На прошлой неделе состоялось заседание президиума Госсовета, посвященное проблемам рыбной отрасли. Как выяснилось, претензий к ней и у власти, и у населения хватает
Фото: Игорь Буймистров /ТАСС
Фото: Александра Мудрац / ТАСС
Судя по публикациям о прошедшем заседании в СМИ, разговор состоялся эмоциональный, а местами даже нервный: у разных ведомств разные "виды" на рыбу и согласия в подходах немного. Рецепты того, как повысить эффективность отрасли, при этом понизив цену на ее продукцию для граждан, прозвучали, но как-то вразнобой и не слишком убедительно. Создалось даже ощущение, что участники мероприятия разошлись, оставшись каждый "при своих".
Чтобы разобраться в деталях и перспективах, "Огонек" обратился к губернатору Камчатского края Владимиру Илюхину.
— Владимир Иванович, если судить по телевизионной картинке, разговор на Госсовете не был простым. Из эфира с президентом страна много нового узнала: что у нас и цены диктуются из-за рубежа, и есть "рыбные рантье", и вообще отрасль "слишком хорошо" себя чувствует... Кстати, кто эти рыбные рантье? Можете пальцем показать?
— Пальцем показывать не буду, но проблема такая действительно есть. Ранее ассоциация добытчиков минтая обнародовала данные, согласно которым почти 50 процентов предприятий в России, имеющих не более 13 процентов вылова квот,— это предприятия-рантье. Как правило, они практически не имеют собственных судов или перерабатывающих мощностей и продают квоты реальным пользователям.
— А у вас в крае таких много?
— На Камчатке такие компании тоже есть, но сегодня большинство из них уже продали квоты и ушли с рынка. Проблема-то не новая: мы не раз предлагали разработать механизм, который позволил бы отделить компании-рантье от нормальных пользователей. Президент же особое внимание именно теперь на это обратил не случайно: отрасли нужен действенный механизм, который при очередном распределении долей квот в 2018 году даст существенные преференции тем, кто имеет собственный флот и самостоятельно вылавливает или перерабатывает свои объемы.
Тут важно палку не перегнуть и дать нормальное, четкое определение рантье. Нельзя причислять к ним, к примеру, компании, которые по тем или иным причинам отказались от использования собственного флота, отдав вылов другому промышленнику, но при этом загружают собственные перерабатывающие мощности. Вряд ли можно отнести к рантье и компании, которые имеют небольшие объемы в разных отдаленных подзонах и которым с экономической точки зрения проще отдать эту квоту тем, у кого там объемы значительные и кто уже отправил туда свой флот на промысел.
— А как насчет "иностранного фактора"?
— Компании с иностранным участием были на Камчатке, но после вмешательства антимонопольной службы теперь ими владеют российские пользователи. А когда говорят о том, что цены диктуют иностранные государства, то речь идет о цене, которую та или иная страна предлагает промышленникам за ресурс. У нас цена на рыбу, как правило, ниже иностранных предложений, и компаниям действительно бывает выгоднее продавать рыбу за рубеж. Поэтому мы и говорим о дополнительных преференциях тем, кто сдает рыбу на берег, инвестирует в создание перерабатывающей инфраструктуры, в обновление и модернизацию флота, в человеческий капитал, социальные проекты, кто создает добавочную стоимость в российских регионах, а не сбывает сырец в море зарубежным компаниям.
— Камчатка — крупнейший рыбодобытчик в России, по объему дает четверть улова страны. Сколько из этого реально остается дома, сколько уходит?
— Действительно, Камчатка — лидер по объему вылова, один из ключевых игроков в отрасли. В год наши компании добывают до миллиона тонн водных биоресурсов. Хотя сдавать рыбу в России не всегда выгодно для рыбака, рыбопромышленный бизнес на Камчатке в целом социально ориентирован, особенно когда речь идет о прибрежном рыболовстве. К тому же с введением санкций многие наши рыбаки переориентировались на внутренний рынок. К примеру, по данным дальневосточной таможни, за 2014 год объем экспорта камчатских рыбохозяйственных организаций сократился на 25 процентов — с 280 до 217 тысяч тонн. Однако сказать наверняка, что оставшиеся 800 тысяч тонн рыбы из добываемого миллиона уходит на внутренний рынок, довольно сложно. Более того, невозможно отследить маршрут нашей продукции. Большинство компаний, занимающихся добычей и переработкой, сбывают рыбу покупателям — российским компаниям. Куда она идет дальше, понять не всегда просто. Какой процент ритейлеры или перекупщики направляют на внутренний рынок, сколько накручивают к отпускной цене — одному богу известно. Известно только, что в конечной цене на рыбу отпускная цена рыбаков составляет не более 30 процентов.
— И что, без посредников никак не обойтись?
— У нас есть несколько крупных компаний, которые в рамках совместных с правительством края проектов занялись продажей своей продукции напрямую в сети, в том числе и в московские. Это выгодно и первой, и второй стороне: сеть покупает рыбу по цене значительно ниже, чем у посредников и перекупщиков, но для промышленника она выше, чем средняя на рынке. Понятно, что выигрывает и российский покупатель. Но пока это скорее исключение, чем правило.
— Ну перекупщики и посредники — это понятно. А кто еще на российской рыбе наживается? И что нужно сделать, чтобы цена для потребителей была доступной?
— Еще одна существенная составляющая в итоговой цене на рыбу — стоимость доставки. Это и железная дорога с высокими тарифами, и нехватка подвижного состава, и загруженность портов в сезон. Каждый год, во время лососевой путины, Дальний Восток сталкивается с огромными очередями в приморских портах. И вот вам цифра: в сезон цены на транспортировку по железной дороге возрастают более чем в 2 раза за счет посредников, владеющих подвижным составом. А тут еще к цене на нашу рыбу добавляется стоимость хранения, а она, как и тарифы, часто бывает прогрессивной. Решение проблемы мы видим в развитии собственного порта, в создании рыбохозяйственного кластера, который полностью обеспечит добычу, хранение, переработку и реализацию продукции. Поэтому стратегически важным для нас является развитие Северного морского пути и создание в Петропавловске-Камчатском крупного логистического центра на трассе главной арктической магистрали. На это нацелено и создание на Камчатке территории опережающего развития (ТОРа). В ближайшие годы в рамках ТОРа мы полностью модернизируем наш порт, создав условия для обслуживания и бункеровки судов, построив мощную перевалочную базу и создав дополнительные мощности для хранения. Это откроет принципиально новые возможности для организации поставок дальневосточной рыбы в российские регионы. Помочь в реализации этой задачи должен и режим порто-франко. Сейчас совместно с Минвостоком мы готовим документы, необходимые для расширения зоны свободного порта на Петропавловский порт.
— На Госсовете прозвучала инициатива поднять стоимость сбора за пользование биоресурсами. Назрела необходимость или это скорее тревожный сигнал?
— У нас практически вся экономика на рыбной промышленности завязана. Один рыбак создает 8-10 рабочих мест — в переработке, на транспорте, в торговле... Больше 20 поселков в отдаленных северных районах на побережье живут только за счет рыбоперерабатывающих заводов. И для нас в первую очередь важно, чтобы добываемая рыба приходила на берег, чтобы заводы были загружены, чтобы люди были заняты, чтобы добавочная стоимость здесь создавалась. Конечно, инициатива по увеличению платы сбора за пользование водными биоресурсами существенно увеличит объем платежей в казну. К примеру, сейчас предприятия, которые сдают сырец или минимально переработанную рыбу отчисляют около 500 млн. Увеличив для них плату, отменив льготы, мы будем получать 1,5 млрд в региональный бюджет. Но стоит ли это того? Ведь во многом благодаря льготам для рыбаков на побережьях Камчатки 7 лет назад начали строить современные рыбоперерабатывающие мощности, стали обновлять флот. У компаний появилась реальная возможность инвестировать в собственное развитие. И сегодня Камчатка — лидер в стране по объему инвестиций в отрасль, наши предприятия вложили 16 млрд рублей в строительство заводов. Не скрою: у нас есть опасения, что отмена льготы по уплате сборов за пользование ВБР может привести к снижению инвестиционной активности компаний. А ведь сейчас в рыбохозяйственном комплексе края инвестиции составляют в среднем до 52 процентов прибыли.
— На Госсовете много говорили о проблемах рыболовецкого флота: мол, старый, нуждается в модернизации. Так ли это?
— Сейчас многие говорят, что надо строить новый флот. Но учитывайте, что возможности российского судостроения все-таки весьма ограничены. И хотя среди рыбаков есть патриоты, трудно не заметить: цены на российских верфях пока не идут ни в какое сравнение с зарубежными. К тому же далеко не все типы судов сегодня вообще в России можно построить — крупнотоннажные суда в нашей стране не закладывали со времен Советского Союза. К примеру, сегодня ни одна российская верфь не имеет проектов ярусоловов. А это крайне востребованное в камчатских водах судно, на котором добывают палтус, треску. Одна из наших компаний запустила большой инвестиционный проект по переоборудованию таких судов. Так вот, модернизация ярусолова обошлась в миллион долларов — и это на японской верфи, в России таких технологий пока, к сожалению, нет. Безусловно, новый флот строить необходимо. Но тут, знаете, как машина у хорошего мужика: если ухаживал и вкладывал в нее — то она и старая будет конфеткой. У нас сегодня очень много судов работает, которые построены еще в советское время, но в их модернизацию вложили миллиарды рублей, они успешно конкурируют с зарубежными судами.
И строительство, и модернизация — дело очень затратное. Но нельзя забывать: даже самое современное рыболовецкое судно не способно производить широкий ассортимент продукции глубокой переработки, это делают только береговые перерабатывающие заводы. Поэтому мы были против так называемых квот под киль — когда объемы вылова в качестве "премии" даются под проекты строительства новых судов. Если и говорить о господдержке, то ее надо предоставлять за инвестиции в развитие производства, за доставку рыбы на российский берег.