Дореволюционные биографы Петра I утверждали, что царь-реформатор был глубоко верующим человеком. А его очень своеобразное отношение к церкви и ее служителям объясняли ненавистью самодержца к суевериям. Возникла она, как рассказывали очевидцы, после того, как воцарившегося в 1692 году отрока попытались сместить с трона с помощью одержимых бесом кликуш.
Враги молодого Петра пытались подорвать веру в царя, пользуясь укоренившимися в народе суевериями
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
Между множеством случаев обмана не последним было притворное беснование, взводимое на себя по большой части подлыми бабами и девками, которые у нас известны были под именем кликуш. Сии плутовки среди стечения народного, а паче в церквах в праздничные и воскресные дни начинали обманы свои падением на землю, испусканием нелепых криков, кривлянием лиц, ломанием и коверканием членов и среди оных произносили некие глухие предвещания; все это суеверами принималось за действие нечистых духов, в них будто бы вселившихся, а мнимые их предвещания толковались народом по-своему, и разносились иные повсюду с прибавлением разных странных чудес.
Во время Петра Великого, а паче в первые годы царствования его, много было таковых кликуш. Коварный Милославский, друг и родственник с матерней стороны Царевны Софьи Алексеевны, предпринял утвердить на престол сию царевну, управлявшую тогда при братьях-государях Иоанне и Петре самовластно. Дабы отвратить сердца народные от Петра Алексеевича, а привлечь их к Царевне, Милославский чрез преданных себе уговорил обещаниями наград нескольких из сих кликуш, в числе оных и одну знатного отца дочь, всклепать на себя беснование. И сия последняя по условию в Успенском Соборе в праздничный день, когда находилась в нем Царевна, столь искусно сыграла данную ей роль, что весь народ уверился в ее подлинном бесновании и почел издаваемый ею странный крик за голос поселившегося в ней и ее мучащего дьявола; не меньше же искусство в притворстве оказала и Царевна: она с великим по-видимому благоговением пала пред образом Пресвятой Богородицы Владимирской, моля ее о изгнании из мучимой нечистого духа; и потом, приступя к ней, заклинала его именем Божьим и Пречистой Его Матери, изыйти из нее; и дьявол вопил, что молитвы и заклинанья ее жгут его, и чрез несколько минут с страшным криком и терзанием мучимой им изошел якобы из нее, оставя притворщицу еле живу; Царевна ж, приведя ее в чувство и взяв за руку, подняла ее здраву. Можно себе представить, колико удивлен был не проницающий в коварство сие народ чудом сим: он почел Царевну чудотворицею, а Великого Брата ее и всех приверженных осуждал с негодованием за столь малое уважение к их великой Царевне.
***
Успех описанного коварства полюбился Царевне так, что она, дабы наиболее привязать к себе народ и очернить в умах оного своего брата, употребляла многократно сей же самый способ. Она долго содержала на жаловании своем многих таких кликуш и, имея обычай часто ездить в Новодевичий Монастырь, накануне выезда своего одну или двух из них повелевала тайно приводить к себе и наставляла, как им поступить во время проезда мимо них. Потом наученных плутовок вывозили на Девичье поле и полагали при дороге к монастырю. И как скоро карета царевнина, всегда тихим ходом шествующая, подъезжала к ним, то притворно беснующиеся, при зрении многочисленного народа, всегда Царевну сопровождавшего, начинали нелепыми голосами кричать, биться и всячески кривляться. Царевна, будто бы нечаянно услышав крик тот, спрашивала у ею наученных уже придворных своих, что это за странный крик. А сии будто бы старались сначала скрывать оное и не прежде открывались, как только по второму приказу ее, что крик этот происходит от какой-то беснующейся; но, Ваше Высочество, прибавляли они, не извольте останавливаться, страшно смотреть, как злой дух ее ломает.
— Боже мой! — ответствовала она.— Неужели можно бедную сию оставить без всякой помощи?
И повелевала, подъехав к ней ближе, останавливаться и двери каретные отворять. Тут придворные, содействуя коварству, удерживали ее просьбою, чтоб не изволила выходить, однако ж она, тому не внимая, выходила, подходила к мнимобеснующейся, оказывала чрезвычайные знаки своего сострадания и потом, при зрении всего народа оградив ее крестообразную рукою, произносила с видом набожным молитву, после чего баба или девка переставала бесноваться, делалась тиха и приходила в разум, якобы освободившись от жившего в ней и терзавшего ее дьявола.
Потом чудотворица сия, наделив ее милостынею, отпускала и сама при восклицании благоговеющего к ней народа продолжала шествие свое к монастырю.
***
Государь мерзостей сих не забыл. Когда вошел он в зрелые лета, имел место быть такой случай. Дворянка Кутузова, имевшая в Москве на Петровке, близ монастыря сего имени, дом свой, пользуясь легковерием и суеверием народа, ославила бывший у нее Образ Богоматери разными будто бы от него происходившими чудотворениями и тем привлекла множество к оному молельщиков. Дабы же наиболее уверить народ о чудотворениях образа, а вместе и о своей святости, содержала у себя несколько кликуш, из которых пред Образом молитвами и заклинаниями своими изгоняла мнимых нечистых духов; а сими и подобными коварствами сделав себя в умах народных чудотворицей, знатно обогатилась.
Все это не могло укрыться от Монарха. Его Величество по прибытии своем в Москву повелел всех мнимобесноватых при собрании народном у дома Кутузовой наказать плетьми; они принуждены были пред народом во всем описанном плутовстве признаться и, быв рецептом сим, так сказать, исцелены, отданы в работу на фабрику. Какое же наказание понесла Кутузова, неизвестно; а Образ тот со всем богатым его прикладом Монарх повелел отдать в означенный монастырь.
***
В бытность Монарха в чужих краях приехал в Москву один монах, грек, и объявил, что он привез с собою неоцененное сокровище, а именно часть срачицы Пресвятой Богородицы. Он представлен был Царице Евдокии Федоровне (вдове царя Иоанна Алексеевича.— "История"), рассказал ей, откуда, каким образом и через какие руки дошла до него эта срачица, каких стоило ему трудов и иждивения приобретение оной, что он единым движим усердием, дабы сия святыня не осталась в областях неверных и не могла поругаема и осмеяна быть и совсем погибнуть, привез ее в Россию, в государство, благочестием и верою святою сияющее. Довольно было и сей басни, с лицемерною святостью произнесенной, для уверения Царицы и двора ее. Однако же монах, дабы совершеннейшее словам своим доставить доверие, требовал, чтоб принесены были горящие угли, на кои бы мог он возложить сию святую срачицу, веря несомненно, что не прикоснется ей огнь. Царица пригласила патриарха и нескольких из знатнейших особ духовных; при них положена была срачица на горящие уголья, объята пламенем и раскалилась как железо, но изъятая и остуженная явилась невредимая и убеленная аки снег.
Все ужасом и удивлением объемлются, удостоверяются в словах монаха, лобызают оную срачицу, полагают ее в богатый ковчег и вносят с церемонией и пением в церковь. Обманщик награждается щедро сверх его чаяния и уезжает из государства.
Вскоре после сего приезжает Монарх; доносят Ему о всем том с подробностию и поздравляют Его с сим новым сокровищем духовным. Государь, не видав ее еще, предузнает уже обман; приказывает ее принести к себе и доказывает, что все они обмануты мошенником; что лоскут тот не иное что, как из амианта, или несгораемого каменного льна выткан (асбеста.— "История"); спрашивает, где тот монах? Но он, как сказано, уже убрался с деньгами и подарками за границу.
***
Однажды Петр Великий на пути из Москвы в Петербург заехал в Иверский монастырь и после обедни по просьбе архимандрита зашел к нему в келью со всею свитою. Пристально посмотрев на архимандрита, государь сказал ему:
— Лицо твое мне знакомо. Кажется, я видел тебя еще мирянином в Москве?
Монах отвечал, что он впервые еще имеет счастье видеть его величество. Но Петр настаивает на своем и, удалившись в другую комнату, наедине допрашивает монаха, не был ли он прежде в Москве:
— Скажи мне всю правду и не бойся ничего: я даю тебе в этом верное мое слово.
Монах повалился царю в ноги.
— Я давно уже,— сказал он,— прибыл в Москву и сделался затворником в палатке под папертью Василия Блаженного.
— Так это ты выставлял в окно образ Богоматери, плачущей о грехах человеческих?
— Так, всемилостивейший государь,— отвечал в страхе архимандрит.
Петр Великий был доволен признанием и тем, что через столько лет узнал этого человека. Возвратясь в гостиную, государь заставил при всех рассказать, как обманщик устроил, что из образа текли слезы. Делать было нечего. Потупив глаза, архимандрит стал рассказывать:
— Я выменял образ Знамения Пресвятой Богородицы и на задней стороне, против самых глаз, сделал две луночки, в которые клал по губке, напитанной водою. Затем тщательно обил обратную сторону китайкой. В глазах проколол две небольшие скважины, и когда приходили к образу люди, то я, держа его обеими руками, большими пальцами надавливал на те места, где лежали губки, и из скважин текли капли воды. Набрав от усердия богомольцев большие деньги, я удалился в пустынь, в которой сделался строителем, потом был повышен в игумены и наконец стал архимандритом.
Сделав себя в умах народных чудотворицей, знатно обогатилась
Во время рассказа Петр припомнил один случай из своего детства. Однажды он ездил по приглашению сестер вместе с ними помолиться плачущему образу Богоматери. В душе Петра уже тогда родилось сомнение, и он пристально смотрел на лицо человека, державшего икону. Вот чем и объясняется, что он узнал его через столько лет. Исполняя данное слово, государь оставил архимандрита без наказания, а образ, находившийся в пустыни, приказал взять в синод, чтобы икона не была на будущее время орудием корыстолюбия и суеверия.