Путь меча

Свой 106-й день рождения ГМИИ им. А.С. Пушкина в Москве отметил новой экскурсионно-лекционной программой, жемчужиной которой стало выступление в Москве Фудзивары Канэфусы XXV — представителя легендарной династии японских оружейников. В Японии хранимая ее мастерами многовековая традиция почитается как искусство

В кузнице должна царить абсолютная тишина, а единственным источником света могут быть только раскаленные докрасна угли. Облаченный в белое мастер, как дирижер, задает ритм кузнечным мехам, не сводя глаз с будущего меча, что едва выглядывает из угольев. В печи около 800 градусов, причем кузнец определяет это в прямом смысле на глаз — только по цвету ярко горящего в темноте пламени, не полагаясь на измерительные приборы. Рядом с печью ванночка с водой. Когда приходит заветный час, мастер опускает в нее клинок и ждет. Если раскаленное тело издаст глубокое «чха-а-а» и завибрирует так сильно, что дрогнет и рука мастера, значит, чудо свершилось — клинок «ожил» и приобрел тот плавный изгиб, по которому катану с первого взгляда узнают во всем мире. А вот если металл пропоет звонкое «тэн-н-нь»…

— О, это самый страшный кошмар всех японских кузнецов! — всплескивает руками Фудзивара Канэфуса.— Это значит, что клинок разорвало из-за слишком высокой температуры. То есть вся работа насмарку! Эти десять минут, когда мастер закаляет клинок,— самый важный момент за все предыдущие двадцать дней работы. Нужна очень твердая решимость, чтобы опустить клинок в воду. Когда я был начинающим кузнецом, мне ее не хватало. Иногда я даже останавливался, откладывал работу, шел к алтарю и наливал полную чашу подношения богам, молил их об успехе и… выпивал ее вместе с ними.

Посол Японии в России Тоёхиса Кодзуки — о том, чего нельзя пропустить в перекрестный год двух стран

— Только тогда,— продолжает мастер,— я набирался храбрости окунуть клинок в воду! И то в те годы мне удавался лишь один из трех мечей — это сейчас я работаю практически без брака. Считаю, что достиг своего высшего мастерства.

Като Кацуо, который как действующий глава клана оружейников носит имя первого в роду кузнеца — Фудзивары Канэфусы, представляет уже 25-е поколение династии. Ее история неразрывно связана с древней японской столицей — Нарой, где в свое время мастерство изготовления мечей осваивал и он сам. Семья Фудзивары уникальна: на протяжении 650 (!) лет династия оружейников не прерывалась ни разу — традиции берегли даже в те годы, когда производство мечей было под запретом.

Впрочем, сберегли не только секреты ремесла — уцелела философия. Каждый мастер из семейства Фудзивары до сих пор разделяет веру в то, что катана — нечто большее, чем оружие. Способная рассечь не только плоть, но и все плохое, что встретится ей на пути, даже злые силы, она считается… живой. А «душой» катану может наделить только кузнец — в момент закалки клинка. Поэтому-то так важно, чтобы его белые одежды и по сей день напоминали — он работает с чистыми помыслами.

Оживить меч

Именно об этом Фудзивара Канэфуса XXV и рассказывал завороженным слушателям в Москве.

Инструменты разложены на грубой циновке посреди Итальянского дворика Пушкинского музея, прямо у стоп «Давида» Микеланджело. Честно признаться, на таком фоне снаряжение, бережно провезенное мастером из японской кузницы через полмира, кажется поначалу не слишком презентабельным. Но это только на первый взгляд.

Один за другим мастер берет с циновки то брусок, из которого выступает фрагмент клинка, то веник, то небольшой черпак и объясняет — именно под ударами, взмахами, прикосновениями, постукиваниями этих грубых инструментов рождается произведение искусства. И добавляет: «После моего выступления, надеюсь, вы все подойдете и возьмете в руки инструменты из кузницы — только так вы поймете, насколько это физически сложная работа».

Древняя японская технология изготовления мечей начинается с железистого песка сатэцу, который добывают только в Японии.

Все нагревается в специальной печи высотой в человеческий рост: чтобы получить исходный материал, уходит два дня, после чего печь разбивают: сгусток металла толщиной в три татами иначе из нее не извлечь.

Потом кузнец на наковальне разбивает эту массу на лепешки размером с современный смартфон, рассказывает мастер Фудзивара, и это единственная за все его выступление отсылка к современным технологиям. Лепешки нагревают и опускают в воду — так металл закаляется. После чего накладывают один слой на другой, чтобы получилось подобие слоеного пирога. А дальше без музыкального слуха в японском кузнечном ремесле делать нечего: надо уметь слышать, что «говорит» сам металл, и никакие термометры, замеряющие градус накала, тут не помогут.

— Если с горячим воздухом соприкасается только одна сторона бруска, то будет такой звук «щу-щу-у»,— рассказывает мастер Фудзивара, вживаясь в роль печи.— А когда брусок прогревается полностью, то звук будет другой, низкий — «бо-о-бо-о». Очень важно слушать металл и еще следить за цветом пламени! Сначала оно темно-красное, затем ярко-оранжевое. В своей работе я не использую никаких измерительных приборов и определяю температуру только по цвету огня.

Далее в ход идет потрепанный веник — мастер показывает, как нужно смахивать им искры с поверхности. Это тоже непросто: искры должны быть похожи на настоящий салют — не хаотично разлетаться в разные стороны, а ровно подниматься вверх. Главный критерий, по словам мастера: «Это должно быть красиво».

Если температурный режим соблюден, то «слоеный пирог» превратился в единый кирпич. Этот брусок, мягкий и податливый, наконец ложится на наковальню перед кузнецом и двумя его учениками, каждый своим молотком начинает его отбивать. Потом снова нагревают докрасна, соединяя каждую часть с другими, и отбивают — это «чем-то напоминает замешивание теста», уточняет мастер. Добавим: особого, слоеного (число слоев идет порой не на десятки — на тысячи). А дальше задача — придать клинку форму, действуя только молотком, никто ничего не выпиливает. Шлифовка потом.

Мастер при этом действует как дирижер. Чтобы научиться определять температуру и правильно наносить удар по бруску, нужно минимум шесть лет, уточняет наш лектор, но настоящим мастером кузнец становится, когда за стуком молотков начинает слышать музыку. Все просто: выстукиваемый по бруску красивый и мелодичный ритм по звучанию напоминает «тон-тэн-кан». Если один ученик промахивается, то звук выходит неправильный — «тон-чин-кан». И это не шутки: из кузнечного дела в японский язык пришло устойчивое выражение «тончинкан», то есть «делать невпопад».

— Я сам работаю маленьким молотком,— объясняет мастер, для большей убедительности помахивая микрофоном как рабочим инструментом,— им я задаю ритм и направляю учеников, давая им понять, по какой части бруска нужно ударить. И у нас получается целая песня «тон-тэн-кан-тон-тэн-кан…». Отсюда происходит еще одно устойчивое выражение в нашем языке — «встречаться молотками», то есть заниматься какой-то совместной работой. Вообще, из работы кузнецов в японский пришло очень много поговорок, они и сегодня в ходу, в повседневной живой речи.

Надо ли после этого объяснять, что кузнец — это еще обязательно и художник? Он «рисует» на самом сложном этапе — закалке, когда клинок еще совсем мягкий, а податливый металл «оживает». После закалки на клинке появляется красивая белая полоса — хамон. Мастер придает ей тот рисунок, на мысль о котором его наводят разговоры с заказчиком и размышления о его характере. Но Фудзивара Канэфуса признается: больше всего он любит рисовать на клинке горы родного города, а еще морские волны и облака. И этот автограф неповторим.

Дальше — детали оправы, полировка до зеркального блеска. Всего от первого до последнего дня работы проходит три месяца, и это при том что над одним мечом работают полтора десятка человек. Мастер, который покрывает черным лаком, мастер, который отвечает за золотое убранство, мастер по цубе (гарде)… Есть даже мастер по изготовлению веревки, которой оплетают на рукояти кожу ската, и, разумеется, мастер по этой коже и ее накладке...

Семейное дело

Древняя технология изготовления японских мечей хранится не как семейная реликвия, а как живое национальное сокровище, которое передается от отца к старшему сыну. Принимая решение посвятить себя этому делу, кузнец приступает к многолетнему обучению. Мастер Фудзивара Канэфуса XXV, например, усвоил традиции сразу двух династий кузнецов: собственной и не менее знаменитого Гассана Садаити, в ученики к которому его отправили родные, так как семья посчитала обучение дома слишком комфортным для юноши.

— Уже после того как я научился всем азам и основам в другом городе, отец начал передавать мне секреты фамильного ремесла, а основу, получается, я выучил на стороне,— поделился с «Огоньком» мастер.— На самом деле мне пришлось учиться много лет, чтобы стать самостоятельным кузнецом. Но мой дед был несказанно счастлив, что я выбрал этот нелегкий труд. Мне тоже нравилось смотреть, как он работает, а дед обожал меня: думаю, из-за него я и пошел по стопам кузнецов. Теперь уже мне важно, чтобы это дело не потерялось, хочется, чтобы оно продолжалось и дальше. Но, к сожалению, таких династий в Японии осталось очень мало. По пальцам одной руки можно перечесть всех, кто работает так долго. Думаю, что на самом деле так долго, как мы, не работает никто…

И дело вовсе не в том, что мечи в нашу эпоху вышли из моды, как раз нет. Дело в другом: после Второй мировой войны в Японии был введен запрет на ношение оружия, прежде всего холодного, и многие потомственные кузнецы вынужденно переквалифицировались в производителей ножей и сопутствующей утвари. К семейному ремеслу потом вернулись единицы.

— Когда пришла война, мой отец воевал во Вьетнаме,— пояснил мастер.— Он спасся и сумел вернуться только благодаря тому, что был кузнецом из знаменитого оружейного дома. Узнав о его происхождении, ему сказали: вот последний отплывающий корабль, садись на него. И он вернулся на родину. В семье отца было пятеро детей, и он был самым старшим — на него пала ответственность за то, чтобы прокормить такую большую семью. Вместе с дедом начал изготавливать кухонные и охотничьи ножи по традиционной японской технологии ковки мечей. Он ездил по всей Японии — и в Токио, и в Осаку, пытаясь продать эти ножи. Кстати, компания, которая производила тогда эти ножи, существует до сих пор.

Фудзивара Канэфуса XXV продолжает и дело отца, и дело деда: изготавливает не только мечи, но и ножи. Его последняя работа в «малом жанре» — это ритуальный нож, который главный повар императорской семьи использует на особой церемонии разделки тунца. И спрос на мечи как никогда высок, хотя на дворе «цифровой век»: в Японии жива традиция дарить маленькие клинки на свадьбу (особый дар невесте: такой клинок прячется в пояс кимоно — оби), к рождению детей. А еще как ценный подарок к памятным датам (в честь открытия компании, например), да и просто приношение в дом — как оберег. На вопрос о том, используются ли какие-либо современные технологии при изготовлении «фирменной продукции» сегодня, мастер отвечает лаконично и без колебаний: «Нет».

— Мой сын пошел по моим стопам,— добавляет он на прощание.— А у него уже три сына, то есть у меня три внука. Сам знаю, насколько трудна работа кузнеца, поэтому нисколько не буду настаивать на том, чтобы все они выбрали этот путь. Но кто-то, надеюсь, выберет. А я, наверное, до поры утаю от них тяжести ремесла, расскажу только, как это прекрасно — ездить по всему миру и говорить о своем труде. Вот, например, скажу: в России сможете побывать. Оружейное дело — это сложно и прекрасно. Чем больше интереса к этому искусству, тем дольше оно будет жить…

Анна Сабова