Некролог
Даниил Гранин за письменным столом. Фото 1955 года
Фото: В.Капустин/Фотоархив журнала "Огонек"
Сложно сказать, когда именно скончавшийся на девяносто девятом году жизни Даниил Гранин осознал, что уже перестал в глазах окружающих быть просто человеком выдающимся и стал членом культурного пантеона, каноническим текстом о самом себе, на память известным культурному человеку. Представляется, что это произошло достаточно давно. Во всяком случае в статусе священной коровы он должен был себя ощущать не одно десятилетие своей очень долгой жизни. Разумеется, бессмысленно было когда-либо спрашивать у Гранина, как он сам к этому относился. Редко кто, при жизни попав в культурный пантеон, много размышляет на эти темы, по крайней мере публично,— обычно это их как бы и не волнует. Статус небожителя в современном Гранину обществе обычно воспринимался истинными небожителями как инструмент, как оружие, врученное неизвестными силами избраннику для исполнения его предназначения — защиты, содействия, созидания в избранной сфере, уязвления врагов, поддержания равновесия, да мало ли какие дела на свете требуют управления высшими силами. Да и собственные дела тем более нужно делать, а статус помогает.
То, что Даниил Гранин — неотъемлемая часть общероссийского культурного пантеона, представляющего Санкт-Петербург, как раз неудивительно. Наша склонность признавать за тем или иным живым человеком свойства, присущие, в общем, божеству, по всей видимости, удивительный, но совершенно понятный реликт античного политеизма, признававшего необходимость божества, духа или по крайней мере их персонификации для всего, что важно, неважно почему важно. Русский наследник античности Санкт-Петербург всегда имел своих представителей—гениев места в третьеримском собрании живых, вечно живых и приснопамятных легенд. При этом персональный выбор судьбы (в описании этих материй не обойтись без почтительности), как правило, необъясним стандартной логикой. Гранин, несомненно, крупный писатель. Но в пантеон он попал не поэтому. В это собрание нельзя попасть по дружбе с другими людьми-текстами-о-самих-себе — в этой небесной механике академик Дмитрий Лихачев, несомненно, мог назначить себе наследника, но, парадоксально, выбрать его было не в его власти (и к счастью, было крайне далеко от того, что его вообще интересовало). Принято считать, что назначение небожителем, хранителем высоких ценностей, осуществляется обществом. Но мириады искателей статусов, не понимающих, чем на деле грозит им успех, за века так и не нашли сколь-нибудь верного способа попасть в общеизвестный и посему никем не ведущийся список.
Известно лишь, что государство в этом помочь никак не в состоянии. С одной стороны, оно как институт общества вынуждено взаимодействовать со священными коровами, имеющими неповторимый (и часто скверный) нрав, поскольку речь идет о почтительном взаимодействии формальной власти с властью природной, истинной. С другой стороны, государство — лишь один из инструментов, с помощью которого на немолодые — редкие божества молоды — головы накладывается простой неудобный венец. Никакие факты в сочетании — литератор, фронтовик, киносценарист, популяризатор научных занятий, биограф ученых, энтузиаст и практик гражданской солидарности, равноправный член круга высоких интеллектуалов — не объяснят достоверно результата. Так было решено. Вопрос, кто решил, может задаваться, но не должен иметь ответа.
Этот вид власти как невероятно редкий ресурс всегда страстно интересует общество. Ведь во многом она — в каком-то смысле абсолютная неуязвимость. Взаимоотношения членов пантеона друг с другом, что интуитивно ясно, не имеет смысла мерять мерками обычных людей, поскольку священных коров можно проклинать, можно обожествлять, но к их делам нельзя по-настоящему присоединиться. Поэтому нередко люди идут на то, чтобы объяснять все происходящее внутри круга обычными человеческими дрязгами, ограниченностью, ненавистью,— и это ничего не меняет там, наверху, все лишь дополняет и уточняет канон о классиках и их непонятной жизни. Я не думаю, что оскорблю память Даниила Гранина, напомнив, как много людей его страстно не любили. Не меньшее число людей видели в нем обычного советского человека, возможно, банальное племенное божество советских интеллигентов. Все это не отрицает фантастической преданности Гранину как символу интеллигентности большинства тех, кто в России считает, что такие символы имеют высшую необходимость.
И лишь сейчас хочется сделать то, что уже невозможно сделать, а раньше было бессмысленно,— узнать, как чувствует себя человек, при жизни помещенный в пантеон и не ставший от этого отказываться. Что это было внутри него — одиночество? тоска по обыкновенности? осознание несовершенства, несоответствия и принципиальной невозможности соответствия себя тем критериям, которые предъявляет общество? Даниил Гранин не мог не писать об этом, и все это опубликовано, и мы все это читали сто лет назад, и думали почему-то — да это все не об этом.