«Я хочу своим примером показать, что бояться нечего»

В Эстонии на этой неделе начался 10-й фестиваль Tallinn Music Week, одно из основных культурных и музыкальных событий весны в Балтийском регионе и Северной Европе. Непосредственно музыкальная часть фестиваля в четверг открывается выступлением Absolute Ensemble — проекта Кристьяна Ярви. Выходец из знаменитой дирижерской семьи, руководитель Симфонического оркестра Лейпцигского радио и Балтийского филармонического оркестра, он играючи справляется с произведениями Генделя и Арво Пярта, Стива Райха и Джо Завинула, электроникой и хоровой музыкой — иногда одновременно. В интервью Максу Хагену дирижер Кристьян Ярви рассказал о своей борьбе за расширение музыкальных и культурных границ.

— На Tallinn Music Week вы выступаете с проектом Absolute Ensemble — далеко не классическим оркестром…

— Это даже не ансамбль как таковой, а целая концепция — absolute club. Как бы ее описать… электроакустический рэйв с классическим поворотом. А в понятие «клуб» мы вкладываем все возможные клубы. Тут может быть и свинг, и хип-хоп, и техно. Может, даже кантри — и блюграсс-клуб тоже сюда поместится. Мы все вышли из этих клубов, еще в конце 1990-х. Как это ни забавно, можно сказать, что и церковная музыка тоже в чем-то относится к «клубной» — это ведь тоже изначально музыка небольших сходов людей, а хоралы могут вырасти в произведения для тысяч. Как если бы диджей начинал играть свою музыку в маленьком клубе, а потом вышел на тысячные арены... и бог знает еще куда. Так что концепция нашего «клуба» всеобъемлюща — это целое приключение, весьма активное.

— Что привело вас, дирижера и музыканта с классическим образованием, к этому множеству стилей и проектов?

— Все началось давно. Тот же Absolute Ensemble образовался еще в 1994-м. Выражение «абсолютный» тоже появилось неслучайно. Я тогда учился в Манхэттенской музыкальной школе (известная американская консерватория.— “Ъ”). Среди моих сокурсников был и Джин Притцкер (композитор, музыкант и продюсер, работающий на стыке классики и современной музыки.— “Ъ”), причем мы оба были эмигрантами — я из Таллина, он из Ленинграда. А еще одним участником нашей компании стал Чарльз Коулмен. Нас объединяла мысль, что записанная однажды музыка не должна застревать в жестких рамках: можно объединить камерную оперу и рэп, или электронику с музыкой Фрэнка Заппы или Джо Завинула. Назовите это как хотите — фьюжн или прогрессивная музыка. Главное — подход. Музыканты в ансамбле — скорее собрание друзей, а сам он играет не столько как оркестр, сколько как рок-группа. Хотя другом можно и не быть, но требовалось, чтобы человек умел играть на разных инструментах, если надо, импровизировать и ориентироваться в различных жанрах. Это группа, которой по зубам был и рок, и музыка Ренессанса. В чем-то это, конечно, музыкальная утопия. Но нам и хотелось показать, что возможно все и сразу! Главное, чего не хотелось,— серьезно играть «стереотипную» музыку. Нет, нет! Нам хотелось получать удовольствие и в то же время обращаться к «серьезным» стилям. Absolute Ensemble таким, в итоге, и получился.

Этот подход сохранился и по отношению ко всем моим следующим проектам. Например, Балтийский филармонический оркестр по идее очень похож на Absolute Ensemble, разве что мы стараемся все же придерживаться симфонических форм. И здесь музыканты со всех уголков балтийского региона — от Норвегии до России, Эстонии и Польши. Одна из основ оркестра — уважение к культуре стран всех участников. Но также и уважение к разным стилям, владение ими и понимание, как музыкальные направления могут развиваться.

В случае с музыкой же я предпочитаю, чтобы тебя просто захватывала волна эмоций, в которой одновременно находятся и музыканты, и публика — чтобы возникала синергия частот и эмоций. Это наивысший уровень, которого можно достичь в музыке. Единство. Все, что я делаю — только ради этого. Подобного единства, как мне кажется, удалось достичь двум моим идолам — Леонарду Бернстайну и Джо Завинулу. Но подход у них был разный. И глядя на них, я думаю, что нам нельзя ограничивать себя, работать только в рамках устоявшихся и безопасных творческих параметров.

Я люблю, например, Чайковского. Но не потому, что он классик и все кругом его тоже любят. В его музыке я нахожу нечто, что можно усовершенствовать, создать свою версию «Лебединого озера» или «Спящей красавицы». Я беру балет и создаю из него собственную симфонию: части могут перемешиваться, я могу сокращать или растягивать уже существующие партии. Такой подход позволяет подключать новые, не обязательно традиционные ритмы. Мне ведь не приходится задумываться о танцах и балеринах. Но я все равно отношусь к Чайковскому с уважением и не пытаюсь поставить все окончательно вверх ногами или претендовать на собственное авторство. Нет! Я просто буду иметь в виду людей, которым, может быть, не хочется высиживать три с половиной часа балета. По-моему, мы должны помнить, что времена меняются. И что не надо бояться совершенствовать и в то же время укреплять основы, на которые опирается современная культура, да и все общество в целом.

Например, есть замечательный немецкий композитор Свен Хельбиг, который записал альбом «Pocket Symphonies». Я включил его в программу майского фестиваля Practical Spirituality, в котором мы будем играть с Эстонским государственным симфоническим оркестром. И «карманные симфонии» здесь исполняются наравне с «Кольцом нибелунгов» Вагнера — оперной музыкой в моей интерпретации, без слов. Сравните только: вот опера на все шесть часов, а вот мини-симфонии на три с половиной минуты! (Смеется.) И это один из лучших способов показать, как меняются эпохи. Но сказать, что одна лучше другой, невозможно. Просто изменились принципы человеческой коммуникации, в том числе, между композитором и зрителем. Мне и самому хочется найти эти принципы и улучшить музыку — само собой, сохраняя и ее уровень, и свежесть. Музыка, с которой мы живем,— это не какой-то ископаемый реликт, она жива!

— Кроме «обычной» дирижерской работы и участия в разных проектах, вы также занимаетесь продюсерством. Должен ли музыкант вроде вас быть в наше время своего рода антрепренером и даже предпринимателем? Публика сейчас требует, чтобы ее не только просвещали, но могли заинтересовать и развлечь…

— Я бы сказал, что надо… как это по-русски?... najti kaif. Но как? Это личный момент. Смотрите, мне нравится, что и как я делаю. Но это не значит, что такое подойдет каждому. Большинство предпочитает привычные штуки и думает, что нечто новое не имеет смысла. Это же как в обычной жизни — если не выйдешь из квартиры, то и мир не увидишь. Так, наверное, и в бизнесе. Я хочу своим примером показать, что бояться нечего. Нужна только уверенность в том, что делаешь. И в какой-то степени упрямство тоже. А еще свои идеи надо претворять вместе с людьми. Самая большая вещь, которая у нас есть,— это любовь. Это повод, чтобы что-то делать. Если ты любишь кого-то, что-то или какой-то принцип, без чего не можешь жить, то все просто пойдет само.

— Вы родились в музыкальной семье: мать флейтистка, отец и брат — Неэме и Пааво Ярви — также признанные дирижеры. Насколько тяжело было расти, в том числе в профессиональном плане, имея такой набор семейных ценностей?

— Такая семья одновременно и огромный плюс, и большой минус. Ожидания сразу гораздо выше. Ты можешь оказаться под постоянным давлением этих ценностей. Здесь же и семейная гордость, и всестороннее уважение. Главное, в чем мне очень-очень повезло,— что меня никогда не заставляли становиться музыкантом. Здесь возникал даже обратный психологический момент: «Не хочешь идти в музыку, ну и не надо». И как раз тут тебе и хочется заглянуть в то, от чего тебя вроде бы отговаривают. Еще когда мы жили в Эстонии, а я был ребенком, мне думалось, что все семьи в мире такие же, как моя. Понимаете, для меня воспринимать музыку было столь же естественно, как есть и дышать. Ты постоянно слушаешь ее, видишь, как ее исполняют — и тебе кажется, неужели может быть по-другому? И однажды я узнал, что все совсем не так — даже расстроился.

Заниматься в любом случае нужно тем, что ты реально любишь. Это же ужасно: выучиться на музыканта, окончить музыкальный колледж, добраться до поиска работы и осознать, что скрипку тебе всучили в руки родители, а ты бы с удовольствием занялся чем-то более интересным. Честное слово, это большая проблема! Даже я как-то на полном серьезе предполагал бросить музыку. После окончания школы меня гораздо сильнее манили международные отношения — политика разных стран, геополитика, место людей посреди всего этого. Поверите ли, еще меня увлекала астрономия. Не столько изучение звезд, или астрофизика с черными дырами, но вопрос, чем является жизнь во Вселенной, откуда она могла взяться — короче, что мы здесь делаем. Я полагал, что если и буду работать с музыкой, то только как продюсер — такое я тоже изучал. И, как ни удивительно, тогда я больше склонялся к хип-хопу.

Но случилось так, что ко мне обратилась моя преподавательница Нина Светланова — некогда первая жена Евгения Светланова. Великолепная пианистка, которая многому научила меня в Манхэттенской музыкальной школе. Она сказала: «Просто поучись немного в этой консерватории».— «Не очень-то хочется. Вы и сами увидите».— «Потрудись хотя бы год, а если решишь, что тебе не по нраву, то всегда успеешь заняться чем-то другим». Ну, хорошо, я начал учиться. Год прошел, другой, потом я встретил будущих коллег по Absolute Ensemble, а потом… потом все получилось так, как получилось.

Конечно, выдающимся пианистом я так и не стал. Правда, стал дирижером — в чем-то эта профессия и совпала с моей идеей стать продюсером. Ведь дирижер по-своему напоминает саунд-продюсера, только организует на ходу музыку оркестра. Но я пишу свою музыку, собираю людей со всего мира (помните, международные отношения?) и до сих пор пытаюсь понять, для чего мы существуем. И это помогает мне стимулировать людей, с которыми я работаю. Ведь если прикинуть, человеку на Земле дано примерно 80 лет — зачем терять это время? Давайте сделаем что-нибудь интересное, и сделаем это вместе.

— Вы, хотя и эстонец по национальности, жили в Соединенных Штатах с детства. У вас сейчас не возникает ощущения, что вы оказываетесь уже своего рода культурным посланцем от Эстонии?

— Наверное, лучше стоило бы даже говорить не обо мне, но о моем отце. Он был одним из главнейших сторонников эстонской идентичности. Знаете ведь, во времена Советского Союза Эстония для остального мира ничего не значила вообще. Был СССР, и большинство людей даже не очень разбирались, что к чему. Огромная страна, представителей много — «русские», и ладно. Вот Хачатурян, например, тоже был «русским». И мой отец ставил перед собой задачу познакомить мир с эстонскими композиторами. Допустим, Арво Пярт так и оказался главным эстонским «экспортным товаром». Но он ведь не просто композитор, в его музыке можно обнаружить чувства и посыл — что собой представляет Эстония, чего она хочет достичь. Ясность, прямота, мирная подача себя. Эстонцы во многом кажутся мне прекрасным народом, потому что они наивны — в лучшем смысле. Для меня «наивность» означает простоту и честность — хорошие качества.

Отец и брат, конечно, оказали на меня влияние. Брат, например, тоже очень активно старается продвигать эстонскую музыку. Но вот если брать Tallinn Music Week, то для меня в названии фестиваля важнее будет даже не слово «музыка». Это таллинская неделя, в которой связываются технологии, культура, междисциплинарные моменты — все их богатство. И каждый год фестиваль становится все более привлекательным, причем для всего мира. Люди приезжают — и оказывается, что у некогда неведомой страны есть своя культурная идентичность. Это сочетание архаичного и передового, способность сделать что-то по-своему. Это же здорово! Так и должно быть. Мало же просто сказать: «Вот твоя страна. Ты здесь живешь, можешь гордиться». Ты и так знаешь, где ты живешь, но ты еще должен создавать среду страны — в ее мельчайших проявлениях. Обоюдное уважение и взаимодействие и начинается с таких сфер, как музыка, искусство и прочее, а потом они распространяются. Это еще один шаг через любые границы, политические в том числе.