 |
Сталинист без признаков утопизма
Чечулин — не самый любимый архитектор советской критики. Его выставки не устраиваются никогда, вспоминают его редко, чаще — недобрым словом, а его здания приобрели странный характер курьезов с символическим подтекстом. Таковых три.
Белый дом, который он построил в Москве в 1980 году, создан на основе его проекта управления "Аэрофлота" 1934 года. Трудно сказать, чем руководствовался зодчий, когда реанимировал проект сорокалетней давности: то ли это был упадок творческих сил на склоне лет, то ли нежелание оставлять после себя нереализованные проекты. Но так или иначе, в 1980 году к нам вернулся стиль раннего сталинизма. Возвращение было воспринято как символ того, что советская власть предалась ностальгии о добрых старых временах. Что не вызвало симпатий ни к власти, ни к архитектору, который так монументально об этом обстоятельстве проговорился.
Гостиница "Россия", которую он построил, создана на том месте, где он проектировал восьмое высотное здание Москвы. Проектируя, убеждал всех и вся, что разрушение исторической среды Зарядья необходимо с градостроительной точки зрения, требующей в этом месте крупной вертикали. В результате среду пришлось разрушить, но крупной горизонталью. Здание стало символом творческой беспринципности советских зодчих, которые прогибаются под любую власть и с равным восторгом творят и сталинский классицизм, и хрущевский модернизм.
 |
| Белый дом (вверху) Чечулин закончил строить за год до смерти — в 1980 году. А начал — в 1934-м, и тогда это было здание управления "Аэрофлота" (внизу). Возвращение сталинского стиля в эпоху позднего Брежнева было воспринято как политический символ |
Получается весьма располагающий к себе портрет советского архитектора — латентного сталиниста, беспринципного конъюнктурщика, а в исторической перспективе — бессмысленного неудачника. Однако все эти характеристики с большим или меньшим основанием могут быть применены к любому из крупных советских зодчих — и к великому Мельникову, и к великому Фомину. Чечулина не любят не за это.
Великий советский зодчий — это такой мастер, который по заказу коммунистов или в их поддержку сделал какой-нибудь колоссальный проект перестройки жизни, а потом этот проект не пошел и превратился в великую русскую утопию: башни Третьего Интернационала, или Дворца Советов, или небоскреба наркомтяжпрома на Красной площади. Автор становится заложником этого проекта и, соответственно, страдальцем, а проект вносит очередной взнос в копилку загадочной русской души, тянущейся к высокому.
У Чечулина утопий нет. Все, что задумал,— построил. Масштаб этой деятельности грандиозен. Но главное — высотки.
Победа коммунизма на Вшивой горке
В 1951 году Чечулин стал главным архитектором Москвы и оставался им до 1960-го. Семь сталинских высоток — его детище, одну из них — на Котельнической набережной — он построил сам, остальные только расположил по городу.
 |
Хаос остался и с высотками. Сталинские проспекты как-то странно разминулись с ними: ни к Котельнической, ни к площади Восстания, ни к университету не ведут никакие магистрали, Кутузовский по пути к МИДу предательски виляет в сторону, главные улицы Москвы — Тверская, Ленинский проспект, проспект Мира — оставляют их сбоку, и в городе их видишь примерно как те же колокольни — где-то за домами, никогда не в створе улицы. Но это хаос не большой деревни, а империи. За ним — мощь.
Если вдуматься, высотки столь же утопичны, сколь и любой другой из больших русских проектов. Все они родились из неосуществленного Дворца Советов — главного храма воинствующего атеизма, чего уже хватает для зачисления их в хранилище русской мечты. Вторым их источником было соревнование с американскими небоскребами, то есть стремление догнать и перегнать Америку, то есть выстроить в Москве Нью-Йорк, что, по сути, не менее утопично. И это еще не все. Позднесталинская культура развивалась под флагом борьбы с космополитизмом. Из всех искусств в архитектуре с ним было бороться тяжелее всего потому, что стилем сталинской архитектуры был классицизм — стиль, что ни говори, совершенно интернациональный. И нужно было как-то исхитриться, чтобы с его помощью создать образ национальной идеи, ни на что в мире не похожей.
 |
| Чечулин — автор плана расположения высоток в Москве. Самую представительную и богато украшенную из них — высотку на Котельнической набережной — он спроектировал сам |
В случае с университетом то же самое чудо стояло вообще в поле, чья чистота нарушена лишь бараками для зэков, которые возводили его.
Утопия — но построенная. Главное — именно в совершенности. Потому что сегодня утопическую природу высоток понимаешь только умом, только благодаря историческим аналогиям. Смотрятся же они совершенно органично: вам не приходит в голову, что город может существовать без них. Уникальность Чечулина не в том, что он придумал утопию, но в том, что он придумал, как создать ощущение ее уверенной встроенности в течение жизни.
Самое поразительное, что помогло ему тут не что иное, как борьба с космополитизмом. Это в городе классицизма прямые проспекты должны замыкаться грандиозными сооружениями, в городе древнерусском улицы идут как бог на душу положит и храмы ставят там, где повыше, чтобы отовсюду было видать, потому как на улицы надежды все равно нет. Или даже не чтобы видно было, а потому, что от пригорков все равно толку нет — ни косить там невозможно, ни огород выращивать. Когда рассматриваешь его генеральный план расположения высоток, ясно видишь, что выстроены они по образцу сердцевины древнерусского города — Кремля с его башнями. Плюс вынос колокольни дальнего монастыря вниз по реке в виде университета. Если это Нью-Йорк, то с древнерусским привкусом.
В результате получается не "самый умозрительный город мира", как называли Петербург, но ощущение живой мощи, органично вырастающей из плоти страны.
Крепко сидеть и пусто мечтать
 |
| В знак большой дружбы с китайским народом Чечулин выстроил гостиницу "Пекин". В результате Москва получила самый имперский Чайна-таун из всех, какие существуют в Европе |
Ее устойчивость проистекала из хотя и недекларируемой, но вполне очевидной преемственности. Между председателем обкома и боярином, отправленным великокняжеской властью на кормление, куда больше сходства, чем между этим же председателем и Марксом. У Чечулина как-то получалось, что архитектура говорит именно об этом.
Возьмем его здание Моссовета на Тверской, здание, где теперь московская мэрия. С точки зрения историков, Чечулин сделал нечто чудовищное — разрушил дворец генерал-губернатора, памятник архитектуры, выстроенный великим русским архитектором Матвеем Казаковым, и выстроил на его месте свой. Но вот смотришь на него и ясно же видишь: это тот же дворец генерал-губернатора. Он больше, массивней, у него роскошный сталинский портик, против него стоит Юрий Долгорукий — все на порядок торжественнее, но образ узнаваем. И заключается он не в том, что в Москве материализовался призрак, бродивший за сто лет до того по Европе, а в том, что это наш советский генерал-губернатор, который, разумеется, богаче и роскошнее царского.
 |
| Чечулин снес дом московского генерал-губернатора, возведенный великим архитектором Матвеем Казаковым и построил свой. Получилось похоже, только торжественнее и мощнее — дом советского генерал-губернатора, превосходящего царского и величием, и богатством |
Мировая архитектура ХХ века развивалась из двух импульсов — либо из технологии, либо из власти. Русская архитектура в смысле технологии ничего не родила — она развивалась только в диалоге с властью. Русская власть вела себя так: крепко садилась и начинала мечтать о будущем, и великие русские архитекторы-утописты занимались тем, что рисовали эти мечты. Чечулин же уникален тем, что ему удалось органично привить эти мечтания к традиционным основам крепкого сидения. Что и составило образ советской власти.
Крайне неприятно, что архитектура произрастает из такого сора — из коммунистической утопии, соединенной с борьбой с космополитизмом. Но более принципиальной архитектуры в реальности Москвы ХХ века нет.
ГРИГОРИЙ РЕВЗИН