В российский прокат вышел фильм Жака Дуайона "Роден". Этот франко-бельгийский байопик был номинирован на Золотую пальмовую ветвь в основной конкурсной программе LXX Каннского кинофестиваля, прошедшего в мае этого года. Не получил. И не мог получить, считает художественный критик Кира Долинина, смотревшая фильм со своей искусствоведческой колокольни.
Единственным внятным героем этого фильма оказался не Роден, а памятник Бальзаку
Фото: Artemis Productions
Писать об этом фильме легко — тут нет опасности нечаянно запустить спойлер. Во-первых, биография Родена неплохо известна массовой аудитории. Родился в простой семье, долгое время был подмастерьем и в сорок лет получил первый большой правительственный заказ, вошел в силу и моду; ругали и хвалили, больше ругали; имел долгий роман со своей ученицей Камиллой Клодель, после расставания с ней спал с кем попало, всю жизнь при этом прожил со швеей Розой; очень выгодно продавался, умер в солидном возрасте. Во-вторых, фильм снят по настолько сокращенной версии этой биографии, что даже статья в русской "Википедии" (во французской-то вообще почти ученый трактат) покажется романом. Упущено почти все, что могло бы дать редкий поворот или яркий акцент в сюжете: феминистическая драма Камиллы, сошедшей с ума в тени мэтра (фильмы об этом уже есть), гиперэгоцентричность большого художника, низкое происхождение взобравшегося на Олимп простолюдина, процесс сложнейших изменений в социальной роли художника, свидетелем и субъектом которого он был, религиозные метания и куча всего еще.
Весь фильм бородатый мужик с грустными глазами (Венсан Лендон) лепит, трахается, мечется по мастерской в длинном светлом балахоне, выясняет отношения со своими женщинами, гоняет каких-то невнятных подмастерьев и говорит-говорит-говорит.
И за каждый из пунктов до слез обидно. Подмастерья у мастера были тоже вообще-то не хухры-мухры: и Майоль, и Бурдель, и наша Анна Голубкина, а на пару месяцев у него осел даже Константин Брынкуши, еще не ставший Бранкузи, сбежавший от Родена, уверясь, что "под большим деревом ничего не вырастет". Да и секретарем был Рильке, который появляется в фильме на миг, но зачем, так и не ясно. Про любовные страсти тоже как-то без фанатизма: если с Камиллой Клодель хоть что-то понятно и ее много, то лучше всех сыгранная (Севрин Канель) несчастная дебелая Роза с жиденьким пучком на затылке, удерживавшая Родена всю жизнь и обвенчавшаяся с ним за несколько недель до собственной смерти, оказывается лишь могучим телом. Что в глазах скульптора, безусловно, большое достоинство, но нам ее, единственную из роденовских подруг, обнаженной не показывают. Процесс творчества, в кухню которого, вероятно, режиссер пытался погрузиться с головой, вызывает подозрение, что как раз скульптор, которого пригласили изображать работу ваятеля в фильме, был слабоват. А ради того, чтобы зритель узнал, что сначала лепят модель из глины на крутящемся постаменте, потом переводят ее в гипс и так далее, надо ли было затевать художественный фильм?
Единственным внятным героем этого фильма оказался не Роден, а памятник Бальзаку, заказ на который скульптор получил в 1891 году при помощи Золя. Он должен был сделать его за два года, работа растянулась на семь, да к тому же великого сына Франции Роден представил в виде толстопузого монстра в накинутом на жирное тело халате до полу. Вещь совершенно гениальная, но принята заказчиком не была, осталась у автора. Именно маета с Бальзаком показана так, чтобы зритель увидел, как из ничего рождается шедевр. Вот только бы еще при этом кинематографический Роден молчал...
Надо признаться, немым этот фильм точно бы выиграл. Изумительный цвет и свет, поддерживающие режим непрерывного визуального наслаждения (оператор Кристоф Бокарн), отсылают прямо в мир картин Дега, Мане или Уистлера. А вот слова, вложенные в уста когда-то написавших их художников (или написанные о них современниками), убивают фильм на корню. Весь киноопус оказывается посвящен вопросу, на который не может быть ответа: "Что думал художник?". Но ведь на него и не нужен ответ — ответ нужен на вопрос, как художник это сделал. Попытка изобразить момент творчества провальна априори. Что-то изменится, если вы узнаете, что условный Пушкин сочинил стихотворение, сидя на горшке, а не менее условный Пикассо набросал композицию на спине любовницы? А тут режиссер заставил своего героя произносить сто раз цитировавшиеся банальности из набора "Огюст Роден. Мысли об искусстве. Воспоминания современников". Слова написанные, будучи произнесенными с глубокомысленным видом, оборачиваются плоскими фразами. Еще хуже, когда так строится диалог: картонный Роден "объясняет" смотрящей ему в рот Камилле "Врата ада". Вальяжный седой Клод Моне, именитый и дружелюбный публицист Октав Мирбо, малорослый и почему-то худощавый Сезанн на грани нервного срыва и опять чем-то недовольный Роден обсуждают искусство цитатами из самих себя. Жуть.
Когда таких же картонных гениев прошлого сочинил Вуди Аллен в своей "Полуночи в Париже", он хотел посмеяться. Когда это сделал Жак Дуайон — он ужасно серьезен. Критик The Guardian назвал "Родена" "мучительно плохим фильмом". Я бы сказала, что плохих фильмов много, а вот такого подробного пособия, как не надо снимать кино о художниках, я не припомню. Оставьте художникам их работы, не давайте им говорить тогда, когда они говорить не собирались.