31 марта в Кемерово прилетел председатель Следственного комитета России Александр Бастрыкин. Он обошел сгоревшее здание и был на четвертом этаже «Зимней вишни», где ему не то что рассказали, а показали основную версию пожара. Потом он встретился с родственниками погибших и пропавших без вести детей и их родителей. Весь этот путь проделал в этот день и специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников и убедился: есть хоть кто-то, кому пока еще верят эти люди.
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ / купить фото
В субботу в 10 утра на центральной площади Кемерово перед зданием областной администрации у подножия памятника Ленину не было почти никого. 26 марта на митинге сразу несколько выступающих анонсировали новый митинг, этот, субботний, на который в конце концов не пришли люди.
Власти работали над тем, чтобы он не состоялся. Много раз было объявлено, что он несанкционированный, и теперь в разных местах я видел рамки и полицию, то есть на площадь можно было зайти, но вопрос, можно ли было выйти. Люди, идущие мимо, думали, между прочим, именно об этом, и это для них не было шуткой: им предстояло подумать о последствиях этого шага, а вернее, нескольких шагов. И если бы их было так много, что о последствиях можно было бы не думать, потому что всех не перевешают, вернее, не перештрафуют, то сейчас пришлось бы подумать: каждый человек, вошедший через рамку на площадь, казалось, был на вес золота для полиции — с ним можно было начать заниматься.
Поэтому и те, кто все же появился здесь, не переходили без крайней нужды за грань рамки и мирно, а не по законам военного времени беседовали, в том числе и с полицейскими, о том, что нынче очень холодно и что поэтому остальные вряд ли выберутся из домов, но, может, к полудню все-таки подтянутся, но что сами они до этого вряд ли здесь достоят, и не их в этом вина.
Полицейские слушали эти разговоры, по-моему, с завистью: они не были так свободны в выборе гражданской позиции на сегодня.
Вице-губернатор Сергей Цивилев думал собрать пресс-конференцию, чтобы подвести итоги этой адской, нечеловеческой недели, в которой ему была отведена, мягко говоря, не последняя роль, но лучше бы ему, похоже, было сделать, может, через день такую пресс-конференцию или через два. И возможно, в новом качестве. Появились сведения, что его судьба решена, потому что решена наконец судьба самого Амана Тулеева, который так много сделал для области за страшно сказать сколько лет, а еще больше не сделал. И ему, без сомнения, нужно было уходить, и уже сейчас, прямо сейчас, и это был тот случай, когда завтра поздно, но и вчера уже поздно, и вряд ли мог быть и. о. губернатора кто-то из тех, кто с Аманом Тулеевым работал не один год, потому что такой человек считай что и сам уже почти Аман Тулеев, а это никому в области не нужно, то есть совсем никому, пожалуй, что ни одному человеку. Так и выходило, что есть, видимо, только один и. о. — Сергей Цивилев, который вице-губернатором-то работает всего несколько дней. И вопрос был, судя по всему, только в том, когда об этом объявят.
А в 11 часов дня в двух судах, Центрального и Заводского районов города, начинались процессы, которые должны были определить, будут ли арестованы две подозреваемые по делу о пожаре в «Зимней вишне» и станут ли они и обвиняемыми: Юлия Богданова, гендиректор компании-собственника, то есть Кемеровской кондитерской компании, на месте которой и была в свое время построена «Зимняя вишня», а также Танзилия Комкова, бывший начальник Госпожнадзора Кемеровской области.
Юлию Богданову у входа в зал заседаний ждали судебные приставы и полицейские, всего восемь человек. Еще четверо пришли вместе с ней. Она шла, закрывшись от журналистов несвежевыкрашенной белесой челкой, и выглядела несчастной в наручниках на тонких запястьях. И вообще она была вся ломкая и горькая.
Я искал здесь родственников погибших. До сих пор они приходили на все суды. Они не смотрели даже, такое впечатление, на людей в клетках, а ведь по идее должны были их ненавидеть и могли, в отличие от судей в мантиях, прямо сейчас сказать им все, что про них думают. Но они ничего не говорили и только, казалось, искали тут информацию о том, что тогда, 25 марта, было, а особенно — что было до 25 марта и из-за чего все случилось 25-го.
Но сейчас тут не было никого из них, одни только журналисты, прокуроры и адвокаты, то есть те, кого гнала сюда в это что-то уж очень морозное утро профессиональная нужда.
С Юлии Богдановой сняли наручники, но она сидела, сложив руки так, словно они до сих пор были на ней. Она должна была, по версии следствия, осуществлять контроль за эксплуатацией здания, в том числе за соблюдением и исполнением техники пожарной безопасности. Следователь говорил о том, что она преследовала корыстные цели личной наживы, делая многочисленные внутренние перепланировки здания, чтобы разместить в нем как можно больше арендаторов (видимо, у нее к этому был особенный талант, как у сборщиков кубика Рубика). Подчиненные, по словам следователя, неоднократно предупреждали ее о том, что страдает пожбезопасность: они уже успели дать показания как раз по этому поводу. А она была тогда в лучшем случае беспечна.
Следователь предложил в качестве меры пресечения арест до 25 апреля, потому что иначе она может скрыться от правосудия с загранпаспортом. Кроме того, в последние несколько дней у нее были странные встречи (за ней, видимо, следили): в городской администрации, с пожарными и с бухгалтером кондитерской фабрики. Чем дольше говорил следователь, тем ниже склонялась к коленям голова Юлии Богдановой. То ли это давала знать о себе тяжесть вины, то ли она хотела, чтобы все так думали про тяжесть вины.
Тут я заметил в зале женщину средних лет и ее дочь лет 12. Они пришли, по-моему, уже после начала заседания и снимали, можно сказать лихорадочно, все происходящее: мама на планшет, девочка на телефон. Причем мама была более или менее спокойна, а вот девочка, это было видно, просто и в самом деле ненавидела Юлию Богданову: время от времени она подходила к самой клетке, стараясь протиснуться поближе к той меж почти сомкнутых колен приставов, и на лице ее было такое презрение, что я понимал: у нее, скорее всего, в пожаре погибли брат или сестра.
Адвокат предложил забрать у госпожи Богдановой загранпаспорт, чтобы она не могла покинуть Россию, и в связи с этим отпустить ее под домашний арест, но судья ходатайство без объяснений отклонил. Тогда адвокат постарался развенчать версию о том, что Юлия Богданова встречалась с бухгалтером и пожарными из корыстных соображений (может, она была с ними просто так) или даже с целью сговора. А сама Юлия Богданова сказала, что она встречалась, например, с бухгалтером, чтобы пострадавшим были выплачены по три миллиона рублей от собственника (про пожарных — без слов).
А я все думал, что ей сейчас что-то скажет та девочка.
Суд удалился на совещание, и журналисты стали спрашивать Юлию Богданову, что она думает о случившемся, и она сказала, что очень сожалеет, что пожарные не пустили ее внутрь торгового центра, когда она приехала, так как она могла кого-нибудь спасти.
Я спросил ее, признает ли она свою вину.
— Нет, я делала все,— сказала она, и голос ее прерывался,— чтобы гостям было комфортно в «Зимней вишне», и занималась этим изо дня в день.
Тогда я задал следующий вопрос:
— А вы чувствуете себя виновной?
Вопрос был не очень простой, особенно если учитывать ее ответ на мой первый вопрос, и она, мне кажется, не справилась, хоть и долго молчала, обдумывая ситуацию. Потом она произнесла:
— Конечно. Я чувствую себя виновной, потому что погибли люди, и это ужасно.
Я подумал, что если она чувствует себя виновной, то почему не признает свою вину? Если чувствуешь себя виновной, тогда прими эту вину. В этом, собственно говоря, и состояло простодушное коварство двух этих вопросов одного за другим, а на самом деле не коварство, а просто желание дождаться от этой дамы какой-нибудь правды.
И я, кажется, дождался. Кто-то сказал, как хорошо для нее, что этих ответов не слышал судья.
И я даже обернулся, когда почувствовал, что на меня смотрит та девочка. Она смотрела, мне кажется, с благодарностью. Девочка, видимо, все понимала. То есть это была все-таки умная девочка.
А Юлия Богданова уже говорила, что думает, это поджог, а на вопрос, кто поджег, отвечала, что, наверное, хулиганы, с которыми у них в «Зимней вишне» были проблемы.
Логика ее была безупречна: версия поджога освобождала ее от ответственности, по крайней мере уголовной.
Ее арестовали.
Через полчаса я был у торгового центра «Зимняя вишня». Возле стихийного мемориала батюшка с кадилом в руках попросил у меня зажигалку. У меня не было, но у фотографа Дмитрия Азарова, конечно, была. Батюшка поблагодарил и поджег кружочек угля на дне кадила. Уголь мгновенно занялся, и я спросил его, только ли на Кузбассе кадило углем топят. Он покачал головой:
— Почему? Везде уголь. Во всем мире. У нас не местный уголь. Из Греции.
Да я и не спорил.
Через минуту он уже молился вместе с теми, кто пришел сюда, и я обратил внимание, что людей тут намного больше, чем было вчера, в пятницу. Это, впрочем, было предсказуемо.
Еще через несколько минут здесь появился долгожданный председатель Следственного комитета России Александр Бастрыкин. Он возложил цветы и не меньше получаса разговаривал с людьми, окружившими его. Она рассказывал, что в группе следователей не меньше ста человек, что они прошли через расследование затонувшей «Булгарии», через взрыв на «Распадской», через резню в Кущевке и через многое другое и всегда добивались успеха.
Он раскритиковал ЧОП, с которым заключала договор Юлия Богданова:
— Три человека охраняли такое огромное здание! Не в состоянии были даже кнопку оповещения нажать! Ни работники ТЦ, ни охранники вообще не знали, как действовать в таких ситуациях. И еще вопрос, как действовали сотрудники МЧС.
На мой-то взгляд, это был коренной вопрос этой ужасающей истории.
И Александр Бастрыкин добавил, что, может быть, пожарные зря не слышали родственников, которые говорили с еще живыми людьми во втором кинозале, который оказался ближе всех к очагу возгорания, а пожарные делали все так, как сами считали нужным, по инструкции:
— В Подмосковье,— вспомнил он,— год назад восемь сотрудников МЧС погибли. Их командир останавливал, но они перешли красную линию и пошли спасать людей — и спасли, потому что были уверены, что их еще можно было спасти. На войне как на войне. Они погибли.
Я не ожидал таких слов от Александра Бастрыкина.
И он теперь рассказывал про человека, который не нажал кнопку оповещения:
— Я говорил с ним, и он не мог вразумительно ответить, почему не сделал этого. Он должен был нажать кнопку! Может, в стрессовой ситуации оказался… Может, извините, крыша поехала. Может, ему психиатрическая экспертиза нужна…
Версия поджога, он добавил, не исключается:
— Говорят, какие-то молодые люди подъезжали, вели себя плохо…
Его, как выяснилось, очень интересовал собственник «Зимней вишни», который живет в Австралии:
— Возможно, будем добиваться выдачи его. Мы уже предложили ему приехать, тем более если он считает себя невиновным… Не только деньгами должен отбиться, а объясниться с людьми…
На Западе гораздо строже, он рассказал, относятся к таким собственникам: один за примерно такой же пожар в 70 лет получил срок 67 лет. «И заплатил по пять миллионов долларов каждому из погибших! Вот так нам надо воспитывать наш бизнес! — тут Александр Бастрыкин вздохнул расстроенно.— Но пока он поддается воспитанию трудно».
Он добавил, что может, и надо разбить на месте «Зимней вишни» парк, но пока Следственный комитет не готов его отдать: работы на таких объектах продолжаются и по году, и по полтора.
Когда Александр Бастрыкин уже уходил, журналист одного из федеральных телеканалов догнал его с вопросом, не выйдет ли так, что в очередной раз накажут стрелочников, и этот вопрос сильно раздосадовал главу Следственного комитета. Слово «стрелочники» не давало ему покоя минут пять. Он убеждал, что никогда Следственный комитет не наказывает одних только стрелочников:
— Солидарен с вами, но не согласен! — объяснял он немного бледному уже тележурналисту.
Потом, отговорив все же с журналистами, Александр Бастрыкин со своими подчиненными вошел в здание торгово-развлекательного центра «Зимняя вишня». И я тоже.
И этот шаг было трудно сделать. Я уже столько слышал об этом здании, что, кажется, сам мог на ощупь подняться на тот четвертый этаж. И я это сделал. Нет, не на ощупь. Два лестничных пролета. Сваленные в кучу, не до конца даже обгоревшие кресла прямо на лестнице. Их вытащили из кинозалов. Здесь, на лестнице, не темно: потолок во многих местах рухнул или почти рухнул, а на улице солнце. Но на самом деле тут просто мрак, и все. Здесь так, что хуже, кажется, человеку просто не может быть. И не было в тот день, 25 марта.
Здесь, на первом и втором этажах, никто не пострадал. «Но все двери, ведущие к запасному выходу, были закрыты… Их изъяли сейчас… Вот, видите, этот проем ведет на четвертый этаж»,— говорил следователь-криминалист.
И мы подходим к этому проему, и я стою перед ним с той стороны, на которой так мечтали оказаться столько людей тогда. И все они остались с другой стороны. Все — у этого проема. Дверь была закрыта.
— 16 человек легли перед ней,— говорит криминалист.
Почти все — дети. Гарью здесь не пахнет, хотя все обгорело, конечно. Почему-то не пахнет. Дверь была закрыта на два замка. Ее невозможно было взломать. Только, может, с той стороны, где стоял сейчас я. Какой-то специальной техникой, которой не было, потому что с ней никто не пришел сюда. Сюда вообще никто не пришел с моей стороны. А с той были 16 человек. И не дошли до нее, выбравшись из двух кинозалов, еще несколько детей. И криминалист показывает, где они упали, все сразу и вместе, и больше не встали:
— Это еще одна локация была.
— В том числе тут остался отец Сережи Москаленко, который вот отсюда выкинул своего пацана,— говорит криминалист.
И я даже не понимаю, как это потом можно будет снести. Это же могила. И их дом.
Криминалист показывает первый кинозал:
— Отсюда все спаслись, слава богу.
И я вижу, что и он не выгорел полностью. Да как же тут могла быть температура 600–700 градусов? Да как же сюда невозможно было войти?
— В общем, всего в этом коридоре остались 23 человека,— говорит криминалист, и мы идем к другому кинозалу, из которого ведь тоже спаслись люди.
— Двери-то были открыты,— произносит криминалист,— девушка-контролер их распахнула, и они выскочили. А сюда, в этот кинозал, она только заглянула, крикнула, что пожар, и побежала открывать еще одну дверь.
Я вижу малый кинозал, который принято называть залом №2. В нем остались 37 человек, и спасли потом только папу двух девочек, Михаила Трусова, про которого много рассказывали в эти дни. Обожженный, но ведь тоже не до конца сгоревший потолок почти рухнул на бетонные ряды. Не везде обожженные стены, кривой пол, уходящий куда-то, кажется, чуть не на третий этаж. 36 человек, смотревших тут мультик, заткнувших все щели от дыма, ждали здесь спасателей, потому что среди них были люди, которые знали, что именно в этом состоит инструкция, ибо спасатели не могут не прийти, и для того и пишется инструкция эта, что обязательно придут, а все остальное — смерть.
Но оказалось, что смертью стало именно ожидание спасателей.
Никто из нас, десяти или пятнадцати человек, которые сейчас пришли сюда, так и не переступил, по-моему, порог этого кинозала. Никто не смог, и не нужно было этого делать. Здесь виновным чувствуешь только себя.
Все 36 — между первым рядом и экраном. Они держались друг друга.
— Пройдемте в кинобар,— сказал нам криминалист.
Отсюда, из кинобара, многие успели убежать, но некоторые повернули к запасному выходу на четвертом этаже, к двери с двумя замками.
— И вот батутный центр,— показал криминалист.— Между рядами колонн. Здесь, у стены, была ванна с кубиками… Батут двойной…
Один следователь показал на провода, пучком свисающие сверху, и сказал, что, возможно, из-за этого все и произошло.
— По сути, открытые кабели шли транзитом через весь батутный центр к кинобару,— сказал он Александру Бастрыкину.— Искры падают с такой высоты, что не успевают остыть. Возможно, искры посыпались на кубики… Возможно, это был какой-то концевой провод.
Я видел этот провод, вернее, пучок кабелей, который свисал сейчас с потолка на высоту примерно с метр от пола.
— Я видел на видео вспышку,— произнес Александр Бастрыкин.— Я столько раз пересматривал этот кадр… Это здесь было? У стены?
— Видимо, да,— согласился следователь.— Но это рабочая версия.
— Конечно,— кивнул глава СКР.— А версия поджога?
— Рассматривается, конечно,— сказал следователь.— Но подтверждений никаких нет.
— А третья есть? — спросил глава СКР.
— Никак нет.
— Вы хоть понимаете,— в каком-то бешенстве спросил только что вроде слишком даже тихий глава СКР,— что над детским центром болтается какая-то фигня?!! Присутствие женщины (он взглянул на своего пресс-секретаря Светлану Петренко, стоявшую рядом с ним.— А. К.) не позволяет выразиться более четко! На ровном месте! Даже на даче такое сразу закручиваешь!
— Мы понимаем,— сказал следователь.
Самое главное было пройти опять через эти залы, чтобы вернуться к проему четвертого этажа на лестницу. Мы прошли. Двери не было.
В это время в следственном управлении по Кемеровской области, в актовом зале сидели и ждали Александра Бастрыкина человек 70. Это были родственники погибших и пропавших без вести. Последним, когда в здании уже был глава СКР, в зал зашел Игорь Востриков и многообещающе встал в коридоре у стены.
Александр Бастрыкин предложил почтить память погибших минутой молчания, сказал, что трагедии, это совершенно очевидно, можно было избежать. Генерал Габдулин доложил, что «установлены 59 трупов, опознаны (и похоронены.— “Ъ”) 23 человека». Он рассказал, как установили, что человек, который подходил к батуту очень незадолго до пожара и подозревался как террорист, оказался сотрудником ТЦ. «На одной из видеозаписей увидели,— сообщил генерал,— что он подошел и поздоровался с инструктором центра кулак в кулак и вскоре ушел…» Здание сейчас признано вещественным доказательством. «После завершения всех процедур будет понятно, что с ним делать». Версия короткого замыкания является приоритетной по отношению к поджогу.
В зале было полное молчание. Каждое слово людей с микрофоном было для них на вес жизни и смерти. Их детей.
— Мы за неделю,— сказал им Александр Бастрыкин,— арестовали семь человек. Вернее, шесть плюс одного (видимо, не до конца еще.— А. К.). Нас спрашивают, предел это или нет. Я не знаю. Мы сейчас приступаем ко второму этапу следствия — собираем документацию. Проведем правовую экспертизу регламентов, что делаем редко или, вернее, почти не делаем. Но тут, я вижу, это необходимо. ТЦ ни разу не подвергался проверкам! Зашли было в 2016 году, но проверка не состоялась по ряду причин, о которых я сейчас не хочу говорить, потому что это не проверено. А вообще эта кондитерская фабрика могла быть использована под ТЦ? — спрашивал Александр Бастрыкин.— Это строение 60-х годов! Может быть, ее надо было снести?! Мы же зашли — ну явно здание подвергалось только косметическому ремонту!..
Результаты его, собственно говоря, и выгорели полностью.
— И подвергаясь статусу малого предприятия, здание не подвергалось проверкам! Висят провода! — рассказывал людям глава СКР, и я видел, как Игорь Востриков налаживает мобильный телефон, собираясь, судя по всему, вести прямую трансляцию с этой встречи.
Я подумал, что он далеко продвинулся, только позавчера зарегистрировавшись в инстаграме.
— Провода висят! — продолжил Александр Бастрыкин.— Вот мы же только что там были! Почему в таком безобразном состоянии находились коммуникации, проводящие электрический ток?!
Вряд ли эти люди могли ответить ему на этот вопрос.
Да и не им он его задавал.
— Почему на четвертом этаже, где играют дети, болтаются провода?! Не исключено, что, когда посыпались искры, они попадали прямо на кубики! Их же делали из самых дешевых китайских материалов! А если бы искры упали в бассейн не китайского производства, а, как мне тут рассказывали специалисты, американского, например?! Может быть, такого не произошло бы?
Он им сказал, что они должны быть морально готовы к тому, что «расследование займет восемь, девять месяцев, а может быть, и год! Пока у нас, тьфу-тьфу-тьфу, ошибок не было и процессы мы выигрывали, но к ним надо готовиться! И я хочу, чтобы вы нам доверяли! Мы не подчиняемся ни МВД, ни ФСБ, только закону и президенту!» (тут, впрочем, уже могло содержаться некоторое неспокойное противоречие.— А. К.).
— Могу я получить документ, по которому я могу считаться пострадавшей? — казалось, спокойно спросила Александра Бастрыкина молодая женщина.— У меня нет ничего, даже свидетельства о смерти!
— Надо ускорить процесс признания людей потерпевшими,— кивнул глава СКР подчиненным.
Как у них все быстро, успел подумать я. Что же раньше не сделали? Но тут, конечно, обнаружились сложности.
— А сроки? — спросила эта женщина.— И к кому я могу обратиться?
— Вас допросили? — переспросил Александр Бастрыкин.— И документы все равно не предоставили?
Она подтвердила.
— Может, ваша проблема в идентификации? — вдруг спросил он.
Она и это подтвердила.
— Опознан? — он не спросил, кто именно.
— Нет еще.
— Ну вот, процесс будет завершен, нам обещают, в 21 день в Москве. И не стоит торопиться.
— Да,— подтвердил кто-то из генералов.— А то были случаи, когда сгоряча не тех выдавали. А потом начиналась эксгумация…
— У многих такая ситуация,— возразила женщина.— А статус потерпевшего у всех есть.
— У нас есть! — воскликнул кто-то из зала, начиная машинально тянуть руку.— И у нас!
— Обратитесь в наше управление,— сказал другой генерал.— И сразу все решим.
— Мне этого не говорили,— возразила женщина.— Мне сказали, что сразу позвонят. И никто не позвонил.
— Сегодня устраним этот недостаток! — пообещал Александр Бастрыкин.
— Я своих уже похоронил,— встал немолодой мужчина.— Маму, сына и дочь.
Женщина рядом со мной глядела на него как на счастливчика.
— Они не были обгоревшими! И скажите, где план эвакуации был? Где респираторы у спасателей? Где был МЧС? Ни одного человека не видел в респираторе!
— Мои тоже были в тех 23 человеках! — крикнула еще одна женщина.— Все выходы были закрыты! МЧС не помогло. А могли!!!
Теперь они вдруг кричали все сразу. Весь зал. Просто весь. Это было даже страшно. Ничего было не разобрать, но я пытался: «Они не пускали близких помочь детям!» «МЧС будет привлекаться?!»
Один из них наконец перекричал остальных:
— Давайте я правильно спрошу! Будут ли ваши действия направлены на изучение действий по ликвидации последствий пожара?
Видно было, что Александр Бастрыкин не ожидал такого. К МЧС, к пожарным тут было особое отношение. Люди мгновенно приходили в ярость и так же мгновенно успокаивались. И вообще-то вели себя очень достойно. Они просто хотели знать и имели на это право. Не было никаких истерик, ничего такого из того, на что они на самом деле имели полное право. Это и был сейчас Кузбасс. В другом месте все было бы по-другому.
— Мы обсуждали вопрос с министром МЧС,— сказал Александр Бастрыкин.— Назначена организационно-техническая экспертиза. Если халатность была, у нее есть факты!
— Родитель одного ребенка спас, тянул за руку эмчеэсника, говорил, что в кинозале есть еще дети…— сказала еще одна женщина.— А они говорят: «Там открытый огонь, не пойдем…»
Я увидел, что Игорь Востриков начал наконец, кажется, транслировать прямой эфир в инстаграм. Но через несколько секунд что-то у него разладилось, все-таки новичок он был.
— Они говорили, что им не хватит одного баллона, чтобы дойти и вернуться! — крикнул один мужчина.— А я им говорил, чтобы они взяли еще два или три… А они молчали…
Все это люди говорили, наверное, много раз всем генералам и полковникам. И будут говорить и говорить. Для них то, что было, не прошлое. Это будущее. Они с этим будут жить. И может, больше ни с чем.
— Такое впечатление, что не было адекватной оценки опасности возгорания,— негромко сказал Александр Бастрыкин одному из своих подчиненных.— Надо четко обозначить тематику, по которой люди дадут конкретные показания…
— Мы доехали из Ленинского района до «Зимней вишни» за две минуты,— встала женщина.— Стояли две машины. Мы обежали ее. Детей нет! И видим, один лениво разматывает рукав, рассматривает свой противогаз! Муж бросился к ним, хотел помочь, его грубо оттолкнули…
— Несколько лет наше подразделение МЧС было одним из лучших в стране…— говорила уже другая женщина.— Приезжал Сергей Кужугетович, поздравлял нас… И что случилось? Экипировка совсем никакая… А как они развернули штаб? На школьном принтере не могли распечатать наши заявления… Чтобы сделать кардиограмму, клали людей на стулья…
— Требую поминутно зафиксировать деятельность МЧС! — Игорь Востриков начал читать по бумажке.— Мне написали умные люди… Ой, сбился… Что-то тут непонятное… Теперь тогда своими мыслями… Это не халатность! Это скотство просто! Детей не могут найти! Если бы МЧС действовал по-другому, мы их хотя бы похоронили, и все было бы хорошо! А теперь что? Я понимаю: они пепел!
— Ваших детей идентифицировали? — спросил Александр Бастрыкин.
— Нет еще,— буркнул Игорь Востриков.
— Мы вас бережем. Ответ будет тяжелый. Если хотите, чтобы я ответил, я отвечу.
Зал простонал:
— Хоти-и-м!
— Вы понимаете, что это части тел?
— Да понимаем! Это мы давно понимаем…
Они хотели какого-то другого ответа. Наверное, они хотели, чтобы им сказали, где, в конце концов, их дети. Правда, что превратились в пепел? И почему они не вышли из второго кинозала, просто открыв еще раз ту же самую дверь?..
— Готовьтесь услышать страшное,— продолжал Александр Бастрыкин.— Они там в хаотическом состоянии…
— Это понятно…— отчетливо сказал кто-то.
— Да пожар сам догорел,— произнес Игорь Востриков.— Я прибыл в 10 часов. Там еще все полыхало!
— Мы изъяли все документы,— сказал глава СКР.— Там был дневник тушения пожара. Да, они сработали, может быть, мягко говоря… Проведем экспертизу и дадим оценку. Обязательно дадим оценку. Да, с оборудованием приехали не с тем… Сотрудников было мало…
— Мы детей поцеловать не сможем! — крикнул кто-то из последнего ряда.
— Не будем терять надежду,— сказал ему глава СКР.— У нас были разные случаи идентификации. Соберем все, что можно… Что можно, то можно… Извините, что я это говорю. Я знаю, что причиняю вам боль…
Но это на самом деле именно то, что они хотели наконец услышать. И боли он им, кажется, не причинял сейчас.
— А никого не интересует, что с билетершей? — спросил еще один мужчина из задних рядов.— Почему ее нет под стражей? Почему она первый зал открыла, а второй не открыла?
— Достоверно известно, что она двери не закрывала,— уже, по-моему, устало сказал полковник Следственного комитета.
— Да мы с дочерью разговаривали! — закричал этот человек.— Она говорила, что двери закрыты!
— Видеокамеру восстановили,— перебил его Игорь Востриков.— Я видел: аварийные двери были заперты, двери в кинозалы были не заперты!
— Я вчера в 10 вечера был у штаба…— произнес мужчина.— Имеются новые списки. Кто-то — безвестно исчезнувшие. У других напротив фамилии написано: требуется экспертиза… Мы кто: безвестно исчезнувшие, пропавшие без вести или нам требуется экспертиза?
— Назовите фамилию! — сказал новый полковник.
Из разных углов зала раздались сразу четыре фамилии.
Через пару минут полковник читал им вслух списки.
— Сначала тех, кто идентифицирован… 23 человека…
В абсолютной тишине он зачитал сразу несколько списков. Это была очень страшная тишина. Она до сих пор звенит у меня в ушах.
— И у нас еще один человек под вопросом,— сказал полковник.— Слишком фрагментирован…Фамилия его… Как же… 49 фрагментов… Может, это и не один человек…
— Ананьев он. Ананьев,— поднялся мужчина из четвертого ряда.
Фамилия поднявшегося была Ананьев.
— Да, ему генетику назначили…— согласился полковник.
— Я трех детей потерял,— сказал Ананьев.— Я согласен, что короткое замыкание. Я сам профессионал, прошу рассмотреть еще одну версию. Замыкание могло быть под батутом. Там раньше была железная дорога. Потом ее демонтировали. А там кабель с крупным сечением. Его оставили и подвернули под трубу… Потом кто-то прыгнул на эту трубу… Я думаю, так могло быть…
Все затихли. Этого никто еще, по-моему, не слышал.
— И еще одно,— продолжал Ананьев.— Я профессиональный электрик. Во втором кинозале погиб наш сотрудник, системный оператор. Мы обучаем своих людей действовать при пожаре. Если невозможно выбежать, надо закрыть все щели и так ждать помощи. Я считаю, наш Сидоров и руководил людьми. Он профессионал. Он каждый год проходит экзамен на пожарную безопасность.
Я подумал, что, может, конечно, и Сидоров. Может, и он, а не Трусов. Кто-то действовал так, как было нужно, и всех убедил так действовать. Поэтому все погибли.
Кто-то встал и начал одеваться.
— История знает случаи,— говорил им Александр Бастрыкин,— когда корабли тонули, а потом все восстанавливали, как было, и останки находили… Там капитан был, там второй помощник…
Его слушали, между прочим, с интересом. Ему даже, кажется, доверяли, и это было больше, чем то, на что он мог рассчитывать. Они все-таки уже два с половиной часа говорили.
— И я вот что еще думаю,— произнес Александр Бастрыкин.— Если вот «Артеку», например, не верить, то кому верить? Так что давайте хотя бы воспользуемся предложением директора «Артека». Они готовы принять по 30–40 человек в разные смены…
— Кого мы отправим? — устало переспросила женщина из первого ряда.— Они же все погибли.
— Я про живых,— сказал он.— Братья, сестры у них же есть. Подумайте о них. Им нужно.
Она не ответила. Потом, когда все стали расходиться, она все же подошла к нему.