Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Два года назад я впервые приехал в полумертвый поселок Ржавец Рязанской области. Сквозь заросли крапивы я пробрался к покосившемуся домику моей прабабушки. В горнице, где вскрыли полы и разобрали печь, с большого фотопортрета в зеленой рамке на меня смотрел мой прадед. Павел Харитонович Корякин — воздухоплаватель, герой Первой мировой войны — погиб в лагере в 1939-м. Я поставил себе цель узнать как можно больше о его трагической судьбе и провел свое расследование..
— Каким был Павел Харитонович? — спрашиваю я свою 94-летнюю троюродную бабушку Анастасию Алексеевну, последнюю из тех, кто помнит прадеда.
— Добрый был, работящий. Он всем помогал. Наш род неплохой…
От этого «неплохой» мне становится отрадно. Это даже лучше, чем «хороший».
Царские награды Павла Харитоновича Корякина
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ
Деталей из жизни прадедушки было известно немного: воздухоплаватель, обладатель звания «Ворошиловский стрелок», узник лагеря где-то под Архангельском. Его соседи по поселку Ржавец всегда говорили о нем с почтением, он был известен всей округе как бесстрашный, прямолинейный и честный человек. Память о нем хранили и в семье: имя прадедушки я слышал с детства.
От Павла Харитоновича осталась одна единственная фотография. Остальные, видимо, изъяли при обыске или сожгли уже после: на них он был в форме царской армии. Его кожаная куртка воздухоплавателя пропала вместе со старинным сундуком после того, как в опустевший после смерти его вдовы деревенский дом стали заглядывать чужие. Сохранились царские награды, и то не все.
Мое расследование началось, когда поисковик на случайный запрос «Павел Харитонович Корякин» выдал файл «Список заключенных, умерших в Ягринлаге». Я подозвал папу — это была зацепка.
Через несколько дней мы уже ехали в поезде Москва-Северодвинск. Нас ждали местные энтузиасты — Северодвинское отделение общества «Совесть» во главе с бывшим врачом, краеведом Галиной Шавериной. Каждый год они ходят по болотам вблизи города: северная земля сама выталкивает на поверхность останки погибших. Они же позвали нас на открытие мемориальных плит на месте лагерного кладбища. Это было 30 октября 2015 года.
Когда белое полотно упало, и я прочитал «Корякин Павел Харитонович» на одной из них, у меня выступили слезы.
* * *Прозрачный северный воздух наполнял запах ладана, пение священников и выстрелы почетного караула.
* * *
История моей фамилии писана широкими мазками семейных легенд, связанных с разного рода испытаниями. Первое настигло Павла Корякина еще в детстве, когда его семья продала дом в поселке Ржавец и отправилась в сторону Самары в поисках лучшей доли. В дороге детям пришлось хоронить отца, Харитона Поликарповича, его сразила холера. Овдовевшая Матрона Кирилловна решила вернуться домой, где их уже никто не ждал. Брат мужа Василий, у которого самого было не меньше десяти детей, смог поселить их лишь в хлеву со скотом.
— Сама молотила, сама бороновала, — рассказывала мне Анастасия Алексеевна, — и построила дом-пятистенок.
Старшим в семье был брат Иван. Он первым отправился служить — шла русско-японская война. Вернулся он с контузией: взрывная волна от попадания японского снаряда в его крейсер «Громобой» выбросила Ивана за борт. После — японский плен. К тому моменту настала очередь службы Павла Харитоновича. Его ждала экспериментальная на тот момент воздухоплавательная рота, стоявшая в Приморье и показавшая себя в ту же русско-японскую.
Расследование мое продолжилось в военно-историческом архиве, где хранятся документы роты.
Ныне покойные сыновья прадеда — мой дедушка и его брат — не раз советовали близким отправиться в этот архив, чтобы изучить боевой путь Павла Харитоновича. Но начать это удалось лишь мне. Теперь я с досадой повторяю вместе с домашними: «Как жаль, что дедушка этого не видит».
Первая мировая война началась для Павла Харитоновича c Великого отступления 1915 года. Оно привело роту в район современного севера Белоруссии. Там, под Сморгонью, прадед стал свидетелем первых русских газовых атак. Он видел бурые облака отправляющих веществ с привязного аэростата — его поднимали на несколько сот метров, чтобы вести наблюдения и корректировать огонь своей артиллерии. Газ пускали и немцы: «Врач роты рапортом донес, что во время газовой атаки неприятеля 19-го июня сего (1916) года вторая наблюдательная станция подверглась действию газов в полном составе». Аэростат был серьезным аргументом для неприятеля: артиллерия, боясь быть обнаруженной, тут же замолкала, стоило «колбасе» (так называли аэростат) подняться в воздух. Однако сам аппарат становился привлекательной мишенью для летчиков. Тогда же мой прадед совершил подвиг, за который получил Георгиевский крест третьей степени. «…Находясь всегда при аэростате, он 21.07.15 при обстреле аэростата орудийным огнем и бомбами с аэропланов, невзирая на это поднимался, оставался в воздухе и производил наблюдения, выказывая неустрашимость, и своим мужеством служил примером для других»,— так описывается подвиг подпрапорщика Корякина.
Фото: Из семейного архива
После войны и последовавшей за ней службы в РККА прадед вернулся домой.
— Он работал на лесозаготовках в Марах, и оттуда привез два сруба, — вспоминает Анастасия Алексеевна, — сначала брату, моему отцу, а потом и себе.
— А дом-то стоит еще, тетя Настя?
— Стоит, а как же. Я тебе покажу.
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Павел Харитонович женился на Марии Васильевне Шашковой, дочери богатого крестьянина, у которого был собственный хутор. Известно, что он подарил ей модную тогда куклу «Екатерина II», которую привез из армии. В 1920-х у них родились Александра, Иван, Виктор и Клавдия. В 1930-х семья переехала в районный центр Александро-Невский, где поселилась в глиняном бараке. Прадедушка устроился диспетчером в машинно-тракторную станцию (МТС). Это был последний адрес Павла Харитоновича. Дальше путь терялся: мы не знали деталей судебного процесса.
***
После поездки в Северодвинск я написал в Управление ФСБ по Рязанской области с просьбой выдать дело прадедушки. Там на удивление быстро ответили: обещали пригласить в середине зимы.
21 января 2016 года я проснулся дважды: сквозь заиндевевшее окно экспресса меня слепило отраженное от снега восходящее солнце. Рязань была уже рядом. Мы с папой вошли в небольшую скучную комнату, где был только стол, три стула и сотрудница ФСБ. На столе лежала старая папка с большими буквами: «Дело».
— А можно вот так сфотографировать, — спросил папа, — в закрытом виде?
— Пожалуйста, но только обложку.
Я с волнением открыл дело: 21 января 1938 года — день в день! Ровно 78 лет назад прадед сидел за столом напротив офицера.
Днем ранее он вернулся из Москвы, привез запчасти для тракторов и, наверное, подарки для детей и племянников. Но его ждала не только семья. «Изъят паспорт, удостоверение ворошиловского стрелка, профбилет, билет ОСОАВИАХИМ, билет кассы взаимопомощи и разная переписка». Павла Харитоновича привезли в старинную рязанскую тюрьму — облезшее белое трехэтажное здание с круглыми башнями по углам. В анкете арестованного красным карандашом подчеркнуто: «прапорщик старой армии», «из крестьян-кулаков».
— Моя сестра Полина,— вспоминала Анастасия Алексеевна,— работала у директора МТС. Когда к ним пришли описывать вещи, она испугалась и позвонила дяде Паше. А его уже и не было. Она не знала.
В деле прадеда находилась формулировка обвинения: «…среди рабочих и служащих проводит активную контрреволюционную деятельность, направленную на срыв всех проводимых мероприятий и ремонта сельхозинвентаря парка МТС, одновременно проводил гнусную контрреволюционную клевету по отношению к ВКП(б) и членов правительства, одновременно распространял ложно-клеветнические слухи о невыносимом положении в нашей стране, скорой войне и гибели Советской власти».
«И был бы прав», — подумал я.
Фото: Из семейного архива
Сохранился и допрос.
— Никогда и нигде никакой контрреволюционной работы я в МТС не проводил и клевету на партию не распространял. Это на меня показано ложно.
— Вы уклоняетесь от правдивых показаний. Следствие категорически требует, чтобы вы дали искренние показания на поставленный вам вопрос.
— Я еще раз заявляю следствию, что никогда и нигде никакой контрреволюционной работы я в МТС не вел и клевету на партию не распространял. Ложных показаний у меня нет. Записано с моих слов и мне зачитано.
Допрос продолжился на следующий день. Павлу Харитоновичу оставалось лишь отрицать. Вопросов, на которые он мог ответить иначе, ему не задавали. «Он не признал», — вертелось в моей голове.
Подтянулись свидетели-доносчики: прадед, дескать, неодобрительно высказывался о советской помощи республиканцам Испании, а для «роспуска клеветы на власть» устраивал в МТС целые собрания трактористов. Из сельсовета пришла справка: Павел Корякин, оказывается, поступил на службу в МТС только для того, чтобы скрыть и «замазать» свое происхождение. «Кулак», «царский офицер», «наемная рабочая сила» вновь подчеркнуты красным.
Дело представлялось мне фильмом, а каждая его страница — новой сценой. Почему-то верилось, что не было печального исхода. Завороженный, я листал дальше. Перед глазами были стены сырой рязанской тюрьмы, короткие и холодные январские дни, ошарашенная семья. Дедушке тогда было 12. Его мать, жена Павла Харитоновича после ареста преодолела 150 километров, чтобы повидаться с мужем.
— Когда Павла Харитоновича отпустят? — спросила она красноармейца у ворот тюрьмы, вкладывая в его руку золотой царский червонец.
— Завтра отпустят, — ответил красноармеец, пряча монету. — Ступай теперь.
Хотя позже Анастасия Алексеевна сказала мне, что свидание прабабушке все-таки разрешили. Скорее всего, оно было последним. У нее точно была надежда. Откуда-то возникла надежда и у меня, когда я читал дело.
В июне 1938 года Павла Харитоновича приговорили к семи годам исправительно-трудовых лагерей.
Но это был не финал: мы пролистали только половину документа. Делом заинтересовалась Специальная коллегия верховного суда РСФСР. Она признавала, что показания свидетелей расходятся: те путали места, детали и время. Процесс перезапустили к декабрю. Тогда Павла Харитоновича перевели в Ряжскую тюрьму, чтобы свидетелям было ближе ездить. Они, похоже, сами устали от процесса. Один заболел на полгода, остальные являлись на допросы и очные ставки через раз.
— Вы не будете против, если я прервусь на обед? — обратилась к нам офицер. Мы читали дело уже несколько часов.
— Пожалуйста! — ответил папа. — Нам тогда…
— Да, я попрошу покинуть,— офицер смущенно улыбнулась.— Вы тоже можете пообедать, у нас есть хорошие рестораны рядом.
Очередное судебное заседание прошло в феврале 1939-го, спустя год после ареста. Удивительно, но показания пришли давать свидетели со стороны защиты — сослуживцы Павла Харитоновича. Они, как и мой прадед, все отрицали. Обвинение продолжало задавать одни и те же идиотские вопросы. Неизвестно, был ли кто из родственников на открытом заседании, но некоторые детали процесса каким-то образом детям Павла Харитоновича стали известны. Знали они и одного из доносчиков. Ими, к слову, оказались четверо молодых людей из ближайших деревень, один имел судимость. Приговор прадеду смягчили — пять лет лагерей.
Крупные листы дела прервались разлинованными тетрадными: «З\к Корякин Павел Харитонович, содержащийся в Ряжской тюрьме Рязанской области по ст. 58 п. 10 ч. 1». Это был ЕГО почерк. Кассационная жалоба, кульминация всего дела.
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
Фото: Из семейного архива
— Это пронзительный документ,— заметила офицер. Она, похоже, прониклась.
Прадедушка последовательно отвергает все обвинения. Когда он якобы высказывал среди трактористов пораженческие настроения, те «находились на зяблевой пашке и на молотьбе».
Он объясняет обиду одного из свидетелей: тот принес в диспетчерскую водку и предложил выпить, на что получил резкий отказ и предупреждение.
Не мог он и вести агитацию перед работниками МТС — они «работали в мастерской по ремонту тракторов в две смены, с 8 утра до 12 ночи. Выход из мастерской до окончания работ был воспрещен». А если бы прадед выступил с антисоветской агитацией на производственных совещаниях, его слова попали бы протокол и повлекли мгновенный арест. Он подчеркивает, что такие показания дал свидетель, который работал в другом учреждении и вообще не мог попасть на такие совещания. Свидетель этот, по словам прадеда, пытался получить работу в диспетчерской. «Я по телефону справился по последнему месту его службы в потребсоюзе,— писал Павел Харитонович.— Оттуда сообщили, что К. уволен за плохое отношение к работе и не рекомендовали брать его на работу. К. посчитал меня виновником в неполучении им службы в МТС».
Павел Харитонович писал о своих заслугах: «за честную и добросовестную свою работу получал от политотдела МТС премии денежные и материальные». Он был начальником учебных пунктов при Ряжском военкомате, где учил призывников стрелять, 13 из них получили знаки имени Ворошилова. «Прошу в просьбе не отказывать», — заключил прадед.
Свой 51-й день рождения он встретил, скорее всего, на этапе. Его доставили в Ягринлаг в июле 1939-го. Заключенные тогда возводили Молотовск, ныне Северодвинск. Спустя три месяца, 4 октября 1939 года Павел Харитонович Корякин скончался от милиарного туберкулеза — так написано в справке.
* * *
Материалы дела еще не закончились. Последние несколько листов начинались с заявления о реабилитации — его написала старшая дочь Павла Харитоновича 20 апреля 1960 года. Следователь поочередно беседовал с тремя доносчиками — четвертый не вернулся с войны. Двое свидетелей так и не смогли рассказать, что они говорили в суде и на очных ставках, ссылаясь на «плохую память». А третий от своих слов не отказался, но признался, что имел тогда задание от органов следить за прадедом. Возможно, так он умыл руки.
Бумага документов следователя была пожелтевшая, как в книгах, текст был набран на машинке. Документы тридцатых, черно-белые, с неряшливым почерком и ошибками, как будто хранили в себе мрак той страшной эпохи. Вскоре был вынесен вердикт: полностью реабилитирован.
