Сегодня вечером на Новой сцене Александринского театра состоится фестиваль SKIF XXII. Хедлайнерами на этот раз станут легендарные немецкие электронщики Tangerine Dream. Торстен Квешнинг, вошедший в состав группы, существующей с 1967 года, в 2005-м, рассказал Максу Хагену о новой эре Tangerine Dream.
Музыкант Торстен Квешнинг
Фото: facebook.com/thorsten.quaeschnin
— После того как в 2015 году умер бессменный лидер и идеолог Tangerine Dream Эдгар Фрезе, вам пришлось взять на себя ответственность за группу.
— И задача эта была не из легких. За плечами 51 год существования группы и 160 или 170 альбомов, если мы будем учитывать саундтреки и компиляции. На самом деле я не могу подсчитать, сколько всего было выпущено. Но помогает то, что у Tangerine Dream всегда, во всех альбомах, была четкая концепция — даже несмотря на постоянные перемены в составе группы. Эти перемены, кстати, происходили вполне органично, благодаря им развивалась музыка — с помощью Клауса Шульца, Питера Бауманна или Михаэля Хенига. Теперь настала моя очередь.
— Как вы стали частью Tangerine Dream?
— Эдгар искал клавишника для работы в студии. Это, если я правильно помню, была запись альбомов по мотивам Данте (Трилогия «Inferno», «Purgatorio» и «Paradiso», выпускавшаяся с 2002 по 2006 год— “Ъ”). Сложная работа, с оркестром. У меня было классическое образование, но я играл прогрессив- и готик-рок. Меня посоветовал общий знакомый, который, как ни странно, был вокалистом в металлической группе. Мы пришли в берлинский офис Эдгара. Мне тогда было немного неловко — как такое может сработать. Позже Эдгар звонил мне несколько раз, мы с ним обсуждали музыку — по-моему, он хотел понять, насколько хорошо я разбираюсь в прогрессив- и электронных стилях и совпадают ли наши взгляды. Пришлось, конечно, доказывать чего стоишь. Когда мы начали записываться, мне пришлось чуть ли не переселиться в дом к Эдгару, где у него была студия,— работа была настолько интенсивной, что несколько месяцев день за днем мы были только в ней. Но как видите, мы хорошо сработались.
— Сейчас вы стали лидером Tangerine Dream?
— Наверное, это громко сказано. Музыка Tangerine Dream — все-таки сумма усилий всех трех нынешних участников. Мне разве что довелось дольше других работать с Эдгаром, и я немного лучше понимаю, что он сам мог бы сыграть или что ему бы понравилось. Но лидером группы я себя не считаю, меня просто привыкли видеть на сцене с Tangerine Dream c начала 2000-х. Это не значит, что Ульрих Шнаусс или Хошико Ямане меньше делают для группы.
— Как развивались музыкальные идеи Tangerine Dream за то время, что вы в группе?
— Они постоянно менялись. Это видно по тем же переменам в составе. До моего прихода в Tangerine Dream было три человека, но уже в следующие годы появились перкуссионист, флейтистка — мы стали большой группой, с которой Эдгару было удобно работать и в студии, и на концертах. Но в какой-то момент он решил вернуться к более активному использованию секвенсоров — одной из важнейших характеристик Tangerine Dream — и состав снова стал сокращаться. Зато появилась Хошико с электроскрипкой. Это оказался интересный инструмент, гибкий в использовании и очень полезный для создания «атмосферных» партий. В 2014-м был приглашен и Ульрих — звук снова изменился.
— Последний альбом Tangerine Dream «Quantum Gate» оказался одним из лучших лет за 20, но вам пришлось заканчивать его уже без Эдгара Фрезе.
— Главное, что отличало Эдгара,— огромная работоспособность, ни дня без записи. Помню, однажды на Рождество получаю от него сообщение по электронной почте. Думаю, наверное, в гости зовет — а там очередной трек: «Послушай!». Все празднуют, а он сидит в студии и опять что-то сочиняет. По-моему, первые наброски для «Quantum Gate» появились еще в 2014-м, где-то посреди записи альбома «Mala Kunia», и что-то еще оставалось от работы над саундтреками. На тот момент это даже нельзя было назвать музыкой. Где-то могла быть черновая мелодическая идея, где-то просто интересный звук или партия секвенсоров, это могла быть и просто партия в MIDI — набор нот в компьютере. Не столько даже наброски, сколько отдельные моменты действия в развитии. Сам альбом развивался «горизонтально»: я мог набросать вступление, Эдгар продолжал композицию, и так далее. Когда он нас оставил, материал уже был практически готов. Но нас не оставляло странное ощущение, будто Эдгар не ушел, а сидит в соседней комнате и вот-вот вернется, чтобы что-нибудь дописать.
— Тем не менее в этот раз звук оказался ближе к вашему проекту с Ульрихом Шнауссом Quaeschning & Schnauss и его собственным вещам.
— Наверное, так получилось из-за того, что каждый участник Tangerine Dream вносил свой вклад в запись. Это не могло не отразиться. Есть мои «фирменные» ходы — я, например, люблю немного мрачную музыку, есть свой почерк у Ульриха, и все складывалось с идеями Эдгара. Так ведь случалось и раньше. Если послушать старые альбомы, в них будут слышны и Йоханнес Шмеллинг, и Пауль Хаслингер — кто бы ни играл в группе, он оставлял свой след. Tangerine Dream тем и интересны, что это не один звук раз и навсегда, а целое сочетание.
— Что думал Эдгар Фрезе о дальнейшем развитии музыки Tangerine Dream?
— Абсолютно точно, он хотел вернуться к использованию секвенсоров и композициям, строящимся вокруг их партий, как в 70-х. Это не было бы воссозданием прошлого, Эдгар не собирался переигрывать все на старый лад. Наоборот, речь шла больше о концепции, которая перенеслась бы в наши дни и впитала в себя дух времени. Секвенсоры работают как раньше — но с современным электронным звуком.
— Легко ли сейчас работать таким легендарным группам, как Tangerine Dream? Современная электронная музыка развивается очень быстро.
— Честно говоря, я не очень задумывался о среде, в которой существуют Tangerine Dream. Но, по-моему, музыка движется по кругу. Возьмем, например, возвращение моды на 80-е — мы услышим все те же старые синтезаторы Oberheim или Roland Jupiter-8. И даже если ты прикупишь к этому новые компьютерные программы, можно ли сказать, что получится нечто новое? Нет, может кто-то и придумает новый стиль, но звук-то останется старым, это не такой уж большой шаг вперед. Впрочем, если использовать одну и ту же печатную машинка, книги все равно не будут одинаковыми.
У Tangerine Dream есть свои собственные специфические черты. Например, фиксированные гаммы и интервалы, примерно как в классической музыке. Эдгар проработал собственную систему гамм и их использование, скажем, в басовых партиях. Это не столько повторение себя, сколько основа и корни Tangerine Dream. Мы, конечно, слушаем разную музыку и обращаем внимание на то, что творится в эмбиенте или эмбиент-техно, да и в электронике в целом. Но у наc есть аутентичный стиль, которого мы стараемся придерживаться, как бы не менялась окружающая среда.
— Как вы думаете, рабочие принципы Эдгара Фрезе не сыграли против Tangerine Dream, особенно в 80-х и 90-х? Тогда выходило несметное количество альбомов — и далеко не каждый из них получался таким гениальным, как «Phaedra» или «Stratosfear».
— Серьезный вопрос. По-моему вы правы. Если записываешь по 60 композиций ежегодно, как это делал Эдгар, не стоит ожидать, что каждая из них окажется шедевром. Я помню, однажды насчитал 35 часов и 5 минут записанной за год музыки. В 80-х, когда возросла потребность в саундтреках Tangerine Dream, Эдгару еще и приходилось справляться с очень жесткими сроками, которые ему ставили киностудии: «Нам нужно 40 минут музыки на следующей неделе». Понятно, что там было не до озарений. Однако даже среди такого конвейера Tangerine Dream умудрялись номинироваться на «Грэмми».
— Какой альбом Tangerine Dream вы любите больше всего? Выбор, мягко говоря, впечатляющий.
— Я, пожалуй, назову три альбома, так будет немного проще. Любимый — «Zeit» 1972 года. Конечно, «Phaedra» 1974-го. И «Underwater Sunlight» 1986-го. Для Tangerine Dream в то время это был очень новый и свежий звук.
— Музыка Tangerine Dream и Эдгара Фрезе всегда существовала среди множества культурных и технологических влияний. От чего вы отталкивались в «Quantum Gate»?
— В чем-то это была попытка рассмотреть идеи квантовой физики с точки зрения музыки и философии. Кратко объяснить будет довольно тяжело, но, если обобщать — все в мире связано. Слышали, может, еще про теорию струн? Как ни удивительно, можно провести аналогию между ней и музыкой. Музыка, как эффект и результат, возникает благодаря невидимым и неощущаемым нами связям и столкновениям между музыкантами в студии или между музыкантами и публикой на концерте. Как и частицы в физике, мы находимся в непрерывном взаимодействии.
— Планируете ли вы и дальше работать и выступать как Tangerine Dream? «Quantum Gate» записывался с Эдгаром Фрезе, и сейчас выступления под историческим названием выглядят оправданными — вы заканчиваете то, что он не успел. Но что дальше?
— Черновиков у нас осталось альбомов на пять, а то и десять — это в том числе и материал, записанный Эдгаром. Мы продолжим, это точно. Мы уже работаем над новым диском, и, думаю, он появится следующей весной. А если покопаться, Tangerine Dream смогут работать еще лет 15, пусть Эдгар и будет участвовать заочно.
— Немецкая электроника стала одним из самых прогрессивных и влиятельных течений в музыке 70-х и 80-х. Как вы думаете, она сохранила свое влияние?
— Я думаю, что в наше время мы уже не можем говорить о немецкой электронике как таковой, причем уже много лет. Возьмем, например, нас. Скрипачка из Азии, Ульрих предпочитает жить в Лондоне, а я в Берлине. Представляете, сколько всего сразу! Немецкая электроника, как мне кажется, это скорее образец, который стал использоваться повсеместно. Сейчас влияния размываются: от России до Австралии музыканты, возможно, уже не ведая того, используют старые наработки, но при этом возникает нечто новое, нечто мультикультурное. Эта музыка уже не принадлежит отдельной стране.