 |
К примеру, в 1949 году, когда в ходе гражданской войны коммунисты вплотную подошли к столице, Кремлю пришлось принять компромиссное решение: посольство оставалось в городе, чтобы продемонстрировать советскую поддержку китайским друзьям. Но посол СССР уехал вместе с правительством националистов, при котором он был аккредитован,— на случай, если коммунистам все-таки не удастся победить.
И националисты, и коммунисты в Китае с крайней неприязнью относились к попыткам Москвы ловить рыбу в мутной воде гражданской войны. В китайском Туркестане — Синьцзяне сепаратисты, вооруженные советским оружием и подготовленные советскими инструкторами, подняли восстание и вели дело к отделению этой богатой полезными ископаемыми пограничной с СССР провинции от Китая.
Черту под этим периодом маневров подвело провозглашение 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики. Ветераны советской разведки вспоминали, что на параде в этот день Мао Цзэдун сказал своему ближайшему соратнику Чжоу Эньлаю: "Ну что? Несбыточное, как видишь, с советской помощью осуществилось".— "Теперь бы с их помощью и удержаться",— ответил Чжоу. "Удержимся. Но не будешь же ты считать их постоянными союзниками?" — спросил Мао.
"Дружба" с микрофоном
Как рассказывал мне работавший в 50-е годы советником в китайском атомном министерстве Юрий Аверьянов, китайцы тайком копировали всю документацию, приходившую из Союза. На вопрос, почему чертежи лежат не в том порядке, как вчера или до обеда, они неизменно отвечали: "Пыль вытирали". Пекинскую гостиницу "Дружба", где жили советские специалисты, китайцы нашпиговали аппаратурой прослушивания.
Еще одним пунктиком китайских друзей стала забота об отдыхе подопечных. Как только у советника появлялось свободное время, его с семьей на машине вывозили рассматривать достопримечательности. Но только с его семьей, без коллег, дабы он на природе, в отсутствие недремлющего китайского уха, не обменялся с соотечественником какой-нибудь важной и недоступной китайцам информацией.
Советники, впрочем, не оставались в долгу. Когда осматривали выбранное китайцами место для будущего атомного полигона в Синьцзяне, один из них тихо сказал другому: "Как же тут можно что-нибудь делать? Ты посмотри, вся земля в норах!" Китайцы, конечно же, все подслушали, и вскоре в этот район привезли массу заключенных. Они заливали норы водой, а выскакивающих сусликов ликвидировали. К началу строительных работ степь была очищена от вредителей. Китайские товарищи так и не поняли, что стали жертвами розыгрыша.
 |
| Мао всегда заботился о воспитании настоящих хунвейбинов |
Но больше всего китайские руководители были недовольны размерами предоставляемой помощи. "Кредиты в денежном выражении,— рассказывал мне один из советских дипломатов,— были действительно плевыми. Но мы помогли им построить громадное количество предприятий тяжелой промышленности. Если не ошибаюсь, около двух с половиной сотен объектов. А они все время требовали еще и еще. Им хотелось ввести 400 объектов. И все время китайцы намекали, что им подсовывают устаревшее оборудование". Отчасти китайцы были правы. Завод по обогащению урана им оснастили устаревшей и бэушной техникой.
 |
| Кроме того, он искренне верил, что мущина, познавший тысячу девственниц, обретает бессмертие |
Одной из причин перехода противоречий в открытую полемику, по словам того же дипломата, был не только и не столько ракетно-ядерный вопрос: "Мао с Хрущевым не сошлись характерами. Не нравились друг другу, и все тут. Хрущева, например, чуть не выворачивало, когда Мао во время бесед пальцами вынимал из чашки распаренные чайные листы и с удовольствием их жевал. Мы знали, что Мао в узком кругу называет Хрущева идиотом. А Хрущев сначала втихую, а затем во всеуслышание называл Мао 'старой калошей'. Конечно, в этой неприязни были и объективные моменты. Хрущев не посоветовался с Мао, когда решил разоблачать культ личности. А тот во всем копировал Сталина. Что же ему после этого было делать, как не занять особую позицию? Вот и начались идеологические трения".
Однако до середины 60-х годов конфликт был бескровным. Его первой жертвой едва не стал посол СССР в Китае Степан Червоненко. Он приехал с докладом к отдыхавшему на юге Хрущеву, и первый секретарь ЦК предложил ему совместить полезное с приятным: поплавать в бассейне и поговорить. Чем дальше докладывал посол, тем больше злился Хрущев и тем яростнее он плавал от стенки к стенке. Как рассказывал мне Червоненко, он выбился из сил: "Чувствую, еще немного — и пойду ко дну". В отличие от него Хрущев плавал с надувным резиновым кругом.
"Мы сняли своего дурака, вам пора снять своего"
 |
| С помощью таких домашних доменных печей Китай рассчитывал обогнать мир. И обогнал: столько никому не нужного чугуна не производила ни одна страна в мире |
Вряд ли, однако, все можно сводить к головокружению от успехов. Скорее всего, Мао ясно понимал, что Москва дала ему максимум возможного. И получить значительную помощь от небогатой родины социализма уже не удастся. В 1958 году Мао объявил о начале "большого скачка". Усилием масс страна должна была добиться небывалых успехов. Посредством уничтожения воробьев и глубокого изучения идей Мао увеличить сбор зерна. А с помощью доменных печей, построенных во дворах, во много раз увеличить выплавку чугуна.
Советским товарищам разрешили не участвовать в уничтожении птиц, за которыми китайцы гонялись с дудками и трещотками,— дипломатов обязали лишь не предоставлять убежище воробьям, но изгонять стаи, спасавшиеся на территории посольства СССР. Потом воробьев пришлось завозить из соседних стран. А ущерб от "народных домен" оценивался в $4 млрд. Впустую было сожжено столько угля, что в конце 1959 года в Пекине нечем было отапливать дома. Тогда же начались серьезные перебои с продовольствием.
Если бы Хрущев создал хотя бы видимость увеличения советской помощи, противники Мао в китайском руководстве наверняка оттеснили бы "любимого председателя" от власти. Но зашоренный Хрущев поступил иначе. Объем советской помощи снижался от месяца к месяцу, в июле 1960 года из Китая отозвали всех советских советников. И в довершение всего Москва потребовала от Пекина выплат по предоставленным кредитам. Поэтому только политические самоубийцы могли теперь открыто ориентироваться на СССР.
 |
| Советские специалисты в рекордные сроки построили в КНР более двухсот крупных заводов. После этого китайцы решили, что могут обойтись и без помощи СССР |
Однако великий кормчий перехитрил противников. Накануне съезда в окружении 5 тыс. других пловцов он под рев восторженных толп переплыл реку Янцзы. "Мы понимали, что идет подковерная борьба,— вспоминал упоминавшийся дипломат.— И что заплывом Мао демонстрирует свое здоровье. Но мы могли судить обо всем только по газетам, читая между строк. Отношения становились все хуже. В 1964 году был последний всплеск культурных контактов. Приехала делегация советско-китайского общества дружбы. Потом ансамбль имени Александрова. Но их принимали очень холодно. Артисты жаловались, что с трудом дождались конца этих гастролей".
"Бей по голове, остальное само развалится"
Ситуация в китайском руководстве к 1966 году оказалась патовой. Противники Мао опирались на большую часть аппаратчиков в центре и на местах. Бюрократы, которым кормчий мешал спокойно жить и воровать, могли спускать на тормозах любое указание Мао, но для его смещения на съезде у них не было необходимого большинства. На стороне Мао были военные: министра обороны Линь Бяо предусмотрительный кормчий пообещал сделать своим преемником. Однако и Мао не мог легитимно избавиться от своих неверных соратников.
 |
| Перед тем как отправить ревизиониста в "школу перевоспитания" или на тот свет, ему одевали колпак и прогоняли по кругу позора |
Вначале мы еще могли выходить из посольства. Читали дацзыбао, брали газеты. Их тогда была тьма. Каждый отряд хунвейбинов издавал свою. Много полезной информации приносил один наш товарищ — родом из Средней Азии. Он отлично знал язык и в китайской робе не отличался от китайцев. Так он участвовал в митингах, разговаривал с людьми на улицах как свой. Мы, кстати, тоже ходили в китайских робах. Нет, не для маскировки. Лицо-то не спрячешь. До 70-х годов зарплату в посольстве в Пекине платили в советских рублях. А китайцы установили курс обмена — один рубль--один юань. На эти гроши удавалось только кое-как питаться и покупать эти робы.
Потом стало хуже. Хунвейбины обложили посольство. Если выезжали на машине, окружали ее толпой и не отпускали иногда сутки. Обклеят лозунгами, обмотают выхлопную трубу соломой — заведешься и загоришься — и орут. Ждут, пока желудок не выдержит. А поймут, что ревизионист наделал в штаны, и отпустят. Так, мол, будет с каждым врагом председателя Мао. Некоторое время нам помогали дипломаты из других стран: привозили продукты, например. А потом взялись и за них. Они ж все — кто ревизионисты, кто империалисты. Английское и монгольское посольства сожгли. А с американок срывали кофточки и таскали их за волосы по улицам.
У ворот нашего посольства взорвали бомбу, и шрапнелью выбило окна. Просто чудом никого не убило. Потом хунвейбины дважды врывались на нашу территорию. Сожгли дом, где был консульский отдел. А для наших семей последней каплей стало 'промывание мозгов'. Вокруг посольства установили громкоговорители и — то песни в честь Мао, то цитаты. Беспрерывно. Нервы у женщин и детей начали сдавать, и в феврале 1967 года их эвакуировали. Потом численность посольства свели к минимуму и попросили то же самое сделать китайцев. Послов отозвали. И правильно. Отношений-то, считайте, не было. Один обмен протестами. Да какой! Китайцы привозили свои бумаги на Смоленскую площадь и из окна машины швыряли на порог МИДа. Потом начали все-таки приходить. Мне, когда я уже вернулся в Москву, приходилось их принимать. Войдут, встанут и давай хором орать очередной протест. Я оставлю с ними кого-нибудь и говорю: 'Вы тут покричите, а я пойду поработаю. Как накричитесь, позовите'. Ну, слушателя нет — не перед стажером же изгаляться — замолчат и уедут. И так несколько лет".
Самим китайцам приходилось куда хуже. Кадровых работников, интеллигентов, просто не понравившихся китайским красногвардейцам людей арестовывали, водили по улицам в дурацких колпаках, заставляли каяться, а нередко и убивали. Кадровые работники, особенно в провинции, не сидели сложа руки. Они создавали из рабочих отряды цзаофаней (бунтарей). Довольно скоро столкновения между хунвейбинами и цзаофанями стали вооруженными и кровопролитными. Афоризм Мао "Бей по голове, остальное само развалится" оказался очень точным. Били по бюрократии, а развалилось абсолютно все: остановились заводы, замерла деревня, не стало ни товаров, ни продуктов.
С беспределом в стране великий кормчий начал бороться с помощью армии. Выполнивших поставленную задачу хунвейбинов под конвоем отправили на перевоспитание в деревню, а все руководящие провинциальные посты заняли военные или верные Мао бюрократы. Во всех министерствах и крупных учреждениях был введен военный контроль. Но вскоре верхушка армии решила не дожидаться естественной смены власти и подготовила заговор против Мао. И ему снова пришлось возвращать из политического небытия недобитых кадровых работников, которых он предусмотрительно не расстрелял, а держал в лагерях — "школах перевоспитания".
В общей сложности вакханалия в Китае продолжалась больше десяти лет, до самой смерти Мао в 1976 году. Антисоветская направленность культурной революции (советские китаисты подсчитали, что в китайской печати ревизионистов ругали в несколько раз чаще, чем империалистов) принесла Китаю новых экономических партнеров — Соединенные Штаты и страны Западной Европы. Так что "великая пролетарская культурная революция" была такой же конъюнктурной, как и короткая "дружба навек" с СССР.
ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ
При содействии издательства ВАГРИУС "Власть" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ
 |
|