В прокат вышел фильм Мартина Скорсезе "Молчание" (2016), экранизация романа (1966) Сюсаку Эндо о гонениях на католиков в Японии XVII века. По мнению МИХАИЛА ТРОФИМЕНКОВА, живой классик не уступил в жестокости японским "инквизиторам": просмотр трехчасового фильма — пытка, не уступающая истязаниям, которым подвергаются на экране не желающие отречься от Христа японцы.
Фото: Централ Партнершип / Paramount
В том, что фильм начинается с красивых истязаний католиков не где-нибудь, а на холмах Нагасаки, невольно чудится историософский смысл. Власти обрушились с гонениями, сравнимыми с древнеримскими репрессиями против первохристиан, на 300-тысячную католическую общину, к которой сначала относились терпимо, словно почувствовав, что вслед за миссионерами непременно заявится какой-нибудь коммодор Перри, который наставит пушки на дворец сегуна и потребует статуса наибольшего благоприятствования в торговле. Прямым следствием чего будет идея превратить Японию в империю, которой никакой Перри не страшен, Перл-Харбор и Хиросима с Нагасаки.
Но пока что за христианский мир в Японии представительствуют юные иезуиты Родригес (Эндрю Гарфилд) и Гарупе (Адам Драйвер). Их миссия состоит в окормлении прячущихся по лесам и пещерам христиан и прежде всего в расследовании: правда ли, что их маститый предшественник Ферейра (Лиам Нисон) мало того, что отрекся от веры, так еще и перенял японский образ жизни.
Когда одна сторона конфликта представлена юными и безоружными фанатиками и толпой мучеников, а другая — дисциплинированной ратью садистов, сочувствие, естественно, на стороне гонимых. Тем более если садистами командует рафинированный интеллектуал Иноуэ (Иссэй Огата), в перерывах между казнями ведущий с плененным монахом коварные беседы. И то, что в иных обстоятельствах можно было бы назвать нормальным диалогом культур, предстает спором буддистской лжи с христианской истиной. Ну а как иначе, если и автор романа, и режиссер — католики, пусть даже Скорсезе и позволяет себе, как в "Последнем искушении Христа" (1988), диссидентские отклонения от канонов.
Дьявол, как всегда, кроется в деталях. Иноуэ неслучайно прозывают "инквизитором", а стилистику его речей так и хочется припечатать эпитетом "иезуитская". Иезуиты, они, конечно, чистейшие и честнейшие люди — но только когда их немного и у них нет сил и средств, чтобы сжигать неверных на кострах. Жестокость католической церкви вынесена за скобки фильма: жесток только буддизм. Кто бы спорил — жестоки все религии.
Если считать сочетание красоты и скуки (нет ничего скучнее, чем три часа наблюдать за разнообразными восточными пытками) непременным атрибутом "философского" кино, то да, конечно, Скорсезе — философ. Но в таком случае в философском "звании" следует отказать великим мистикам мирового кино Ингмару Бергману и Анджею Вайде. Они никогда не бывали скучны, поскольку Бог в их фильмах всегда был третьим лишним в человеческих экзистенциальных драмах. У Скорсезе же драма не экзистенциального, а идеологического толка.
Молчание, вынесенное в название романа и фильма, — это, само собой, молчание Бога. "Молчание" — так назывался и величайший фильм Бергмана. Но молчание Бога, не откликающегося на стоны тех, кто терпит муки (необязательно во имя Бога), — далеко не новость. Можно даже сказать, что молчание — атрибут Бога. Когда же Бог отверзает уста, возникает кощунственная мысль: лучше бы он молчал и дальше. Спросите об этом у Авраама и Иова. Впрочем, название фильма лукаво. Бог в конце концов заговорит с Родригесом, порекомендовав ему отречься. Впрочем, Родригес уже давно — под воздействием выпавших на его долю страданий — идентифицирует себя с Христом в Гефсиманском саду, что свидетельствует о грехе гордыни.
Но прежде всего это свидетельствует о том, что Родригес — плохой иезуит и, наверное, хороший человек. Ведь благодаря своим и чужим страданиям он не совершил, как бы ни уверял нас в этом Скорсезе, мучительного нравственного выбора, а просто-напросто реализовал фундаментальный принцип иезуитства: цель оправдывает средства.