В особняке Румянцева (филиал Государственного музея истории Санкт-Петербурга на Английской набережной) открылась выставка "Боевой карандаш. Сатирический плакат 1960-1980-х годов". На ней представлены плакаты творческого объединения ленинградских графиков и поэтов "Боевой карандаш", созданные в 1960-1980-е годы. Это часть более чем двухтысячной коллекции, подаренной музею членами группы и их наследниками. Язвы советского общества эпохи застоя изучала КИРА ДОЛИНИНА.
Выставка в особняке Румянцева рассказывает о риторике и прагматике советской карикатуры, которая так славно начиналась и так плачевно закончилась
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ / купить фото
Группа художников и литераторов "Боевой карандаш" была создана в Ленинграде в декабре 1939-го, в самом начале Зимней войны. Успели немного — придумали название, отсылающее к Маяковскому с его "Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо", выпустили первый плакат "Новогодняя елка у белофинского волка", успели с ним прославиться, а война-то и кончилась. Группу распустили. Но в 1941-м собрали опять. В блокаду и после нее листы "Боевого карандаша" были в городе едва ли не самым ярким визуальным объектом. В мае 1945 года начальство решило, что сатира в мирное время больше не нужна, и группа опять распалась. Через 11 лет мнение партии и правительства изменилось, "Боевой карандаш" призвали на холодную войну, и с 1956-го по 1990-й он размеренно колебался вместе с руководящей линией.
Выставка про военное прошлое "Боевого карандаша" в Музее истории Санкт-Петербурга, обладающем едва ли не самым внушительным собранием его листов, уже была. Там все было сурово и в точку — смех над реальным врагом действовал обезболивающе. То, что вынесено на суд современного зрителя сегодня, наоборот, обескураживает. Тем, кто не помнит этот кошмар наяву, на информационных стендах жилконтор и домов культуры, в журналах, в альбомах, на афишных тумбах, только в самом страшном сне, наверное, могут присниться этакие враги советского общества: бородатые мужики в джинсах клеш с иконами на груди, грудастые девахи в рубашках, завязанных узлом на животе, хайрастые подростки, эксплуатирующие тихих родственников, жертвы хамоватого советского сервиса, молодые козы — жены старых козлов и прочие пьяницы-тунеядцы-хулиганы. Вот уж точно: страшнее волка зверя нет. Из года в год, от десятилетия к десятилетию художники и сочинители "Боевого карандаша" крутились вокруг одних и тех же тем. Надо признать, что сатирические удары по внешнему врагу удавались им лучше: "Цирк Сшапито" или "Прожорливая НАТОчка" не смешны, но изобретательны. Борьба с грехами молодежи и всего рода людского с такой долей назидательности, которая была обязательной частью риторики "Боевого карандаша", обречена на провал. Ну и хронологически тут тоже все просто — если в 1960-е посмеяться над модниками можно было с долей легкой шутливости, то в 1980-е это тяжеловесно уже до невозможности.
Выставка в особняке Румянцева, конечно, не для того, чтобы было смешно. Она о риторике и прагматике советской карикатуры, которая так славно начиналась и так плачевно закончила. Но более всего она о том, как ломались люди в своем искусстве. Как прямые потомки передвижников (что логично) и русского авангарда (что иногда удивительно) теряли не только свое прошлое, но и настоящее. Кто рисовал все эти "боевые листы"? Вовсе не юнцы без роду, без племени. 30 самых мутных лет (с 1956 по 1982 год) "Боевым карандашом" был Иван Астапов, ученик Дмитрия Кардовского и по этой линии "внук" Чистякова, Репина и даже Адже. Астапов был отличным иллюстратором (Тургенев, Толстой, Радищев, Глеб Успенский), но показательная ориентация на передвижническую иллюстративность в эпоху лаконичного Бидструпа и даже рядом с более молодыми коллегами со временем утопила его плакаты в тотальном изобразительном многословии.
Вторым священным старцем "Карандаша" был Валентин Курдов, тоже выпускник академии, однокурсник будущих классиков советской книжной иллюстрации — Чарушина и Васнецова и, что значительно сильнее, завсегдатай "Детгиза" в годы его наивысшей славы, времени обэриутов и Маршака со Шварцем и, главное для него — Лебедева. Курдов был любопытен, дружил с Заболоцким, в ГИНХУКе поучился у Малевича, во ВХУТЕИНе — у Петрова-Водкина и Филонова. Его художественная память была полна самых разнообразных впечатлений, а рука исполняла изумительные номера. Его живопись не помнит почти никто, а вот изумительные иллюстрации к книгам Бианки в крови у любого. Его военные карикатуры остры, послевоенные — грустны. Не слишком пощадила советская сатира и Николая Муратова, ученика Радлова, начинавшего в "Чиже" и "Еже". Пока он работал с Салтыковым-Щедриным, это было его, борьба же с пороками советского времени оказалась ему не по зубам, ему было скучно.
Среднее поколение "карандашистов", прежде всего Гага Ковенчук и Леонид Каминский, мастерами были лихими, но о священной борьбе за мир во всем мире тут речь явно не шла. Отменные картинки отрабатывали полученный их авторами гонорар, не больше. То, что в детской иллюстрации у них же получалось блистательно, на плакатах оставалось лишь профессиональным. И в этом, пожалуй, основное послание этой выставки: сатира — дело грубое, но тонкое, убить может все живое. Хотя в истории остается. Некоторые плакаты готовы идти в бой снова и снова, как та самая "НАТОчка". А вот это уже на самом деле страшно.