Чем лучше человек учится лечить, тем больше таинственных болезней находится в самом человеке. Влад Красильников из Петербурга до 13 лет считался обычным худеньким мальчиком со слабеньким здоровьем. Что-то с ним было не то: вроде
Сергей Мостовщиков, ведущий рубрики
и ест, и на воздухе бывает, а никак не поправится, тощий какой-то весь, слабый. Даже заподозрили туберкулез, да не нашли. Брали анализы, слушали, делали снимки легких — ничего особенного. И вдруг молодая врач на очередном снимке находит мало пока известный синдром ятагана — очень редкий порок, при котором из-за аномального расположения легочных вен нарушается кровоснабжение легких и сердца. На рентгеновском снимке отчетливо виден подковообразный рисунок, образованный сосудами легких, который напоминает выгнутую турецкую саблю. Почему раньше его не находили, как с ним быть? Ответы на эти вопросы закончились седыми волосами на голове Руслана Красильникова, отца Влада. Болезнь изменила и самого ребенка. После операции, с оплатой которой семье помог Русфонд, отмеченный ятаганом парень собирается взяться за ум, перестать лениться и стать врачом. О загадочных следах, которые оставляет жизнь, мы разговариваем с Русланом Красильниковым:
«Наверное, вы наслышаны, сейчас это называется Приднестровье. В 1992 году там начались боевые действия, родители нас с младшим братом отправили сюда, в Россию. Мы считали, что домой. Отец у нас из Нижегородской области, а мать — из Приднестровья, оказались вместе после распределения из института, так часто бывало в советское время.
В России я начал работать с 18 лет строителем. В Москве долгое время жил, в Московской области. С хорошими людьми общался, познакомился с женой. Она маляр, а я столяр и плотник. Встретились в общежитии. Я посидел, подумал и понял, что лучше себе не найду. Поженились, решили перебраться в Питер. Не знаю, были предложения остаться в Москве, но Москва — она такой город... Прекрасный. Но для тусовки. Движение какое-то тут всегда, а хочется иногда остановиться. Я бывал в Питере раньше, приезжал к своему дядьке. Мне очень нравилось, так что в 2000 году перебрались сюда и начали обосновываться.
Я подсознательно чувствовал, что первым ребенком будет у меня именно сын, а второй родится дочка. Не ходили мы ни на какие УЗИ, не узнавали пол, но получилось, как я и был уверен. Первым появился у нас Влад. Все с ним было хорошо до шести лет. А тут поставили Манту, Манту показала реакцию. И нас начали таскать. Лежали в тубдиспансере, стояли на учете, долго это продолжалось, пока не исключили туберкулез. Вроде бы все хорошо, но меня смущало, что годы идут, а парень как будто толком не растет и не поправляется. Никто не мог разобраться в этом вплоть до 13 лет. Посмотрят, скажут: „Ну-у-у... Структура такая“.
Потом мы попали после очередной простуды на обследование к пульмонологу, такая молодая девочка-врач. Нам с ней очень повезло. Видимо, не прогуливала она в институте лекции. И вот обнаружила у нас синдром ятагана. Редкий случай, я потом пытался сам разобраться. Выяснилось в итоге, что Влад оказался в Питере третьим пациентом с таким пороком. Оказывается, на всех снимках, и в семь лет, и в восемь, он был виден, но пока не умели его разглядеть.
Мы были в ужасе, мать, родственники. Вот мне 37 годиков, а я уже седой немножко. Конечно, кинулись к кардиохирургам. Нам сказали, что надо срочно делать операцию, иначе могут быть последствия. Надо вскрывать грудную клетку, останавливать сердце, перекраивать весь кровоток. Мне кажется, я потерял десять лет жизни, пока четыре с половиной часа шла эта операция.
Операция была платная. Мы были прописаны в области, по квоте могли бы попасть только в областную больницу. Но я хотел, чтобы ребенка оперировали в городе опытные кардиохирурги. Я в то время, честно говоря, даже не думал про деньги. Не знаю, как-нибудь нашел бы, все бы продал, хотя ничего толком и нет. Нашел бы, но мне подсказали про Русфонд. Я был тогда в прострации какой-то, особенно не понимал, что это. Подготовили документы. И вдруг нам помогли! Я не знаю, это какие-то святые люди, достойные всех похвал и уважения.
Знаете, во всем этом был такой момент… Очень трогательный, конечно. Я, наверное, сколько жить буду, не забуду его. Когда Влада вели уже на операцию по длинному такому коридору со стеклянными дверями, мы с женой сидели на диване и смотрели, как он уходит. И вот закрываются за ним эти стеклянные двери, он поворачивается и вот так машет нам рукой. Я думал, у меня сердце у самого остановится.
А потом пришел доктор и сказал: „Все хорошо, все успешно“. На третий день Влад уже полностью пришел в себя, его выписали в общую палату. С тех пор прошел уже почти год. Я считаю, что Влад, моя семья — мы все целованные Богом. Просто чудо, что все это обнаружили, что нам помогли, что удалось сделать эту операцию. Теперь сын собирается стать хирургом. Я никогда не рассказывал ему этого раньше, но у меня тоже в юности была мечта стать врачом. Но не получилось. Может быть, получится у него? Мальчик неглупый. Ленивый, правда, это да. Но вот, надеюсь, вся та ситуация укрепит его. Потому что, знаете, спасать жизни... Спасать жизни — это хорошо».