"Экономический анализ мертв, да здравствует социология!" — в любом преувеличении есть лишь доля преувеличения. Чтобы разобраться, как российской экономике выбраться из затяжного кризиса и вернуться к росту, придется полагаться не только на данные Росстата и формальные модели.
В экономике современной России архаики гораздо больше, чем принято считать
Фото: Евгений Дудин, Коммерсантъ / купить фото
"Вы мне скажите, что будет с нефтью, а я вам скажу все остальное" — на вопрос, что ожидает экономику РФ в 2016 году, экономисты в последнее время часто дают издевательские ответы. И все хорошее, что можно сказать про итоги 2015 года,— что все могло быть хуже, а пока есть вероятность, что падение ВВП не выйдет за 3,9%, предусмотренные прогнозом Минэкономики на 2016 год. Но если цена на нефть надолго останется на уровне ниже $40, осенние заявления ведомства об окончании рецессии не удержат экономику от поисков очередного дна.
Многие отрасли совсем не чувствуют себя растущими. Розница, например, по итогам года вряд ли покажет снижение меньшее, чем было зафиксировано за десять месяцев,— на 8,8% (данных за ноябрь на момент сдачи номера еще не было, а в октябре падение составило 11,7% год к году). Да и сентябрьский "успех" промышленности (плюс 0,6% к августу, с учетом сезонного и календарного факторов), давший Минэкономики повод говорить о ее "адаптации к новым условиям", оказался временным. По оценке Росстата, в октябре снижение к предыдущему месяцу составило 0,2%, в ноябре — 0,6% (за 11 месяцев — 3,3%).
С другой стороны, по данным лаборатории конъюнктурных опросов ИЭП имени Гайдара, рассчитавшей "индекс нормальности российской промышленности" (средняя доля "нормальных" ответов при оценке спроса, запасов, мощностей и ряда других параметров), в 2015 году "ничего кризисно ненормального" с промышленностью не произошло. Даже в начале года "индекс нормальности" был выше, чем, например, в кризисном 2009-м, а сейчас он лишь на один процентный пункт ниже исторического максимума в 72%, зарегистрированного в 2007 и 2012 годах. Из чего, констатировал заведующий лабораторией Сергей Цухло, "следует необычный вывод, что промышленность давно и уверенно адаптировалась к фактической вялой динамике последних лет".
Впрочем, как подчеркивает Цухло, по отраслям степень адаптации "принципиально отличается": "металлургия, химпром и пищепром демонстрируют высокий (80%) уровень нормальности оценок текущей ситуации", машиностроение — в промежуточном положении (70%), а легпрому "почти так же тяжело", как в 2009 году. И главное, "важнейший показатель этапа выхода из кризиса — достаточность объемов спроса — демонстрирует в четвертом квартале 2015 года снижение во всех отраслях", что ставит под сомнение возможность скорого "отскока от дна". Такова уж "новая норма": многие предприятия следуют принципу "могло быть и хуже", довольствуясь тем, что какой-то спрос еще остался.
Поиски кормовой базы
"Из ловушки, в которой оказалась российская промышленность и экономика в целом, выходы, конечно, есть,— отмечает замдиректора Института развития ВШЭ Валерий Миронов (см. "Комментарии о государстве и бизнесе" N104 за 2015 год).— Первый — резкий рост цен на нефть, а с ним и увеличение российского экспорта. Однако это на данный момент представляется крайне маловероятным. Второй — наращивание несырьевого экспорта и оживление внутреннего спроса методами, не связанными с "нефтяным допингом"".
Однако лежать в направлении этой мечты можно еще долго. И не только потому, что цена на нефть Urals в середине декабря 2015 года упала ниже $35, так что $50 за баррель, на которых базируется прогноз Минэкономразвития на 2016 год, уже выглядят как рост,— и на больший пока трудно рассчитывать. Даже если нефть внезапно подорожает, это не обещает эры благополучия. Как напомнил замглавы Минэкономики Алексей Ведев, экономика перестала расти еще в середине 2012 года, когда баррель стоил больше $100,— ее проблемы носят структурный характер. Но самое неприятное — успехи (или не слишком крупные провалы) тех или иных отраслей в 2015 году больше похожи на позитивные результаты поиска ренты экономическими агентами, чем на попытки уйти от модели, основанной на распределении ресурсов.
В рентоориентированном российском обществе, неплохо описанном социологами, но не слишком хорошо изученном экономистами, для многих социальных групп источником ренты — непродуктивных доходов — является бюджет РФ. И поскольку, по замечанию профессора ВШЭ Симона Кордонского, "бюджет формируется как набор способов нейтрализации угроз", у бюрократии есть стимул выявлять или конструировать новые угрозы — получить ресурсы на их нейтрализацию (см. "Деньги" N46 от 23 ноября 2015 года). Чем серьезнее кажется государству угроза, тем больше ресурсов оно выделяет, причем круг бенефициаров этих решений не так уж узок.
Довольно очевидно, например, что "нормальность" промышленности обеспечена не только смирением перед судьбой или девальвационным эффектом, кстати, не таким уж сильным, но и государственными ресурсами. В их числе и оборонные расходы (план на 2015 год — 3,1 трлн руб., на 26% больше, чем в 2014-м) — часть их достается предприятиям ОПК и их контрагентам. А также средства на борьбу с угрозой зависимости от зарубежных поставок: по данным, обнародованным на ноябрьском Госсовете, финансирование проектов импортозамещения через льготные целевые кредиты Фонда развития промышленности и специнструменты ЦБ превысило 220 млрд руб.
Признание угроз позволяет получателям ренты рассчитывать не только на госфинансы, но и на ренту с рынка. Например, за счет ограничения конкуренции, как это происходит в сельском хозяйстве и рыболовстве-рыбоводстве после введения продовольственных контрсанкций. Прибыль в этих отраслях за первые три квартала 2015-го увеличились год к году на 46,8% и 180% соответственно. Объем сельхозпроизводства вырос только на 2,4%, производство рыбы упало на 19%, морепродуктов — на 26%, продовольственная инфляция составила 20,2%. Одновременно у надзорных и правоохранительных органов появился еще один способ доказывать свою полезность (и, как выразился на коллегии Россельхознадзора его глава Сергей Данкверт, сохранить "счастье" иметь "государственную работу"). Поэтому о вкладе в борьбу с санкционной едой регулярно рапортует не только Россельхознадзор или ФТС, но и ФСБ, и Следственный комитет.
Призрачные альтернативы
Институт эксплуатации угроз, позволяющий извлекать выгоду из "необходимости" их отражения, ведет к созданию чиновничеством все большего числа запретов и регламентов. Контроль их соблюдения не только открывает окно возможностей для коррупции, но и превращает расходы бюджета из "всего лишь" доходов рентополучателей в госинвестиции в торможение любой активности. Отчеты правоохранительных и контрольно-надзорных органов основаны на количественных показателях: сколько проведено проверок, сколько выявлено нарушений — значит, для хорошего отчета нужно больше.
И вот НКО одна за другой обнаруживают себя в растущем реестре "иностранных агентов". Работники образования просят запретить проверять школы чаще чем раз в четверть — как заметила на Общероссийском гражданском форуме (ОГФ) Авдотья Смирнова, "образованием стали управлять прокуратура и Следственный комитет". Малый и средний бизнес оценивает издержки от избыточной административной нагрузки в 20% выручки (см. "Деньги" N43 от 2 ноября 2015 года). А бизнес-омбудсмен Борис Титов сетует, что число лиц, содержащихся под стражей по экономическим статьям, с 2012 года выросло с 3,8 тыс. до 6,1 тыс. человек. "Машинка работает на статистику. Каждому нужно показывать много-много сделанного",— констатировала доцент ВШЭ в Санкт-Петербурге Элла Панеях на Чтениях Адама Смита.
Эта ситуация порождает специфический риск, который профессор Тихоокеанского государственного университета Леонид Бляхер называет риском легальности: очень маленький, "за пределами государственной регистрации", бизнес убежден, что легальный статус "экспоненциально увеличивает риски". Пока он остается очень маленьким, не регистрируется и не сдает отчетность, велики шансы, что его просто не заметят — для ведомственной статистики есть более удобные объекты.
Легкий выход из этого тупика вряд ли найдется, но все возможные решения сводятся к уменьшению вмешательства государства. На ОГФ, например, звучали предложения исключить количественные показатели из KPI (ключевые показатели эффективности) правоохранительных и контрольно-надзорных органов, лишить прокуратуру функции общего надзора или ограничить права ведомств на создание регламентов. Однако мейнстрим направлен в другую сторону: намерение правительства расширить допуск малого бизнеса к госзакупкам, как и идефикс "Столыпинского клуба" запустить печатный станок,— это, по сути, попытки увеличить круг возможных рентополучателей в условиях сжатия ренты.
Печатный станок, впрочем, может произвести эффект, но не совсем тот, на который рассчитывают его поклонники. В рентной экономике, где основная функция власти — распределение ресурсов, их обесценивание является для нее серьезной угрозой: инфляция, по выражению Кордонского, "съедает власть, как кислота".