея в виду расспросить ее о ее бывшем муже гр. Мейчик, дело которого, как директора б. филармонии я направил в Московский Ревтрибунал для привлечения гр. Мейчик к уголовной ответственности. Зная гр. Мейчик как выдающегося музыканта, я был крайне удивлен в представленных мне ревизионных материалах теми мелкими материальными плутнями, которые были констатированы нашей ревизией в его деятельности в качестве директора филармонии. Это обстоятельство и побудило меня заехать к Е. М. Мейчик как к человеку, близко знавшему музыканта Мейчик с его нравственной стороны".
А главное, не совпадал с показаниями самой Мейчик.
"Достаточный агентурный материал"
В деле, которое вел начальник Следственной части Президиума ВЧК В. Д. Фельдман, был "Протокол показаний гр-ки Мейчик Елизаветы Михайловны 29 лет по делу задержания у нее на квартире члена коллегии НКРКИ тов. Ветошкина" от 9 декабря 1921 года, в котором говорилось:
"С Ветошкиным и его женой Александрой Ивановной я знакома давно с года уже (так в тексте.— "История"). Мы бывали друг у друга... Это к характеристике моего знакомства с Ветошкиным. Тов. Ветошкин был у меня последний раз пред инцидентом в воскресенье, 4 декабря. В четверг, 8/XII-21 г., утром я звонила к нему по телефону, справляясь у него о деле моего мужа Мейчика М. Наум. (Марк Наумович.— "История") в связи с ревизией Гамбры РКИ. Ветошкин мне сказал, что дело в понедельник направлено в суд. Тогда я его спросила, не может ли он пересмотреть это дело. Т. Ветошкин ответил, что дело уже переслано в суд, я просила его привести акт ревизии, он, Ветошкин, ответил, что он, может быть, сегодня, т. е. 8 декабря, в четверг, заедет и расскажет мне, в чем дело. Мейчик, мой муж, был тут же и слышал разговор и должен был быть вечером, как обычно, у меня".
Но среди задержанных в квартире в Хлебном переулке Марка Мейчика не было. И, как следовало из других документов дела о задержании Ветошкина, арест Елизаветы Мейчик никак не был связан с проверкой рабоче-крестьянской инспекции.
Расследование против первой столичной красавицы началось после того, как в Москву приехал демобилизованный из Красной армии Иван Афанасьев, младший брат которого — Алексей — "служил у Ел. Мих. Мейчик с августа месяца с./г. в качестве домашней прислуги, выполняя ее мелкие поручения". Алексей рассказал брату о странных вещах, происходящих в квартире Елизаветы Мейчик. Кто-то откуда-то привозил большое количество продуктов и вещей, которые или покупали приходившие к Мейчик люди, или он развозил по приказаниям хозяйки. Он же доставлял неким важным персонам деньги от Мейчик. В условиях голода, царившего в стране, это было из ряда вон выходящим, и Иван Афанасьев решил, что следует принять меры. В его показаниях говорилось:
Был выписан ордер на арест всех подозрительных, т. к. нужно было арестовать преступника с наличным
"Обо всем слышанном я заявил в М.С.Р.С. Комиссию по улучшению быта рабочих. Секретарь Трончинский направил меня в МЧК. МЧК приняло мое заявление, и я сам принял участие в раскрытии преступления, получая через брата Алексея нужные для МЧК сведения".
А следователь экономического отдела МЧК С. О. Болотников не очень грамотно сообщал Фельдману о дальнейшем ходе дела:
"Гр-ка Мейчик Е. М., разведенная жена музыканта Марка Мейчика (фамилия ее девичья Ел. Ростен), по имеющимся в МЧК агентурным сведениям была причастна к незаконному получению и хищению из Н.К.Проса (Наркомата просвещения.— "История") товара (мануфактуры, кожи, детской обуви и проч.) и продуктов и продажи их на частном рынке. Получение вышеупомянутого производилось под видом получения для детских домов. В деле замешан ряд лиц служащих НКпроса и детских домов. Агентурные сведения были получены через тов. Афанасьева Ивана, коммуниста, демобилизованного красноармейца, б. члена Московского совета. Брат его Алексей Афанасьев, мальчик 15-ти лет, служит в качестве домашней прислуги у гр-ки Мейчик, будучи, с одной стороны, ближайшим исполнителем ее преступных действий, а с другой — через брата — осведомителя МЧК. Собрав достаточный агентурный материал, мы 8-го декабря с/г. приступили к операции. Был выписан ордер на арест всех подозрительных, т. к. нужно было арестовать преступника с наличным и не было уверенности, что во 1) она сама будет нести этот товар, а не поручит их Алексею Афанасьеву или гр-ке Зав. детскими домами, для которой фиктивно этот товар получался, и во 2) даже если повезет сама, то вести его не на свою квартиру, посему в ордере не было указано ни адреса, ни фамилии. Арест был произведен на квартире Мейчик Елизаветы с наличным (сдано в отдел хранилищ) и ее полным сознанием на произведенном впоследствии допросе. На квартире после ареста Мейчик была оставлена засада, засада была необходимой с целью задержания причастных к этому делу лиц, так как, по агентурным сведениям, на кв. Мейчик являлись причастные к делу лица для раздела добычи и расчета. В засаде были задержаны гр-ка Вишневская (Зав. Детским домом худож. студии), созналась в причастности к этому делу, и гр-ка Гомберг (Зав. другими детскими домами), тоже созналась в причастности".
"За остальное получал деньгами"
Протоколы допросов подтверждали слова Болотникова. К примеру, П. П. Павлов, заведующий материальной частью Главсоцвоса — Главного управления социального воспитания Наркомпроса, ведавшего дошкольными учреждениями, школами и детскими домами, признавался:
"Познакомился с Мейчик приблизительно в Феврале месяце в Наркомпросе. С ней меня познакомила Вишневская, которая работала в Наркомпросе. Мейчик как-то достала для меня, благодаря своим связям, через Особпродукты пару ботинок по моему заявлению. Это нас сблизило и сделало меня как-то чем-то ей обязанным. После этого она систематически и настойчиво стала просить снабжения для ряда детских домов, главным образом для дома Художественная Студия. Были также просьбы о доме "Наша Семья". Я на этих требованиях накладывал свои резолюции, и они шли на утверждение в Отдел Специального или Общего Снабжения. Там они уже окончательно утверждались начальниками Отделов. Мейчик имела на меня какое-то влияние. Начиная с Августа месяца она систематически приносила мне требования от детских домов, главным образом от Художественной Студии. Я эти требования проводил, лично поддерживая их, и получал за это приблизительно третью часть получаемого товара. Товарами я получал два раза (50 арш. материи и 6 арш. полотна), за остальное получал деньгами, за которыми лично к ней являлся, или она приносила их мне, или же присылала с мальчиком. Получил я от нее всего миллионов 25-30 за эти 4 месяца (оклад наркома Сталина равнялся 140 тыс. рублей в месяц.— "История"). Ни с кем не делился, за исключением одного случая, когда я дал Билецкому — Завед. Материально-Распорядительным отделом Отдела Снабжения Наркомпроса — 25 арш. материи из количества 50 мною полученного от Мейчик. Ни с кем, кроме Мейчик и Вишневской, я в такие сделки не вступал. Хочу добавить, что я получал деньги от Мейчик не только за специальные индивидуальные требования".
У Елизаветы Мейчик была своя интерпретация тех же событий:
"Месяца 4 тому назад моя племянница Вишневская — зав.детским домом Художественной Студии — просила меня похлопотать для ее д/дома в Наркомпросе дополнительные продукты. Я согласилась, и мы вдвоем пошли к Павлову. До этого я его не знала. При первом разговоре он нам сказал, что подумает, можно ли выдать вне разверстки для нас продукты. Когда я пришла к нему вторично уже одна, он сказал мне, что согласен снабдить наш д/дом только при условии получения третьей части выписываемых товаров. Вторую треть должна была я получить, а 3-ю — д/дом. После этого я в течение 4 месяцев ходила к нему с разными требованиями, причем они писались по госуказанию. Он требования наши удовлетворял, 3-ю часть получаемых товаров я отдавала ему. Товары он получать не хотел, и я давала ему стоимость их деньгами. Всего он получил от меня миллионов 30 и 56 арш. материи. Делился ли он с кем-нибудь, я точно не знаю. Он как-то говорил мне, что должен дать Белецкому 50 арш. материи. Давал ли он Белецкому эту материю или нет, я не знаю. Я кроме Павлова дала еще однажды Смирнову по просьбе Павлова по 1 п. яблок и селедок. Он прислал мне на квартиру своего человека, о чем я была предупреждена Павловым. Об этом я и Вишневская с ним говорили, т. е. о выдаче для д/дома, но при разговоре с нами он никаких требований не предъявлял, это мне сказал Павлов. Выписывала для следующих детских домов: "Художественная Студия", "Наша семья", "1 Мая", дом для голодающих на ст. Влахернская. Всеми этими домами заведовала Вишневская. Она доставляла бланки с грифом и печатью Художественной Студии. Требования писали иногда мой знакомый Иванов. Подписи он сделал. От Художественной Студии я писала требования не более 5-6 раз. Для "Нашей Семьи" я выписывала однажды вещи. Завед. этим домом Златопольская В. Н. принесла мне домой два бланка с печатью из своего дома. Она сказала мне, что при получении товара я могу взять себе часть. Златопольская просила у меня продукты, но Павлов их отпустить не мог и дал вместо них товары. Я их привезла себе на дом и продала за 9 000 000 р. Пять миллионов руб. я дала Павлову, так как он тогда нуждался в деньгах, остальные 4 000 000 рублей частью еще не получила, частью потратила, т. к. была больна и также очень нуждалась. С Гомберг у меня было (д/дом Перовских рабочих) следующее дело. Она официально получила для своего д/дома помимо Павлова 400 арш. материи, 80 пар зимнего белья и 40 пар ботинок. Это получала я с ней, и все было свезено ко мне на квартиру, несмотря на то, что я противилась этому. Из партии товара я продала вместе с ней 30 пар зимнего белья с прибылью за миллион руб. Из партии материи было украдено 61 арш. у меня на квартире. Полученную партию белой ткани я променяла на бязь, дома у меня имелись рубашки (30 шт.), точно я не помню, как мы все это проделали, но в результате у нас осталось до 3 миллионов руб., из которых я ей дала два миллиона, мне же осталось немного более миллиона рублей. Накладные мы не подделывали, но заработали только от подмена товара".
А допрошенная А. А. Вишневская пыталась доказать, что ее вина в содеянном минимальна:
"Продукты, получаемые непосредственно от Павлова никуда не вписывались и нигде не приходовались. Помимо разверстки мы раза три получали от него разные товары по индивидуальным выдачам. Товары, получаемые таким образом, продавались Мейчик. Получила я от нее всего миллионов 6, которые почти целиком я израсходовала на нужды д/дома. Я не могла переносить того, что дети голодали, и неоднократно покупала им продукты питания. Это подтвердит наша заведывающая (так в тексте.— "История") хозяйством и весь коллектив. Из этих денег для себя истратила только 500 000 р. на ботинки и шляпу".
"Не решился сам освободить"
Начальник Следственной части Президиума ВЧК В. Д. Фельдман, которому руководство поручило в кратчайший срок, в течение суток, дать заключение по делу, в своем рапорте не стал касаться щекотливых вопросов, но приложил к нему кроме протоколов допросов еще рапорт следователя Болотникова со следующей информацией:
"Я интересовался причиной посещения Ветошкиным гр-ки Мейчик — определенной аферистки, и выяснил следующее:
Муж Мейчик является ректором Гиндры (правильно: ГИМДР — Государственный институт музыкальной драмы, впоследствии ГИТИС.— "История"). У него происходила ревизия, и, по сведениям, найдено было много преступлений. Гр-н Мейчик, который сейчас со своей женой не живет, знал о ее знакомстве с Ветошкиным и просил ее справиться у него о судьбе ревизии. Ветошкин и был задержан тогда, когда явился к Мейчик для переговоров о ревизии учреждения, кот. заведывал ее муж".
Виновными в задержании Ветошкина Фельдман назвал Болотникова и комиссара Карпова, несмотря на то, что последний, оправдываясь, писал:
"Тов. Ветошкин мне свои документы предъявлял, но так как он был задержан на квартире определенно аферистки и так мне известно, что МЧК недавно задержала лиц с подложными документами членов ВЦИК, то я усомнился в документах т. Ветошкина и потому не решился сам освободить".
Болотников отделался выговором. Карпов получил строгий выговор и пять суток ареста. Ивану Афанасьеву за самоуправство решили дать пятнадцать суток ареста, но к тому времени его уже не было в Москве. Решение это затем получило одобрение на самом высоком уровне. Что по существу означало, что скандальную историю решили замять.
Остальные 4 000 000 рублей частью еще не получила, частью потратила, т. к. была больна и также очень нуждалась
Чтобы о ней как можно быстрее забыли, Ветошкина, судя по документам, решили убрать и из правительства, и из Москвы. Меньше чем через месяц после инцидента, 3 января 1922 года, коллегия Наркомата рабоче-крестьянской инспекции утвердила его уполномоченным НКРКИ по Сибири. Но затем подготовленный для него мандат был отменен, и его отправили в тогдашнюю столицу Украинской ССР Харьков, где он сначала возглавлял наркомат юстиции, а затем наркомат рабоче-крестьянской инспекции и другие организации. В 1925 году Ветошкина вернули в Москву и назначили на громко называвшуюся, но малозначительную должность ответственного секретаря бюджетной комиссии ЦИК СССР. Возможно, отсутствие реальных властных полномочий и снисходительное отношение Сталина позволили ему избежать репрессий, и он дожил до 1958 года.
Знаменитый пианист Марк Наумович Мейчик с 1922 года работал заместителем заведующего музыкальным сектором Госиздата, а кроме того, возглавлял музыкальную часть в московской школе американской танцовщицы Айседоры Дункан, которую нередко сопровождал на гастролях по СССР. Он был главным редактором издательства, музыкальным консультантом Радиокомитета и заместителем директора фабрики грамзаписи. Его бывшая супруга прожила не менее долгую и не всегда легкую жизнь, но, по словам ее близких, никогда не упоминала об истории, происшедшей в 1921 году.