Фигура Николая Аксененко привлекает сейчас всеобщее внимание. Генпрокуратура предъявила действующему министру обвинение, а он является в Кремль, участвует в заседаниях правительства, попадает в больницу, но уже сегодня как ни в чем не бывало собирается выйти на работу. Этот феномен пытается разгадать редактор отдела экономической политики НИКОЛАЙ Ъ-ВАРДУЛЬ, на его вопросы отвечает НИКОЛАЙ АКСЕНЕНКО.
— Как вы себя чувствуете?
— Сейчас гораздо лучше.— В больницу вы попали сразу после заседания правительства, на котором рассматривалась программа капитального строительства, подготовленная МПС?
— И до этого много было всего. А перед самим заседанием я был в отпуске, в лесу, я сделал все от меня зависящее, чтобы следствие могло нормально работать. На заседание правительства не мог не прийти, отвечал на вопросы, на те, на которые никто, кроме министра, не ответит. И знаете, меня потрясло, с какой бесцеремонностью некоторые люди, фамилий не называю, были готовы присваивать и делить ими не заработанное. На несправедливость я по-прежнему остро реагирую, потом был брифинг, потом я побеседовал с премьером, а утром меня отвезли в больницу.
— Сложилась странная ситуация. Сначала правительство сочинило бюджет, уже ставший законом, рассчитанный, в частности, из определенного прогноза инфляции, потом оно рассматривает программу капстроительства вашего министерства и откладывает ее, потом рассматривает тарифы, которые должны быть учтены в бюджете при расчете инфляции, и снова откладывает решение. По-моему, это неверный порядок шагов. Вы так не считаете?
— Я считаю, главное — это содержание, а не, как вы говорите, порядок шагов. Я признаю право руководителей принимать решение. Но есть определенные правила, и они не должны меняться. Одно из правил такое: есть производство, к которому нужно относиться как к производству. То есть нельзя губить созданное, работающее, приносящее пользу и государству, и занятым на производстве людям, их семьям. Это социальные вопросы, но их нужно решать, и мы их решаем. А производство должно что-то потреблять, правильно? Металл, лес, оборудование, энергию, топливо, людские ресурсы. За все же надо платить. Чтобы обеспечивать объемы перевозок, их безопасность, социальную инфраструктуру — ее же никто не выбирает. Откуда-то сложилось мнение, что мы не отдаем. От нас ее просто не берут. Еще бы — за ней нужно ухаживать, для нее нужно найти деньги. Кто же ее возьмет? Ее государство финансирует на 28%, вы это понимаете? А остальные 72% финансирует МПС, что составило в этом году более 10 млрд рублей. За рубежом, в Европе, 43% всех инвестиций в транспорт приходится на железную дорогу, а от всех инвестиций в железнодорожный транспорт 90% — государственные. При этом грузооборота в той же Европе на железные дороги приходится 18%, а у нас — более 80% грузов и более 43% пассажиров. С 1991-го по 2001 год мы имели очень низкую по темпам роста тарифную политику. Индекс роста цен промышленности на товары, потребляемые железной дорогой, в два раза опережал индекс роста цен на перевозки грузов. На шею отрасли свалились колоссальные обязанности по выполнению капитальных вложений.
— В 59 раз на сегодняшний день снизились государственные капитальные вложения в отрасли, практически они приравнялись к нулю. Старение основных фондов составляет 57%. Выбор какой? Или и дальше латать тришкин кафтан (и тогда согласиться с тем, что будут расти эксплуатационные расходы), или нужны инвестиции. Кроме того, мы должны видеть какие-то геополитические задачи. Такими задачами являются мост, связывающий материк с Сахалином, открывающий новые перспективы и в Японии, и в Корее, повышение роли Транссиба. Если это устраивает государство — нужно платить, если нет — тогда надо расписаться в том, что хозяева мы никудышные.
— За сколько лет окупится сахалинский мост?
— Есть ТЭО проекта, его в январе рассмотрит правительство. Кстати, когда при царе строили Транссиб, закладывали окупаемость в сто лет, а строили. Я уверен, что сахалинский проект окупится за 15 лет.
— Финансировать инвестиции должен пассажир?
— Во-первых, действительно, тарифы — важный источник средств, а во-вторых, какого-то тарифного взрыва мы не планируем. Мы в принципе согласны с тем, что правительство готово установить тарифный потолок, пусть в 35%. Но мы просим учитывать, что при унификации тарифов в августе 2001 года у нас забрали 22,9 млрд рублей, и не возвращает никто. Это называется...
— Грабеж?
— Мягко говоря, заимствование на неопределенный период времени. Так что не мы виноваты в повышении тарифов. А также мы просим добавить в тариф 5% на расшивку долгов перед бюджетами, эти деньги попадут в государственную казну.
— По логике, за рост тарифов надо было бороться до того, как принят бюджет. Не получилось — сами виноваты.
— Это слишком сложные процессы, они не определены законодательной базой. С нами не поступили как положено, а нам негде добиваться справедливости.
— Но ведь помимо тарифов есть и другие источники финансирования, правильно? Привлечение кредитов, например.
— Есть. Но сначала нужно определить объем средств, необходимых для устойчивого производства без улучшения, мы посчитали, что это 123 млрд рублей. А вот все остальное, да, я согласен, можно рассматривать как инвестиционную программу, которая может позволить привлечь средства, заемные, совместные какие-то капиталы. Но есть святое: нужно обеспечить работу. И вот это святое должно обеспечиваться доходной базой. А инвестиции нашел — молодец. Только заранее побеспокойся, чтобы эта прибыль от тебя не улетела.
— Есть еще одно возражение против вашей программы. Средства на капстроительство по ней распределяются при недостаточном количестве тендеров. Где гарантия того, что эти средства используются эффективно?
— Что касается программы в 123 млрд рублей, то там тендеров более чем достаточно. Но как бы мы ни тендерили, есть локальные монополии: производство рельсов, локомотивов, запасных частей, электроэнергии. Нас иногда упрекают в том, что мы закупаем за границей что-то, есть пресловутая история с закупкой рельсов. Вы знаете, без слез не взглянешь. Вот ему все рассказываешь: "Смотри — видишь, сколько рельсов покупаем? Вот отчетность".— "Вижу".— "Вот видишь, какого качества эти рельсы?" — "Вижу".— "Видишь, что такого качества в России нет?" — "Вижу". Так вот этих рельсов нам нужно 1,5-1,7% от общего количества — о чем разговор? Мы в условиях отставания тарифов от роста промышленных цен чем живем-то? Умением работать, организацией. Смотрите, в ценах 2001 года в 1991 году мы вкладывали в отрасль до 206 млрд рублей, в 1998 году опустились до 57 млрд, но начали подниматься до 80, до 110 млрд рублей в год. Здесь ищут что-то предосудительное. А почему? Ведь мы поддерживаем наших производителей, закупаем-то главным образом у них, даем работу людям — что же здесь плохого?
— Вероятно, просто есть желание, чтобы все было прозрачно. Чтобы тариф был прозрачным, чтобы было ясно, сколько из него идет на рельсы, шпалы и вагоны, а сколько на непрофильные активы.
— Если ты не ленив — приди, сядь, возьми документы, тебе все покажут. Когда тратилось 206 млрд рублей, из них 34% уходило на непроизводственное строительство. Это 91-й год. Непроизводственное строительство сейчас, когда мы тратим 110 млрд, у нас — 11,8%, в следующем году мы запланировали 7,8%. Но ведь там же люди. Вы что хотели? Уничтожить всех? Причем ты инвестировать можешь в социальную инфраструктуру только из прибыли. Прибыли, которая прошла налогообложение. То есть ты делай для государства добро, сначала заплати ему налоги на прибыль, а потом еще эту свободную прибыль направь во благо государства. Я думаю, этики в государстве не хватает, по крайней мере у тех людей, которые должны решать эти проблемы. Скажите, справедливо меня упрекать в том, что сегодня действует ледовый дворец в Ярославле?
— А почему за дворец должен платить пассажир? Это все равно как если я покупаю квартиру и мне приходится платить еще за аквапарк.
— А что, разрушать социальные основы жизни стало нормой? Мы создаем нормальный микроклимат. И потом, я как раз хотел подчеркнуть, мы не поднимали цены на пассажирские билеты. И при этом восстанавливали эти объекты. Мы что, не должны делать больницы, школы, институты?..
— Теперь я понимаю, что когда вы говорили о том, что вам до всего в государстве есть дело, то говорили всерьез.
— Это все на балансе МПС, понимаете? Каждый отвечающий за основные фонды должен ими за-ни-мать-ся. Экономика.
— Уникальность вашей позиции в том, что ваше министерство — еще и хозяйствующий субъект. Но ведь предстоит его реструктуризация.
— Мы посчитали, что отдали государству за последние неполные пять лет 417 млрд рублей за счет сдерживания тарифов. А нас упрекают в том, что мы должны 1 млрд, еще там чего-то. Хочется сказать: окститесь. А с реструктуризацией идет активная работа, 20 декабря программа будет рассматриваться на заседании правительства. Главная задача — реструктуризация задолженности перед бюджетами разных уровней, мы такой механизм предлагаем и увязываем его с ростом тарифов. Будем за него бороться.
— Как-то оптимизма в вашем голосе не слышно.
— Время не слишком оптимистичное.
— Как развиваются ваши взаимоотношения с Генпрокуратурой?
— Опасность в том, что дестабилизируется работа отрасли. Известно, что самая высокая гарантия безопасности — это у нас, на железнодорожном транспорте. Так вот, в начале 90-х дело доходило до 47 крушений, в 1997 году было десять крушений, в 1998-м — восемь, в 1999-м — восемь, в 2000-м — пять, в этом году до ухода моего в отпуск было шесть. Вы знаете, это сказочные цифры, я вам честно скажу. А вот когда большое количество командного состава было отвлечено от основных задач, за последний месяц произошло три крушения. Эта система — она как натянутая струна.
— Вы наверняка в курсе, что на дело Аксененко многие откликнулись. В вашу защиту выступил премьер, а Анатолий Чубайс защищал вас с телеэкрана. Это для вас сюрприз?
— Что Чубайс будет выступать, я не знал.
— Есть очевидное предположение, что ваше дело — это некий полигон, где меряются силами старомосковская и новопитерская команды. Вы так не считаете?
— Я не думаю, что это так.
— Вы не видите политической подоплеки?
— Старомосковская, новопитерская... Для того чтобы все осознать и иметь более четкое представление, нужно время. У меня еще этого времени не было, боюсь, что мои выводы могут быть чрезвычайно скоропалительными, а это очень серьезно.
Интервью взял НИКОЛАЙ Ъ-ВАРДУЛЬ