Российский парламентаризм: опыт разочарования
Почему российская Дума всегда была неудачницей
110 лет назад Россия пережила свой первый парламентский период: I Государственная дума была открыта 27 апреля 1906 года и распущена через 72 дня. Непродолжительность жизни отношения к этому предприятию не изменила: первый российский парламент вызывал недоверие задолго до того, как был собран. Предубеждение так и осталось определяющим в отношении к российской Думе: в любом созыве она так или иначе будет вызывать скепсис и разочарование. В преддверии очередных выборов в Государственную думу Ульяна Волохова изучила дневники и письма 1905-1906 годов и составила хронику разочарования в первом парламентском опыте, а Дмитрий Бутрин постарался объяснить, как получаются хорошие парламенты и почему российская Дума всегда была неудачницей
Даже в современных исторических учебниках деятельность I Государственной думы всегда описывается вскользь и некоторой скороговоркой, как что-то, с одной стороны, вполне правомерное и даже где-то полезное, а с другой — маловажное с оттенком некоторой неприличности. Да, дескать, и такое было на святой Руси, можно и об этом говорить, ну да что об этом говорить. "Василий Петрович, большой предприниматель, благотворитель, к слову, думец" — депутатство 1905 года для какого-либо лица в уже послереволюционных мемуарах обычно упоминается также к сведению, дополнительно, причем упоминается обычно людьми чуть старомодными и поэтому недалекими. Можно ли этим званием гордиться? Кто-то, может, и гордится, у нас теперь, как это сказать, свободы, да. Уж какие есть. Сосчитанные в исторических монографиях октябристы, кадеты и трудовики на фотографиях выглядят основательно и всегда неуместно. Слишком хорошо мы знаем, что результаты всех этих голосований не имеют значения, что история России творилась в другой обстановке, другими людьми и иными словами и действиями.
Тем более удивительно знать, что такое же чувство неуместности по отношению к институту парламентского представительства в России испытывали почти все еще до того, как Государственная дума (какое, право, неудобопроизносимое сочетание слов избрано властями для парламента — ну какая дума? горькая? былое и думы? подушка-думка? нелепица, да и все) собралась в Санкт-Петербурге по повелению государя императора на свое первое законосовещательное заседание. "Вы нас даже не представляете!" — этот лозунг можно было бы выбить над Таврическим дворцом, где 27 апреля 1906 года после всех уже выкрутасов с уточнением статуса Госдумы после выборов, с преобразованием Государственного совета, изменения законов и новых манифестов это заседание все же состоялось. А можно было бы выбить там и другую цитату, из предвыборной инструкции избирательным комиссиям: "при сем, разъясняя населению программы различных партий, земские начальники обязаны разъяснить крестьянам всю неосновательность программ, клонившихся к изменению основного государственного строя". Несколько десятилетий позже один видный думец, Борис Грызлов, сформулировал это короче: "парламент — не место для дискуссий".
Госдума всегда занималась тем, что не было интересно совершенно никому, кроме исполнительной власти, либо транслировала в парламентском зале прямые пожелания избирателей. Последнее всегда было особенно неуместно
Ответ на вопрос, для чего нужен России законодательный орган, функцией которого не может быть изменение основного государственного строя, был очевиден всякому образованному человеку: раз запрещено что-то менять по существу, то парламентарий есть существо, приговоренное говорить с трибуны в сильно стесненных обстоятельствах и без толку. Думец есть существо, бесполезно сотрясающее воздух, а сама Дума — говорильня. Удивительно при этом, что в российской национальной политической культуре бесполезные разговоры — центральная часть политического процесса, и уж интеллигенции было бы разумно окружить почтением вершину этой величественной пирамиды разговоров, не сводящихся ни к чему. И спустя век лозунг "парламентской республики" для России произносится также как-то не взаправду, с элементом игры-вызова — а мы вот возьмем и вручим власть в великой и могучей выборным, и не будет среди них самого главного, и будут они говорить, говорить, говорить. И наговорят.
И наговорят, да. Даже большевикам, успех которых через 12 лет после выборов в Государственную думу во многом был основан на неприятии значительной частью населения самой идеи парламентского представительства, на недоверии к электоральной демократии, этот эффект вредил. То, что Ленин выступал с броневика, в России знают даже нынешние дети, которые не знают, кто такой Ленин — но вот что этот Ленин с броневика говорил? Даже выдающиеся речи виднейших ораторов в России не принято цитировать более чем полупредложением, лозунгом или выкриком — в лучшем случае в газетах напишут "выступил с зажигательной речью", а уж что там за речь — бог с ней. Собака лает, ветер носит. Лишь бы дело делалось.
Дело тем временем делалось где угодно, только не в Думе, и даже с появлением телевидения и прямых трансляций из парламента в 1989 году представительство народное так и не обрело какого-либо прочного вида. Занятно, что сама по себе идея Конституции в сознании образованного класса в России никогда прямо не связывалась с идеей электоральной демократии. Основной закон не может иметь столь низкого происхождения. Он может быть дарован, он может быть создан мудрыми юристами или выдающимися политиками, его может лично написать товарищ Сталин, он может прорасти из советской почвы органически подобно брежневской Конституции 1977 года (мы же не думаем, что Верховный совет СССР есть структура, способная что-либо придумать?). Но несколько сотен подозрительных людей, которых никто не видел и которых вообще непонятно кто и почему избрал в какое-то законодательное собрание, в качестве источника общих правил гражданского общежития? Увольте. Это смехотворно.
Парадоксально, что и сама Государственная дума всегда вполне оправдывала предубеждения тех, кто должен был быть ее сознательным избирателем и лидером общественного мнения. Ей вечно не хватало того, что отличает страны с развитой парламентской демократией от стран, где она приживается плохо,— точного понимания повестки дня. Избиратель и в России, и за ее пределами всегда чрезвычайно приблизительно осознает, что ему надо от электоральной демократии, зато в принципе понимает, что законодательная власть создана в первую очередь для того, чтобы выявить эти проблемы и дать на них ответ. Госдума в этом смысле всегда была неудачницей. Она либо занималась тем, что не было интересно совершенно никому, кроме исполнительной власти, либо транслировала в парламентском зале прямые пожелания избирателей. Последнее всегда было особенно неуместно. Выраженное прямо и непосредственно — постройте школы, раздайте землю, покарайте казнокрада, завоюйте Константинополь, урезоньте инородцев, обеспечьте порядок — воля представителей народа для создания правовых конструкций непригодна, если не сказать более, опасна. Парламент существует в качестве механизма, угадывающего то, что на самом деле хочет население, которое этого не в состоянии сформулировать в терминах законов. Выдающийся парламент удивляет избирателя именно этим — неожиданной политической мудростью и высшей рациональностью, недоступной иным ветвям власти в силу их природы. Одна такая удача — и парламентский строй в стране существует веками, поскольку все знают, что удача возможна.
Но что делать, если такой удачи пока не случилось, если есть все основания полагать, что Государственная дума будет такой же, как и все остальные?
