В Редакции Елены Шубиной вышел новый роман Гузель Яхиной «Дети мои» — о судьбе поволжских немцев в России. Почему после татарских крестьян автора заинтересовали немецкие колонисты, выяснял «Огонек»
Фото: Александр Богачев, Коммерсантъ / купить фото
— После выхода «Зулейха открывает глаза» — о раскулаченных татарских крестьянах — вас назвали новым национальным автором. Почему от знакомых вам реалий вы перешли к теме советских немцев в Поволжье? Сыграло ли роль то, что вы по первому образованию — преподаватель немецкого языка и учились в Германии?
— Я себе позволила — после долгих сомнений — поразмышлять о ментальности советских немцев. Я действительно сомневалась, имею ли я право, потому что это не моя родина, а лишь выученный язык, выученные знания о другой культуре. Этический момент был очень важен. В тексте главный герой, поволжский немец, учитель Якоб Иванович Бах пишет этнографические заметки, например о чувстве «большой реки», которая есть в теле каждого волжанина, или о важнейших мифах, определявших сознание российских немцев. Все это не авторская придумка, а основано на реальных многочисленных текстах, написанных российскими немцами: сказки Фердинанда Вальберга, дневник Якоба Дитца, тексты и даже песни советских немцев, найденные в диссертациях.
— Роман поднимает тему роковой связи немцев и русских, заставляет искать параллели и пересечения…
— Меньше всего мне бы хотелось, чтобы роман подтолкнул читателя искать сходство и различие между народами. Наоборот, я старалась, чтобы текст рассказывал о российском немце, но при этом одновременно говорил бы просто о человеке. Для меня эта человеческая история была гораздо важнее, чем история национальная, несмотря на то, что роман пропитан отсылками к немецким фольклорным сюжетам и содержит достаточно большой этнографический пласт. Это история человека, живущего в ранние советские годы в Советской России. Хотелось порассуждать о взаимопонимании отцов и детей: тех отцов, которые родились до революции и на себе испытали все тяготы вот этих раннесоветских лет, и их детей, которые воспитывались уже на совсем других сказках… Поговорить о молчащем поколении (недаром мой герой большую часть романа нем), и насколько старшее поколение имеет право молчать даже из самых лучших побуждений, стремясь оградить своих детей от трагического опыта. Не приведет ли это в конечном итоге к тому, что эти дети окажутся потерянными, что связь между поколениями окажется разрушенной?
— Вы называете поволжских немцев «народом-сиротой». Почему так сложилось — в стране, где они прожили более 200 лет?..
— «Дети мои! Принимаю вас под отеческое крыло наше!» — с таким призывом обратилась императрица Екатерина II не только к немцам, но ко всем, кто приезжал в Россию в XVIII веке.
Государство тогда брало на себя обязательства перед переселенцами, которые в погоне за счастьем проделывали огромный путь. Сегодня это даже трудно представить, но первые немецкие колонисты добирались почти год до места их расселения на Волге. В одной из первых версий романа у меня был достаточно большой кусок, описывающий, как предки Якоба Ивановича Баха переезжают из Германии, с берегов Эльбы, в Россию, это основано на реальных хрониках. Долгий мучительный путь — и «обратных билетов» не было. Немцы приезжали в эти степи и оказывались в совершенно чужом окружении, вокруг гигантское степное пространство, враждебное. Тяжелые природные условия, степняки-кочевники, которые могли нагрянуть, разграбить колонию, уведя скот и половину колонистов, продать их самих в рабство куда-нибудь в Бухару. Пугачев, который просто выжег, разграбил несколько колоний, опустошил. Это было тяжелое вживание в страну. После нескольких десятилетий борьбы за выживание, после ста лет жизни на Волге советские немцы, наконец, укоренились и стали жить обычной жизнью, но по-прежнему очень закрыто и обособленно от окружающих народов.
— Немецкие переселенцы так и не осознали себя частью большой страны?
— Они даже самих себя не воспринимали в качестве единой общности. Не говоря уже об отсутствии у них имперского сознания. Народ-сирота, который отщепился от исторической родины, разрозненных немецких княжеств. В советских переписях они продолжают называть себя по-разному: баварцами, голштинцами… Каждый из них принес в Россию свою локальную культуру, и в каждой колонии они пытались ее сохранить. Не было даже единого языка поволжских немцев, одно и то же слово там произносилось и писалось в разных колониях по-разному. Единый язык сформировался гораздо позже, к концу XIX века. Но начиная с Первой мировой войны они всегда становились заложниками отношений двух стран, и это заложничество определяло их жизнь.
— В романе очень важен немецкий язык…
— Меня на самом деле волновала эта проблема — как передать на письме диалект поволжских немцев. Главный герой предпочитал литературный немецкий, который я пыталась передать на письме с помощью такого же высоколитературного, достаточно сложного русского, с отсылками к немецкой поэзии и фольклору. А в случае с крестьянской речью я использовала, наоборот, просторечия. Что-то я переводила буквально — например, распространенное там ругательство «дракон»; они говорят «разорви тебя дракон», а не «черт» или «дьявол». У меня колонисты так и ругаются в книге. А в некоторых случаях мне приходилось опускать подробности. Например, настоящие колонисты в советское время использовали в обращении к незнакомым людям слова «товарищ» — для мужчин и «товарищина» — для женщин. К своим обращались по имени-отчеству, на русский манер. Это очень весело читать в немецких книгах, готическим текстом написанное, например «Якоб Кондратович». Но использовать это мне показалось излишним, чтобы не смущать русского читателя.
Роман состоит из трех кусков: есть основной романный текст — это мифологическая история. Есть эпилог двухстраничный, написанный документальным языком, где я хотела вытащить читателя из мира сказки в реальность, подчеркнуть, что все было по-настоящему, что история — не плод воображения автора. И есть комментарии, достаточно пространные, которые ссылаются на факты, уточняют цифры, дают большее представление о контексте и аллюзиях.
— После успеха вашего первого романа сложно было уйти от самоповторов?
— Для меня самым тяжелым в работе над романом были две вещи: избавиться от наследия «Зулейхи» и подобрать ключи к новому роману, найти новые творческие приемы, от структуры произведения до языка и метафорического ряда. Вплоть до грамматического времени, в котором написан роман. Конечно, я привыкла и мне комфортно писать в настоящем времени — это такая сценарная привычка, которая приближает читателя к происходящему, погружает его сразу в текст… Сначала я так и писала. Но получалось совсем не так здорово, как в «Зулейхе». Это тот самый случай, когда роман начинает жить самостоятельной жизнью, и уже не он тебе, а ты ему вынужден подчиняться.
От физмата к литературе
Визитная карточка
Гузель Яхина родилась в Казани, училась в физико-математическом лицее, окончила Казанский государственный педагогический институт, факультет иностранных языков. С 1999 года живет в Москве, работала в сфере рекламы и маркетинга. Окончила сценарный факультет Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Октябрь». В журнале «Сибирские огни» вышли главы ее дебютного романа «Зулейха открывает глаза» — о раскулачивании 1930-х годов. Книга вышла в Редакции Елены Шубиной в 2015 году. Автор романа стала лауреатом премий «Большая книга» и «Ясная Поляна».