«Когда новый президент РАН сядет в это кресло, эйфория пройдет уже на следующий день»

Математик Валерий Козлов возглавляет Российскую академию наук с марта 2017 года — правительство назначило его и. о. президента РАН, когда все три кандидата на этот пост неожиданно передумали участвовать в голосовании. Следующие выборы пройдут 25–27 сентября. Накануне этого события корреспондент “Ъ” Александр Черных поговорил с Валерием Козловым о том, как он оказался во главе академии и почему не стал держаться за эту должность. Господин Козлов заявил, что не видит проблемы в согласовании кандидатов в президенты РАН с правительством, откровенно признав, что такое происходило практически всю историю академии. По его словам, новому главе РАН удастся реализовать свою программу «только в каждодневном диалоге с властью».

— Давайте вспомним историю вашего назначения. Март 2017 года, академики съехались на общее собрание, чтобы проголосовать. И вдруг все три кандидата в президенты РАН выходят на сцену и говорят, что берут самоотвод. Вы к тому времени уже знали, что выборы не состоятся?

— Скажу откровенно, для меня, как и для подавляющего большинства коллег, эти события были неожиданными. Я узнал об их договоренности утром, за пару часов до общего собрания,— к тому времени об этом знали уже практически все в академии. Кстати говоря, мотив кандидатов мне был не вполне непонятен.

— Но СМИ еще накануне писали, что возможен такой вариант: выборы переносят, а вас назначают исполняющим обязанности.

— Подобные слухи были, и моя фамилия тоже упоминалась, но я в это совершенно не верил. Ведь заранее ко мне никто не обращался с такими предложениями. И вообще я уже планировал покинуть должность вице-президента: после 16 лет работы она несколько приелась (смеется).

Но тем утром Владимир Евгеньевич Фортов сказал, что теперь академию должен возглавить один из вице-президентов — и, скорее всего, это буду я. На мой немой вопрос он ответил, что это решение правительства: «Ты всех знаешь, тебя все знают, а главное — внутри академии твоя кандидатура не вызовет сейчас дополнительных скандалов».

Вечером меня пригласили в администрацию президента, где мы дружески поговорили с Андреем Александровичем Фурсенко. Мы давно друг друга знаем, поэтому ничего не скрывали.

— А вы обсуждали с ним снятие коллег с выборов?

— Не буду лукавить, этот вопрос меня уже мало интересовал. Я рассмотрел его прагматически: если ситуация уже необратима, надо заниматься последствиями. И в беседе с Андреем Александровичем я сразу подчеркнул, что у меня нет амбиций выдвигаться в президенты РАН. Он с пониманием отнесся к моей позиции и дал напутствие: организовать честные, демократичные, прозрачные выборы. Это нужно было решить за шесть месяцев.

— С чего вы начали?

— Честно говоря, я не понимал, какие конкретно недостатки увидели в процедуре избрания главы академии. Но тем не менее мы решили еще раз вернуться к исходному документу и заново поработать над ним. Я возглавил рабочую группу президиума академии, чтобы потом к коллегам не возникало вопросов. Мы каждый день собирались, обсуждали и в итоге приняли новые концептуальные решения. Например, раньше выдвигать кандидатов могли только тематические и региональные отделения. А мы предложили дать ученым возможность объединяться в группы — минимум по 50 человек — и так выдвигать своего кандидата. Через две недели у нас получился достаточно хороший документ. Никаких критических замечаний ни от коллег, ни от администрации президента, ни от правительства к нему не поступило.

— Дальше на его основе «Единая Россия» разработала свой законопроект, где появилось «правительственное согласование» кандидатов. Эту норму уже депутаты добавили?

— Верно. Хотя я с самого начала говорил коллегам, что для успешного проведения выборов нужно предварительное согласование кандидатов с руководством страны. В самом широком смысле — с правительством как нашим учредителем, с администрацией президента, с Минобрнауки. Даже консультации с ФАНО были бы нелишними. Ведь президент академии является ассоциированным членом правительства, принимает участие в его заседаниях, представляя интересы научного сообщества. Поэтому без такого согласования не обойтись.

— Но закон в итоге оказался совершенно непрозрачным. Академия отправила в правительство список из семи кандидатов, обратно получила пять. Кто принял это решение, по каким соображениям — до сих пор неизвестно.

— Да, закон получился коротким по тексту, но непростым по содержанию. Было много дискуссий. Напомню, первоначально депутаты прописали ограничение — не более трех кандидатов в президенты. Я уже тогда говорил, что эта цифра взята с потолка и коллеги воспримут ее отрицательно. В итоге мы добились отмены этого ограничения.

— У меня создалось впечатление, что норма «не более трех кандидатов» была поставлена специально, чтобы отвлечь внимание академии. В итоге претензии научного сообщества были высказаны именно к цифре, а не к самой идее фильтра кандидатов. Я спрашивал у депутатов, почему они не записали открытый механизм согласования, мне отвечали, что «правительство само разберется». Но почему академия не потребовала: «Проясните критерии согласования!» Почему президиум не задал вопрос: «А нужно ли вообще такое согласование?»

— Действительно, дискуссии сосредоточились на количественных ограничениях. Но ваш вопрос, конечно, более многоплановый, и я бы не хотел от него отмахиваться. Разъясню свою точку зрения. Академии наук в 2024 году исполнится 300 лет — это большой кусок непростой истории нашей страны. До 1917 года это была Императорская академия и ее президенты, скажем прямо, назначались государем императором. Разве все они были великими учеными? Некоторые вообще имели к науке достаточно косвенное отношение. Первый наш президент, Лаврентий Блюментрост, и вовсе был медиком Петра Великого. Хорошо это было или плохо? А зачем спрашивать — так было, это наша история. Зато среди членов академии было действительно много великих людей, которые оставили глубочайший след в мировой науке.

Впервые в академии все стало демократично в коротком промежутке от Февральской революции до Октябрьской. За это время успели выбрать президентом Александра Карпинского — его заслуженно называют «отцом русской геологии», он похоронен у Кремлевской стены. А потом началось советское время, были внедрены другие принципы руководства. Формально президенты избирались, но мы с вами понимаем, что вот тогда-то кандидатуры точно согласовывались. Я видел материалы с краткими досье на восемь-девять ученых, эти материалы подавались лично Сталину.

— А кто готовил эти представления? Президиум академии?

— Нет, другая структура. Она по-разному называлась — НКВД, потом МВД… Когда читаешь эти характеристики, то удивляешься, как у них получалось так емко, кратко и довольно точно охарактеризовать человека. Мы привыкли относиться к советским временам с какой-то долей скептицизма, особенно в области кадровой политики, это верно. Но посмотрите, кто в итоге был назначен — или, если хотите, избран — на пост главы академии: Сергей Вавилов, Александр Несмеянов, Мстислав Келдыш. Выдающиеся ученые, которые в молодом возрасте заняли эту позицию и обеспечили расцвет нашей науки.

Конечно, в условиях занавеса и международной изоляции у руководства Советского Союза не было других вариантов. Очень важно было поддерживать свою науку. Ядерная программа, космическая программа, которая включала в себя разработку доставки ядерного оружия,— все это делалось нами самостоятельно и вело за собой разработки в смежных областях. Наша наука себя блестяще показала. Потом, в 1991 году, произошла трансформация Академии наук СССР в РАН — слава богу, без больших потрясений и потерь, хотя и не без драматизма. Новым президентом стал Юрий Осипов.

— Ну хоть его-то выбрали без согласования?

— Лучше всего поговорить с ним на эту тему (смеется). Я выскажу свой личный взгляд. Юрий Сергеевич — по всем параметрам наш достойнейший коллега. Но, думаю, определенную роль сыграло то, что он из Екатеринбурга — как и наш первый президент Борис Ельцин. Они были знакомы, Юрий Сергеевич знал и других наших государственных деятелей, и это помогало ему на первых порах. Ну а в 2013 году на выборах победил Владимир Фортов. И вот там точно никакого предварительного согласования не было. Но хорошо это или плохо? Я не знаю. Если говорить о демократических принципах — отлично. А по факту за этим последовали трудные времена, правительство провело реформу академии, которая полностью изменила ландшафт нашей фундаментальной науки. Спрашивается, если бы на тех выборах правительство согласовало кандидатов, может, судьба академии была бы другой? Я не знаю, но думаю, что согласования в том или ином виде должны быть. А вот как это надо делать — вопрос тяжелый. Может быть, сейчас он решен не совсем правильно.

— Несколько раз от чиновников слышал, что в начале реформы академии предлагали стать независимым от государства объединением ученых. И тогда власть вообще бы не вмешивалась в их внутренние дела. Но академики захотели остаться государственной структурой, поэтому, мол, чего теперь возмущаться, сами виноваты. На ваш взгляд, это правильно?

— Так же рассуждают и многие мои коллеги. Но если мы снова посмотрим на исторический путь академии, то увидим: она всегда была встроена в систему государственного управления наукой. Сейчас мы являемся федеральным государственным бюджетным учреждением, и это даже немного коробит. Само обращение звучит странно — президент ФГБУ, а дальше в кавычках «Российская академия наук». Ну, что это такое…

На встречах с Владимиром Владимировичем (Путиным.— “Ъ”) — и узким составом, и более широким — я говорил, что нам необходимо изменение правового статуса. У Курчатовского центра есть отдельный закон, у МГУ и СПбГУ есть закон, и академия тоже его достойна. А форма ФГБУ создает какие-то несвойственные нам бюрократические моменты. Владимир Владимирович, как я понял, позитивно к этому замечанию отнесся. Но это серьезный шаг, и делать его надо осмотрительно.

— А как в этом законе будут записаны взаимоотношения с ФАНО?

— Вообще у нас с ними сложилась очень неустойчивая конструкция, которую пора менять. Первый вариант — превратить ФАНО в некое подобие управделами академии. Так уже было в советское время: финансирование шло через эту структуру, руководитель которой назначался правительством. А вторая идея — наоборот, повысить ФАНО до уровня отдельного министерства науки. Наделить их реальными полномочиями, чтобы организовывать фундаментальные и прикладные исследования. И академия наук будет при нем главным экспертным органом.

— Минобрнауки этой идее не обрадуется, не так ли?

— Может, и не обрадуется. Но я вот наблюдаю за работой министерства и вижу, что им объективно тяжело заниматься и школами, и высшим образованием, да еще и наукой. Очень сложно быть погруженными во все эти разноплановые вопросы.

— Вы не могли бы пояснить подробнее, в чем у вас проблемы с ФАНО? И вообще, в чем отличие между агентством и академией?

— Это правильный вопрос, и здесь стоит попытаться расставить точки над i. Понимаете, наука всегда делалась в институтах. А после реформы все институты стали подведомственны ФАНО, теперь это их учредитель.

— Но в названиях все равно значится «институт РАН».

— Да, но оно больше не обозначает принадлежности. Это все равно что название «Академический театр» — подчеркивает уровень театра, его традицию, историю, приверженность к классике. Вот так и здесь. А академия — и формально, и фактически — наукой больше не занимается. Это такое собрание выдающихся ученых, которые избраны в академию — не назначены, а избраны — благодаря исключительным научным результатам и достижениям.

— То есть эти ученые работают в институтах, подведомственных ФАНО, и они же параллельно составляют академию?

— Да, именно так.

— Но зачем тогда вообще нужна Академия наук теперь?

— Если брать наш устав, то главная функция РАН — экспертиза. Академики должны обладать представлением о том, что происходит в мировой и отечественной науке. И давать какие-то оценки и рекомендации, где нам в России следует сосредотачивать свои усилия. Но при этом в ФАНО тоже есть научный координационный совет, я сам туда вхожу. И многие называют его аналогом нашего президиума РАН. А ведь есть еще государственные научные фонды, которые распределяют гранты. Их экспертизы должны рассматриваться академией или это не наше дело? А наука в университетах — должна РАН оценивать, что там исследуют?

При этом все понимают, что силами одних лишь академиков невозможно провести все необходимые государству экспертизы, надо привлекать специалистов из наших институтов. Теперь это надо согласовывать с ФАНО, где могут ответить: «А зачем? Мы тогда сами все сделаем».

Другая задача академии — поддерживать международные связи, контакты между учеными и научными коллективами. Государство выделяет нам на эту работу какие-то деньги, но мы даже не можем передать их в наши же бывшие институты. Потому что с точки зрения финансирования — это просто другая планета. И эффективность международных связей на порядок падает.

Или возьмем издательскую деятельность: по закону РАН учреждает и издает научные журналы. Раньше у нас в составе академии было издательство «Наука», а теперь оно как юрлицо передано ФАНО. Но ФАНО по уставу не должно заниматься издательской деятельностью! И значит, мы должны все выставлять на конкурс. По закону так и надо делать, а по существу вопроса… Ну, я не стану называть это издевательством. Но каждый раз возникает масса проблем, которых никогда не было.

Много еще можно примеров привести, но давайте скажем коротко: последние четыре года мы с ФАНО занимались перетягиванием каната. По факту граница между полномочиями ФАНО и академии размыта, и ситуация эта никого не устраивает. Эту проблему в числе прочих придется решать новому президенту РАН. Неважно, кто это будет, когда он сядет в кресло, которое я сейчас занимаю, то эйфория пройдет уже на следующий день.

И тут я обращусь к коллегам: мы должны сделать все, чтобы в сентябре выборы состоялись и у нас появился президент. Кто-то, я знаю, не придает этому значения, думают, что меня снова назначат и. о. и ничего не изменится. Но, во-первых, не факт, что так и будет. А во-вторых — ну это, правда, не входит в мои планы. Если бы я хотел руководить академией, я бы по-честному пошел баллотироваться.

— А у вас за эти полгода так и не появилось амбиций стать президентом академии?

—Знаете, нет. Я и раньше себе хорошо представлял, какая это сложная ноша, а сейчас точно знаю, что не ошибался. Проблемы академии не решить только из этого кресла. Надо постоянно обращаться к правительству, министерству, президенту страны, надо постоянно что-то корректировать. Конечно, за эти месяцы мы тоже не сидели сложа руки, кое-чего добились.

Но сейчас, мне кажется, нужны люди помоложе, у которых больше энергии и сил.

Ну а я никуда не денусь, остаюсь членом академии и продолжаю общаться с коллегами — это доставляет мне настоящую радость. Есть чем заняться в математическом отделении академии, мы хотим, чтобы следующий Международный математический конгресс прошел в Санкт-Петербурге. А президентский пост пусть достанется тому, кто сам его хочет. Я давно и хорошо знаю всех семерых — теперь уже пятерых — кандидатов, все они достойны руководить академией. Наверное, у кого-то получится более успешно, у кого-то менее… Но пока человек не попробует, загадывать не стоит.

— Какой совет вы дадите новому президенту, уступая кабинет?

— Не создавать проблем на ровном месте — ни себе, ни, главное, академии. И извлекать пользу для науки из контактов с другими структурами. Руководитель РАН должен быть дипломатом — все те вещи, которые прописаны в программах у кандидатов, можно реализовать только в каждодневном диалоге с властью. Но, думаю, каждый из коллег понимает, на что он идет.

Интервью взял Александр Черных