"Не хочется становиться бизнес-проектом"

Работала со Станиславом Говорухиным, снималась в голливудском блокбастере "Росомаха: Бессмертный" с Хью Джекманом, в триллере "Шпион, выйди вон" с Гэри Олдманом и Колином Фертом. Этих трех пунктов в биографии уже достаточно, чтобы почувствовать себя важной особой, но Светлана Ходченкова не любит заниматься самолюбованием и предпочитает выбирать проекты, которые требуют все новых знаний и умений. Например, для фильма "Викинг" актриса учила греческий язык и специально ездила в Грецию, чтобы ощутить атмосферу монастырей и понаблюдать за монахинями. Оценить старания можно будет 22 декабря, когда фильм наконец выйдет на экраны.

— На роли в фильме "Викинг" пробовались многие. Знаю, что кастинги шли несколько лет. Вас сразу утвердили?

— Не сразу. На этот проект я пробовалась два года. Мне сначала и роль Рогнеды предлагали. И пробовалась я с несколькими партнерами. Из нас как будто пытались пазл сложить. Решения пришлось ждать очень долго. Но когда утвердили, я была очень рада. Сродни ощущениям от утверждения на фильм "Росомаха".

— Сам фильм вы еще не видели?

— Нет, только свои отрывки, которые озвучивала. И из этих маленьких кусочков невозможно сложить общее ощущение от картины. Видишь только себя, и складывается впечатление, что твой персонаж либо постоянно плачет, либо постоянно страдает. И кажется тебе не широким, не объемным.

— Но ведь кино так и снимается: сегодня сцена страдания, завтра сцена любви, а послезавтра снимаем знакомство. И как тут сохранить накал и пыл актерский?

— Для этого как раз и существует актерская школа. Перед тем как приступить к работе над любой ролью, мы встречаемся с режиссером, с партнерами, все это разбираем и обсуждаем. Где тот самый пик, где событие, которое должно быть кульминационным. Актеры-самородки, которые не учились актерскому делу, иногда не могут эту энергетику перенести из дубля в дубль. Поэтому очень важна актерская школа.

— Вы играете Ирину, это главная женская роль в картине, верно?

— Женских ролей всего две. Рогнеда — ее играет Александра Бортич. И моя Ирина — бывшая монашка, из монастыря. Для меня было важно понять, чем она живет. Как она существовала в том времени, будучи христианкой среди язычников. Андрей Юрьевич тогда посоветовал мне поехать в Грецию и понаблюдать за монахинями. И я поехала, была в нескольких монастырях. У них даже поступь иная. Тихие, робкие. Умеют раствориться. Это ощущение эфемерности я пыталась передать.

— Вы проводили какие-то параллели с сегодняшним днем, когда готовились к роли?

— Конечно, люди-то не меняются. Меняются только обстоятельства, в которые погружен человек. Война в те времена и война сейчас движимы одними и теми же мотивами: власть, деньги, любовь — абсолютно безвременные вещи. К тому же мне было необходимо найти оправдание своей героине и понять, в какой момент она влюбилась в своего врага — человека, который убивает ее мужа. По сути, моя героиня берет на себя ответственность за то, чтобы объяснить этому варвару, язычнику, которого она любит, что Бог един, вот к чему надо стремиться. Пытается дать ему опору и хоть что-то святое. Для того чтобы был единый ты, для того чтобы тебя не разрывали твои душевные смятения, ты должен понимать, что Бог един и он тебя любит.

— Довольно простая мысль, которая сегодня не пользуется популярностью в СМИ. Ежедневно нас пытаются убедить в том, что есть опасные религии и есть "опасный" Бог. Вы думаете об этом? Вас это беспокоит?

— Конечно, беспокоит, и мне от этого становится страшно, я не чувствую себя в безопасности. При этом я абсолютно четко осознаю, что живу в эпоху тотальной интерпретации, интерпретации всего и как угодно. Если раньше интерпретация была всего лишь переводом, то сегодня это уже не перевод, а поиски новых содержаний, и от этого любой Бог может стать опасным.

— Тогда у меня такой вопрос. Вы известный человек, медийный. Вы чувствуете дополнительную ответственность за свои слова и поступки?

— Чувствую, конечно. Потому что понимаю, что все, что я выношу на суд читателей, да в том же инстаграме, имеет значение. Я могу неосознанно призвать к каким-то неправомерным действиям, и последствия окажутся самыми разными, поэтому надо отдавать себе отчет в том, что, где и как я пишу или говорю.

— У вас нет ощущения, что с развитием социальных сетей вы стали слишком доступны для своих поклонников? Вплоть до того, что появилось некоторое панибратство, мол, "Свет, тебе эта помада не идет". Вас это не раздражает?

— Мы все понимаем, что такое социальная сеть. Как только ты открываешь страничку, ты открываешь дверь в свою приватную жизнь. И с распростертыми объятиями встречаешь гостей, говоришь: "Welcome, вот, ребята, пожалуйста, чай, кофе, плюшки, давайте пообщаемся". Стоишь в тапках перед ними, в халате, ну, грубо говоря. И потом вдруг какой-то гость говорит, что "халатик-то у тебя не очень, и тапочки так себе". Но у меня есть выбор, я могу не заводить свою страницу и избегать социальных сетей, но раз я сделала, то я в каком-то смысле должна учитывать издержки. Мне повезло, критических ситуаций не было. Стараюсь напоминать себе, что сама всех сюда пустила, поэтому фильтрую, так сказать, контент страницы. Ну и конечно, куда без: "Свет, привет, что так фоток мало, давай еще".

— А в жизнь это переносится?

— Бывает. Но это еще до социальных сетей возникло. Ориентироваться только на плохое невозможно. И я прекрасно понимаю, что нравиться всем невозможно. И хорошо, что я отдаю себе в этом отчет. Иначе я, наверное, плакала бы, читая все эти комментарии, сходила с ума.

— Вы ведь согласны с тем, что актер, выходя на сцену, ждет поглаживания от зрителей в том числе. Соцсети для вас — социальные поглаживания или инструмент для работы?

— Я пытаюсь синтезировать эти понятия. Человек, выбравший профессию актера, хочет, чтобы его любили. Мы не готовы к негативу, хотя нам всегда повторяют: "Вы знали, куда шли". Вообще-то не знали. Мы идем в профессию с широко раскрытыми глазами, мы голодны до пьес, мы голодны до сценариев, мы хотим работать на сцене, в театре, о побочных эффектах никто не думает. Мы хотим быть узнаваемыми, мы хотим, чтобы на нас обращали внимание, но не хотим, чтобы за нами следили и поджидали ночью у подъезда. И к этому невозможно подготовиться, только с годами и с опытом нарастает броня, хотя для меня каждый раз как первый. Все артисты очень тонкокожие — это нужно для профессии, иначе ты не сможешь показать спектр эмоций и чувств. Мы оголяем тонкие проводочки своей нервной системы, которые очень быстро подключаются ко всему негативному. Мы хотим, чтобы нас постоянно гладили по головке, говорили, какие мы замечательные, хорошие, понятно, что это не может происходить 24 часа в сутки. Но тем не менее. Если возвращаться к вопросу... С точки зрения пиара наших проектов инстаграм, конечно, очень помогает. Премьеры в кино или в театре всегда анонсирую через соцсети.

— У вас ведь не так много ролей в театре?

— Как ни странно, в театр я пришла позже, чем в кинематограф. Сейчас у меня один спектакль — "История любви, комедия ошибок", который собирает какие-то невероятные залы, зрители стоят и аплодируют, а это еще то поглаживание! Но надо признаться, что я отказываюсь от очень многих ролей. Того, что хочется сыграть, пока не предлагают, а то, что предлагают... Понимаете, я в работе очень ценю развитие. Стагнация и регресс — не мое. Хочется расти дальше.

— Сейчас очень много говорят о кризисе российского кинематографа. О том, что фильмы снимают либо чтобы собрать кассу, либо по заказу — военно-патриотическое кино. Есть такое ощущение у вас, человека из индустрии?

— Определенно чувствуется, что тематика стала сужаться. Но тем не менее есть ряд независимых проектов на совершенно другие темы. Конечно, мы уже не находимся в прекрасной "новой волне" нулевых, и я ощущаю некую стагнацию. Но она во всем мире ощущается — это не значит, что во всем мире снимается военно-патриотическое кино, но, как мне кажется, кино должно немного поменяться. Я пока не знаю как, но очень скоро должен случиться переход. Есть ощущение, что все обо всем уже сказано. Нужен новый подход.

— Спрошу о вашей работе с Bulgari. Это по любви или по контракту?

— Любовь возникла до того, как мы официально оформили наши отношения (смеется). Тогда красные дорожки только-только стали появляться в моей жизни, и мой выбор падал на ювелирные украшения Bulgari чаще всего. В том числе и на премьере фильма "Росомаха". И вот с тех пор мы как-то очень дружим... Сейчас уже де-юре мы сотрудничаем, но де-факто это большая дружба и взаимная любовь. Так что все по любви.

— Будь мы сейчас в Голливуде, рядом с вами сидели бы два охранника, три пресс-секретаря, которые попросили бы меня удалиться после первого же неудачного вопроса. Работает целая команда имиджмейкеров, биографов и кого только не. В России актер — не бизнес-проект. Может, стоило бы?

— Не хочется становиться бизнес-проектом, хочется оставаться нормальным человеком. Единственное, что я всецело поддерживаю: нельзя пускать журналистов в свою личную жизнь, потому что чем больше зрители знают твоих личных моментов, тем вероятнее, что ты перестанешь быть интересен в профессиональном плане. Зритель этого даже не осознает, ему интересно, какая у меня машина, где я одеваюсь, что ем, пью, а дальше — тупик. Зритель начинает соотносить мою личность с моими ролями, а я играю разных женщин — и счастливых матерей, и монахинь, и девушек легкого поведения. Поэтому я, как человек, который уважает своего зрителя, должна помочь им не разочароваться в себе.

— У вас есть райдер? Белые розы, например, в гримерку?

— Ой, да, кстати, белые розы надо вписать... (смеется). Есть минимальный комфорт. Вот и все.

— Вам интересно искусство, которое требует объяснений и аннотаций?

— Мне кажется, что невозможно все упростить и свести к дважды два четыре. Иначе начнется деградация. А зритель уже вправе сам выбирать, его это искусство или нет...

— Наверняка вы слышали о скандале вокруг фильма "Матильда" Алексея Учителя, о скандале вокруг выставки Яна Фабра в Эрмитаже. Их объединяет то, что запретить их требуют возмущенные зрители, общественные объединения, а вовсе не государство и "министерство правды". Ни фильм, ни выставка не нарушают норм Уголовного кодекса. Вы сталкивались с самоцензурой?

— Невозможно думать о чувствах всех людей и принимать во внимание все этические моменты. Невозможно все искусство обвести рамкой этики и цензуры. Искусство же должно рассказывать о проблемах, а человек сам принимает для себя решение, как на это реагировать. Я против цензуры, если искусство, как вы говорите, не нарушает норм УК, и считаю, что смягчать углы неправильно, наоборот, чем жестче мы обозначаем проблему, тем острее на это реагирует зритель, тем более явно мы поднимаем какие-то серьезные вопросы в обществе. А когда мы начинаем сглаживать углы, все становится жвачкой. Но когда искусство начинает ратовать за что-то и становится призывом к действию, наверное, это не самый правильный момент. Оно не должно разделять общество. Не должно заставлять выбирать сторону черного или белого. Искусство не может быть агитационным.

Беседовала Натела Поцхверия