Свита обыграла короля
на Авиньонском театральном фестивале
В Авиньоне продолжается 51-й театральный фестиваль. Особое место в программе фестиваля заняли гастроли берлинского театра «Фольксбюне» — крупнейший современный немецкий режиссер Франк Касторф в этом театре уже не работает. Из Авиньона — РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Фото: Christophe Raynaud de Lage / festival-avignon.com
Приближаясь к огромному бетонному круглому зданию авиньонского Парка экспозиций, на секунду останавливаешься, думая, что июльская жара сделала с твоей головой черное дело. Но скульптура Берта Ноймана «Шагающее колесо», много лет стоявшая перед берлинским театром «Фольксбюне» и ставшая эмблемой этого театра,— не мираж и не наваждение. Ее действительно выкопали из газона на площади Розы Люксембург немецкой столицы и привезли на гастроли в Авиньон вместе со спектаклем «Кабала святош». В Берлине теперь ей нет места — 1 июля труппа «Фольксбюне» под руководством режиссера Франка Касторфа сыграла свой последний спектакль, а с нового сезона театром руководит новый интендант — и это стало причиной большого городского скандала. Но факт остается фактом: черта под 25-летней «эпохой Касторфа» в театре «Фольксбюне» подведена. Поэтому гастроли «Кабалы святош» в Авиньоне для европейского фестивального рынка, в сущности, прощальные — труппа театра распускается, репертуар списывается.
Спектакль «Кабала святош. Жизнь господина де Мольера», не самая удачная работа Касторфа последних лет, очевидно, был выбран Авиньоном потому, что говорит, как и предписано названными произведениями Михаила Булгакова, о конфликтах искусства и власти — именно раздор с берлинскими политиками стал причиной непродления контракта с режиссером. Впрочем, в спектакле театра «Фольксбюне» нет очевидного противостояния свободных художников и коварных властителей, как государственных, так и религиозных,— здесь, в сущности, все комедианты, все ряженые. И сцена превращенного в анекдот телефонного разговора Булгакова со Сталиным, разыгранная в начале длящегося пять с лишним часов представления, сделана в откровенно пародийном ключе — писателя играет актриса Софи Ройс, а «вождь народов» похож на подвыпившего сантехника.
Что Касторф сделал действительно великолепно, так это искусно адаптировал спектакль к гигантскому пространству. Подвижным элементам декораций, повозке бродячих актеров и павильонам с дворцовыми интерьерами здесь нашлось гораздо больше места, чем на сцене «Фольксбюне». Зрительская трибуна в Авиньоне расположилась словно перед огромной, присыпанной, как и положено, опилками цирковой ареной. Ограничивающая ее гирлянда лампочек теряется далеко-далеко, в темноте — как будто под крышей павильона разместилась целая вселенная. Огромный экран, на котором показано едва ли не большинство сцен спектакля, здесь не просто «ноу-хау» Касторфа, часто выносящего изнанку сцены на крупный план, но производственная необходимость — иначе актерских лиц было бы совсем не видно.
В таком пространстве театрализованный конфликт актеров, борющихся за власть друг над другом, и представителей разных типов власти, истошно и радостно актерствующих, приобрел какое-то иное измерение. Самыми сильными моментами спектакля вдруг стали те, когда герои, чуть искаженные, грубовато загримированные лица которых только что широко раскрывали глаза и застывали гримасами на экране, вдруг превращаются в крошечные, но настоящие фигурки, мечущиеся по полутемной цирковой арене. Будь они вульгарными лицедеями или едва не изнасилованным королем архиепископом Парижа, тщета их усилий очевидна. Идет ли речь о придворной труппе каких-то незапамятных времен, насмешниках времен капитализма и масскульта (непременная тема Касторфа), или доживающей последние недели труппе «Фольксбюне» — в «Кабале святош» многое дописано и сымпровизировано на злобу дня, про себя и свой уходящий театр.
Тема театральной саморефлексии не только неисчерпаема, но и особенно подходит Авиньону — здесь любят обращаться к теням прошлого, даже сравнительно недавнего. И сколько бы ни говорили про необходимость открывать новые имена и поддерживать молодых, всегда подчеркивают, что главная сила Авиньонского фестиваля — не в тех или иных спектаклях, а в привычке десятков тысяч зрителей приезжать в «папский город» и жадно, требовательно любить театр с утра до вечера. Кстати, иногда рефлексии на темы сцены и задача представлять новые имена совпадают — как в спектакле «Дыхание» португальца Тиагу Родригеша. Театр у него показан одновременно мучительным и неизбежным делом: несколько актеров и режиссер пытаются вновь и вновь объяснить друг другу, зачем они выходят на сцену, как взаимодействуют между собой. Сама сцена практически пуста, и у каждого нет ничего, кроме уже сыгранных ролей и желания сыграть новые. Нет, речь здесь не о закулисной жизни и не об интригах — если не считать интригой саму потребность человека выйти на сцену. Где на самом деле царит не актер, а суфлер, существо непонятного пола, тихо нашептывающее всем персонажам реплики. Но иногда получается так, что только от чужого шепота и чужими словами можно прийти к самому себе.
Какие спектали играют на европейских театральных фестивалях
Театральные моды меняются небыстро — от лета до лета отдельные тенденции становятся чуть более заметны, другие — чуть менее. Победившая тенденция прошлых сезонов в этом году превратилась в очевидность: летние фестивали сегодня не просто определяют выбор туристических маршрутов, но и превращаются в своего рода единую репертуарную сетку, которая готова захватить публику с начала июля и не отпускать ее до конца сентября. Авиньон, Экс-ан-Прованс, Барселона, Зальцбург, Эдинбург, Рур — а там уже скоро и Парижский осенний фестиваль, плавно переходящий в рождественские базары. Читайте подробнее