«Пушкин — дитя гармонии»

Филолог и прозаик Евгений Водолазкин рассказал Марии Башмаковой, что лично для него значит «наше все»

Накануне 180-летней годовщины смерти Александра Пушкина известный писатель, сотрудник Пушкинского Дома Евгений Водолазкин рассказал "Огоньку", что значит поэт лично для него, почему Пушкина нельзя не любить и опасно ли отливать "наше все" в бронзе

— Марина Цветаева написала, как в ее жизни появился Пушкин. А как он появился в вашей?

— Как все первое: слова, предметы. Вот и Пушкин был среди первых явлений. Например, когда я думаю об осени, вспоминаю: "Уж небо осенью дышало..." Как одно слово это произношу, длинный такой вариант слова "осень". Видите ли, Пушкин принадлежит к числу тех явлений, которые кажутся вечными, как бытие, и такими же фундаментальными. Такой дар дан очень немногим. Помню, как моя прабабка мне читала: "Шалун уж отморозил пальчик..." — и грозила пальцем в нужный момент. То, что попадает в сознание лет до пяти, обладает иммунитетом аксиомы. Я назову две любимые пушкинские вещи: "Из Пиндемонти" (мне близко каждое слово, моя жизнь строится по этому стихотворению) и "Если жизнь тебя обманет...". Меня всегда утешают эти строки. Вот сейчас у меня сгорел дом в деревне — я вспомнил это стихотворение и успокоился.

— Почему именно у Пушкина такая особенность — "быть фундаментальным", причем в массовом сознании?

— Тут две линии сошлись, как они вообще сходятся в классике. Что такое классическое произведение? Это очень хорошего качества текст, с одной стороны, а с другой — общественное признание этого текста. Когда эти два явления соединяются, мы говорим о классическом произведении. Но Пушкин не просто классик, а классик в квадрате. Соединенность прекрасного текста и того фантастически внимательного, если угодно, любовного восприятия, каким он пользуется в России, определяет его место в нашей жизни. Поэтому детям кого читают? Пушкина.

Пушкин был убит, он мученик. На Руси всегда мучеников почитали. Кроме того, он очень светлый. Его свет — не напряженное благочестие, которое подавляет. Пушкин из тех, с кем не хочется расставаться

— Пушкина за рубежом так же любят или для иностранного читателя он другой?

— Для них он совершенно другой. В Германии, например, порой знают не столько тексты Пушкина, сколько водку с таким названием. Если мы спросим рядового европейца, что написал Пушкин, он вряд ли сможет внятно ответить. Я пытался рассуждать, почему ни Пушкин, ни Гоголь, который для меня не меньшая величина, чем Достоевский или Толстой, широко на Западе неизвестны. Сказать, что они непереводимы, наверное, нельзя. Их нельзя в буквальном смысле пере-вести, что называется, "взяв за руку", из одной культуры в другую. Потому что есть у них качества, понятные только людям русской культуры. В отношении Пушкина есть много нюансов. Ну, например, рядовой англичанин, почитав Пушкина, подумает: "А зачем Пушкин, если есть Байрон?" Но только нам понятно, насколько самобытны Пушкин и Лермонтов. Потому что в ту форму романтической поэзии, которая пришла с Запада, вкладывались совершенно другие вещи, другие проблемы решались. Контекстуально и Пушкин, и Лермонтов совершенно иные. И это их отличие не совсем понятно на Западе. Порой им кажется: наша литература не слишком оригинальна. Но мы насыщали западные жанры своей проблематикой. И наконец достигли того момента, когда западноевропейская литература нас не просто поняла, но и восхитилась. Наша классическая литература — в авангарде мировой. Просто на этапе Пушкина они нас еще не распробовали.

— Глыбы — Толстой и Достоевский воспринимаются неоднозначно, их нередко упрекают по разным поводам. А претензии к Пушкину сформулировать сложно. Хотя кто-то сочтет его вторичным, "слишком европейцем".

— Пушкин писал, держа в голове русское Средневековье, которое имеет потрясающий этический заряд. Не то чтобы он о нем специально думал — просто Средневековье у Пушкина проявляется прежде всего в этическом отношении к происходящему. Вспомните "Капитанскую дочку". Вот фраза, которая нравилась Лихачеву и нравится мне. Жена капитана Миронова говорит мужу, узнав о склоке: "Разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи". Это очень средневековая фраза, потому что Средневековье не верило в то, что даже правая сторона совсем уж безгрешна. Или замечательное выражение Пушкина о "Слове о полку Игореве", которое для меня как специалиста едва ли не главный аргумент в пользу того, что "Слово..." аутентично, а не подделка. Пушкин говорит: "А кто мог "Слово..." подделать? По уровню таланта — только двое: Державин и Карамзин. Но Карамзин — историк, а Державин и русского языка не знает, не то что церковнославянского".

— Как Пушкина воспринимали современники?

— Для современников он был разным. Для современников их пишущий коллега — это вызов, повод для ревности. Живому поэту вообще довольно непросто с современниками. Мертвому — чуть легче. А при жизни — полная неразбериха. Во времена Пушкина творил Нестор Кукольник и был очень популярен. Для некоторых в то время Кукольник и Пушкин были равноположены. Но теперь от Кукольника остался только романс Глинки. Время расставляет все по своим местам.

— Сегодня ярлык "наше все" так прилип к сознанию, что отдирать больно. В какой момент массовое сознание отлило Пушкина в бронзе?

— Это постепенно происходит. При жизни Александра Сергеевича самые глубокие умы точно понимали, что это за величина. Показателен пример из "Ревизора", когда Хлестаков заявляет, что он "с Пушкиным на дружеской ноге". И якобы спрашивает поэта: "Ну как, брат Пушкин?" И, заметьте, Хлестакову трудно представить, что может ему ответить Пушкин: "Да так как-то все, брат". Гоголь это верно подмечает, показывая пропасть между Пушкиным и обывателем. Но, с другой стороны, для обывателя Пушкин — имя! Уже в то время. То есть "наше все" поблескивало уже тогда. И поэт это, в общем, понимал. Но при этом у него была и вполне земная жизнь: "Но божество мое проголодалось!" — что-то в этом роде. Думаю, он правильно относился к разным регистрам своей жизни.

— Иногда кажется, что любовь именно к Пушкину — не личное чувство читателя, а навязанный стереотип восприятия. Как порой с религией: мне дали — я взял, а прочувствовать не могу.

— Да! Эту параллель я сам хотел провести. Пушкин — часть нашего культурного кода, которая воспринимается как генетический код и передается по наследству. Ребенка крестят в младенчестве и, когда он совсем мал, начинают читать Пушкина. И это чтение не требует рационального обоснования. Конечно, с возрастом человек может сказать: "А я не люблю Пушкина!"

— Вы таких встречали?

— Нет. Пушкин никому не мешает.

— Но сегодня мы с детства по инерции воспринимаем его как эталон. Не вредит ли это восприятию?

— Думаю, его "эталонность" восприятию не мешает. Есть вещи, созданные для почтительного отношения. Но ведь и такое отношение не отменяет проникновения в детали этого явления. Возьмем текст, окруженный наибольшим почитанием в истории человечества,— Библию. Помимо того что это сакральный текст, это еще и исторический, и любовный текст — почитайте "Песнь Песней". Почтительное отношение к предмету не отменяет внимательного рассмотрения его литературных, исторических качеств. И уж если в Библии совмещаются эти пласты, то в отношении Пушкина, который все же не Библия, это действительно возможно. Пушкин — "наше все", наше знамя. Но это знамя с потрясающим рисунком, которым можно любоваться, осознавая, что сказать о нем плохо нельзя. Нельзя не только потому, что это запрещает общественное мнение, а потому что это прекрасно. Пушкин — замечательный поэт, окруженный легендами. Миф не складывается вокруг человека рядового. Миф — наше активное отношение к предмету. Помню, как Дмитрий Сергеевич Лихачев пригласил меня на обед, и поэтому я опоздал в редакцию одного журнала. Когда пришел, объяснил причину задержки. "А что, он ест?" — спросили меня о человеке-легенде. Мифология необходима и сопровождает все большие явления.

Пушкин — часть нашего культурного кода, которая воспринимается как генетический код и передается по наследству. Ребенка крестят в младенчестве и, когда он совсем мал, начинают читать Пушкина. И это чтение не требует рационального обоснования

Евгений Водолазкин, писатель сотрудник Пушкинского Дома

Фото: Олег Харсеев, Коммерсантъ

— Достоевский и Толстой тоже мифологизированы, причем отношение к ним четко маркируется — от обожания до крайнего неприятия. С Пушкиным иначе: он вызывает любовь и благоговение.

— Да, все так. Пушкин был убит, он мученик. На Руси всегда мучеников почитали. Кроме того, он очень светлый. Его свет — не напряженное благочестие, которое подавляет. Пушкин из тех, с кем не хочется расставаться. В нем сочеталось несколько качеств, которые редко встречаются в одном человеке. Он был гениальным поэтом и прозаиком, а в то же время — неотразимым человеком. Хороший писатель или поэт — это всегда отступление от нормы. Он часто бывает склочным, желчным, а Пушкин был фантастически обаятелен.

— Русский менталитет тяготеет к морализаторству, Толстой и Достоевский приходят на ум. А у Пушкина этого нет.

— Совершенно верно. Наши великие — моралисты, а к концу жизни порой переходят к жанру проповеди, покидая пределы литературы. Пушкин этих пределов не покидал. Он, в отличие от многих классиков, не переходил из эстетики в этику. Пушкин — дитя гармонии. У него любовь к человеку чувствуется в каждой строчке. Это та же любовь к Богу, только через людей.

— Можно ли сказать, что каждому периоду жизни соответствует свой Пушкин? Возможно, до каких-то произведений нужно дорасти?

— Трудный вопрос. Пушкина я читал в основном в юности, а потом перечитывал. Но ни одна вещь не казалась мне непонятной. Другое дело: Пушкин многослоен, и в каждом возрасте ты видишь нечто другое. Если человек что-то прочитывает слишком рано, не беда. Когда к нему приходит собственный опыт, он из памяти извлекает прочитанное и подключает его к новому опыту. Вот "Евгений Онегин" — текст универсальный, для любого возраста. И дело не в том, что это "энциклопедия русской жизни", это энциклопедия всего. Я этот роман читал впервые лет в двенадцать. И книга сработала на перспективу: она подготовила меня к первой любви. Пушкинское влияние в моем тогдашнем чувстве было очень сильно...

— У вас очень пушкинская семья. Судя по именам: вы — Евгений, жена — Татьяна, дочь — Наталья...

— В Пушкинский Дом иначе не принимают! Я почти серьезно.

— Вы всю жизнь работаете в Пушкинском Доме. Пушкинисты — это особая каста филологов?

— Конечно, они занимают особое место, и по праву. Пушкинский Дом возник как центр исследования пушкинских текстов. Это потом он разросся за счет других отделов. Но и в древнерусском отделе, где я работаю, мы тоже можем кое-что изобразить. Да и в других отделах тоже.

— Пушкинский Дом — структура закрытая, но благодаря творчеству Битова и вашему читатель смог туда попасть. Как коллегии отреагировали, узнав себя в ваших текстах?

— Отношения не испортились. Мой друг Леонид Юзефович сказал как-то: "Ты смеешься, не обижая". Я верю всему, что говорит Юзефович. Смеяться можно, только любя.

Беседовала Мария Башмакова

Картина дня

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...