Сегодня в России лишиться дееспособности (то есть фактически всех гражданских прав и даже свободы) гораздо проще, чем ее восстановить. И исключения, увы, лишь подтверждают это правило.
Фото: Alamy / DIOMEDIA
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Леша позвонил в половине седьмого утра. Его голос дрожал от еле сдерживаемого возбуждения: «Представляете, у меня сегодня суд! Будут решать вопрос о моей дееспособности!»
42-летний Алексей К. всю жизнь провел в учреждениях детдомовско-интернатской системы. Младенцем его подкинули в Талдомский дом ребенка, потом, в три года, перевели в детский дом. Там, рассказывает, было всякое: и голод, и холод, и издевательства.
Но сильнее всего ранило парня презрение тех, кто, по его словам, «был там, на воле»:
— Я учился в подмосковной школе-интернате, из нашего детдома много ребят там было. Ну дрались мы, конечно, все бывало. Только потом за ними, за домашними, в выходные мамы и бабушки приезжали, пирожка сунут, яблочка, забирали домой. А в нашу сторону, чуть что: ну они же детдомовские, что с них взять?
Алексею еще повезло: он смог закончить восемь классов. В психоневрологических интернатах сегодня немало 30-летних, чьи школьные годы пришлись на 90-е, и они до сих пор не умеют читать и писать.
А на ежегодной комиссии по переосвидетельствованию на предмет дееспособности безграмотных просто отправляют восвояси.
Свидетельствует Татьяна Мальчикова, президент Гражданской комиссии по правам человека:
— Наверное, не открою никаких секретов, если скажу, что около 90% детей, перешедших в психоневрологические интернаты из детских домов, в итоге лишаются дееспособности. Почему это происходит? Потому что в детском доме это были трудные дети, которых, неважно в каком возрасте, забрали от пьющих или иначе проблемных родителей. Ими в детдоме толком никто не занимался, а когда приходит пора пройти психолого-медико-педагогическую комиссию, то выясняется, что эти дети не умеют ни читать, ни писать, они не понимают элементарных тестов и вопросов. И поэтому по результатам такой экспертизы их признают необучаемыми и слабоумными, ставят диагноз «олигофрения». И все, у маленького человека появляется психиатрический диагноз, от которого ему впоследствии очень трудно избавиться. Подчеркну: в силу педагогической запущенности, не умственной отсталости, а именно запущенности, человеку выносится психиатрический приговор. Многие вполне обучаемы, но, как только у ребенка появляется ярлык «психиатрическое заболевание», им вообще перестают заниматься. Ведь если ребенок — олигофрен, то после такой жизни в детдоме, с психотропными препаратами или даже без них, никто ему не даст возможности выйти в самостоятельную жизнь. Таким ребятам никогда не получить квартиры, их очень редко усыновляют или берут в приемную семью, и получается, что наличие психиатрического диагноза — это прямая дорога в ПНИ. До конца жизни!
У Алексея К. вопрос грамотности, к счастью, не стоял. Почерк у него аккуратный, буквы ровные, и ошибок почти нет.
Но это ему все равно не помогло: когда юноше исполнилось 18 лет, не спрашивая согласия, его отправили из детского дома во взрослый психоневрологический интернат. О том, как кулаками и зубами пытался отстаивать свое право на жизнь внутри закрытого от внешнего мира учреждения, он предпочитает не рассказывать. Лишь вскользь замечает, что, наверное, тогда и перестал верить в существование Бога.
На 29-м году своей не слишком радостной жизни в Егорьевском ПНИ в Подмосковье Алексей вдруг узнал, что его лишили дееспособности.
— В мае 2005 года я лежал почти полтора месяца в больнице с пневмонией,— вспоминает Леша.— Через несколько дней после выписки меня вызвала старшая медсестра и сообщила, что я теперь недееспособный. Я просто обалдел тогда и затребовал документы. Хотел узнать, на каком основании это было сделано. У меня хранится копия того решения: не было никакой экспертизы, меня никто ни о чем не спрашивал, ни о чем не уведомлял и не вызывал. Просто лишили заочно, и все!
Дело шести
В начале июня этого года Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) вынес определение в отношении жалоб сразу шести россиян, заявивших о нарушении их прав при рассмотрении вопроса о дееспособности. Их обращения при содействии двух российских адвокатов правозащитной практики Юрия Ершова и Дмитрия Бартенева поступили в ЕСПЧ в разное время, но были коммуницированы и объединены в одно по общему признаку: все заявители были признаны недееспособными заочно, без их личного присутствия и участия в судебных заседаниях. Более того, все шестеро узнали о том, что стали недееспособными, случайно, спустя годы.
При рассмотрении каждой из шести жалоб ЕСПЧ нашел многочисленные нарушения основных прав граждан на справедливый суд, на частную жизнь и свободу. Теперь, согласно определению ЕСПЧ, каждому из заявителей правительство РФ должно выплатить компенсацию в размере более €7 тыс.
В распоряжении “Ъ” имеются копии дел заявителей. Они по-прежнему находятся в психоневрологических интернатах Москвы и Санкт-Петербурга, и правовой статус их как недееспособных граждан, несмотря на определение ЕСПЧ, сохраняется.
Когда средства за причиненный моральный ущерб поступят на их финансовые счета, ни у кого из обратившихся в ЕСПЧ не будет возможности распоряжаться ими самостоятельно.
Решения о тратах будет принимать их опекун. Который в свое время и выступил инициатором лишения дееспособности.
Адвокат Юрий Ершов уже много лет помогает на общественных началах людям, оказавшимся в трудных жизненных ситуациях. Но самые сложные дела, как сам признается,— это «вытаскивать из ПНИ тех, кто оказался там незаконно, вопреки своей воле». Дела трех москвичей, обратившихся в Европейский суд с жалобой на заочное лишение их дееспособности, вел он.
«То, что гражданин недееспособный, вовсе не означает, что он не имеет права на защиту,— поясняет Ершов.— А у нас сложилась такая практика, в том числе и судебная, что, если человека лишают дееспособности, значит, его мнение для всего окружающего мира вообще ничего не значит. Он как бы перестает существовать в правовом поле, становится абсолютно бесправным, и за него какие-то другие люди решают, как распоряжаться его финансовыми средствами, имуществом, свободой, наконец. К тому же до 2009 года российский закон де-юре позволял так поступать: действовала редакция 284-й статьи ГПК РФ, которая разрешала в каких-то случаях лишать человека дееспособности заочно, без его присутствия. Но даже тогда надо было соблюдать определенные формальности, человек все равно должен был быть стороной дела. В слушании необходимо было решить вопрос, можно ли рассматривать дело без участия самого человека. И должна была быть справка от психиатра, в которой бы прописывалось, что по состоянию здоровья человек не может присутствовать при рассмотрении дела. Но все вылилось в совершенно адскую практику, когда людей массово лишали дееспособности, а они об этом даже не подозревали».
Так случилось и с одним из обратившихся в ЕСПЧ, Владимиром Ланских. С заявлением о признании Владимира недееспособным обратился его сын. И хотя в определении суда о принятии искового заявления и подготовке к делу указано, что ответчик, Ланских В. П., вызывается для опроса по существу заявленных требований, он сам об этом уведомлен не был. Ему, находящемуся в то время в ПНИ, не направили ни повестки, ни заявления по делу. Коптевский суд не потребовал даже медицинской справки, действительно ли Ланских не может явиться в суд по состоянию здоровья. Таким образом, суд рассмотрел дело о лишении человека гражданских прав в прямом смысле односторонне: на заседании не было не только самого ответчика, но и какого бы то ни было представителя с его стороны.
В деле Ланских есть подробности, свидетельствующие о крайне формальном рассмотрении. Так, решение о назначении судебного заседания и само судебное заседание прошли в один и тот же день. Тогда же без присутствия ответчика ему была назначена судебно-психиатрическая экспертиза. Как указано в материалах дела, «без достаточных правовых оснований, поскольку у суда не имелось никаких свидетельств наличия у Ланских В. П. психического расстройства. Более того, судом был получен ответ от психоневрологического интерната № 5 о том, что Ланских В. П. там на диспансерном учете не состоит и даже не имеется никаких его медицинских документов».
В феврале 2009 года норма 284-й статьи ГПК РФ Конституционным судом РФ была признана неконституционной. Это касалось той части, в которой она допускала рассмотрение дела о признании гражданина недееспособным без его участия.
Только в 2013 году, узнав о том, что по заявлению сына он стал недееспособным, Владимир Ланских смог обратиться за помощью в Гражданскую комиссию по правам человека. Там ему помогли связаться с адвокатом — это и был Юрий Ершов.
В беседе с “Ъ” адвокат рассказал о том, какой долгий судебный путь пришлось пройти ему вместе со своим подзащитным. Начиная с того что администрация ПНИ старается всячески препятствовать доступу сторонних юристов в свои учреждения. «В интернат к Наталье Беруненко (одна из заявительниц в ЕСПЧ.— “Ъ”), например, мне приходилось с боями прорываться,— вспоминает Ершов.— Охрана ПНИ считала почему-то, что раз она недееспособная, то ей незачем встречаться с адвокатом, что, мол, у нее нет такого права. Это хуже, чем в СИЗО, получается: туда адвокату доступ открыт, в ПНИ — нет. По сути, зайти в ПНИ и помочь человеку (составить документ, подписать, решить организационные вопросы по делу), который имеет право на защиту, как и любой другой, совсем непросто! Приходится прилагать массу усилий, тратить колоссальное количество времени, это до сих пор очень большая проблема».
Европейский суд завален жалобами из разных стран о нарушениях Конвенции по правам человека. Россия — среди лидеров по таким обращениям, где-то после Турции.
Проблема в том, говорит Ершов, что нет у всех людей, находящихся в ПНИ и лишенных (даже и после 2009 года) дееспособности заочно, физической, не говоря уже о юридической, возможности обратиться туда с персональной жалобой. Более того, вынося постановление о несоответствии действий в отношении гражданина Конвенции, ЕСПЧ не имеет полномочий отменять само решение о лишении дееспособности. Речь идет только о моральной компенсации. А люди столько времени находились внутри ПНИ не только принудительно, но и вовсе незаконно.
В чем причины бесправия граждан, пребывающих в психоневрологических интернатах, и в чем им нужно помогать в первую очередь, “Ъ” попросил объяснить клинического психолога, члена межведомственной рабочей группы по реформе ПНИ при департаменте соцзащиты Москвы Марию Сисневу.
«Мне легче сказать, какие права проживающих в ПНИ не нарушаются, чем перечислять, сколько нарушено,— говорит Сиснева.— Все основные конституционные и гражданские права нарушаются! Человек в ПНИ не имеет возможности реализовать свое право на образование, на достойный труд. Он не может самостоятельно решать, что ему купить из одежды или продуктов. Не говоря уже о праве на брак или на свободу в принципе. Впрочем, дееспособные живут в интернатах ничем не лучше недееспособных. Они также ущемлены в правах. У них забирают паспорта, банковские карточки, за любую провинность их могут наказать, запретив покидать территорию интерната».
Сильнее всего предоставлению прав проживающим, по мнению Марии Сисневой, сопротивляются врачи-психиатры. «Вот сейчас, например, я столкнулась на практике с ситуацией, когда помочь в восстановлении дееспособности человеку хочет и директор ПНИ, и его зам по социальной работе,— рассказывает Мария.— Высоко оценивают его уровень функционирования социальные работники, психологи. А врач пишет в заключении: полностью социально дезадаптирован. И все разводят руками, потому что не очень-то понимают, какой механизм им нужно включить для того, чтобы этому противодействовать».
Заместитель руководителя департамента труда и социальной защиты населения (ДСЗН) Москвы Павел Келлер уточняет:
«Система ПНИ создавалась не то что годами, десятилетиями! И для того чтобы внести коренные изменения в нее, необходимо время. Много времени».
Келлер подчеркивает: первое и самое главное, что уже сделано,— это осознание самой системой необходимости изменений. Поэтому, по его словам, при Министерстве труда и соцзащиты на федеральном уровне и при ДСЗН на региональном и были созданы межведомственные рабочие группы по вопросам реформирования ПНИ. Чиновник убежден, что нынешняя система психоневрологических интернатов ориентирована на открытость, на диалог.
И в качестве конкретного примера рассказывает, что по результатам деятельности межведомственной рабочей группы изменена практика обозначения регистрации местожительства в паспорте: если раньше в штампе стояло наименование ПНИ, то сегодня указывается только адрес проживания.
В Москве около 14 тыс. недееспособных граждан, проживающих, по словам Келлера, как в ПНИ, так и дома, под присмотром родственников. При этом он подтвердил, что порядка 70% из 12 тыс. человек, проживающих в 20 московских психоневрологических интернатах, недееспособны.
Касаясь проблем восстановления дееспособности граждан, которые были лишены ее заочно, представитель ДСЗН признает, что «есть определенные проблемы, связанные с правоприменительной практикой».
Однако он считает, что существует более быстрый способ решения этих вопросов, например ежегодное освидетельствование проживающих.
«Да, конечно, граждане могут обращаться в суд, это их право,— комментирует Келлер недавнее решение ЕСПЧ о моральной компенсации гражданам, лишенным дееспособности заочно.— Но это долгий, а иногда и тупиковый путь. Потому что далеко не всегда возможно восстановить срок обжалования принятых ранее судебных решений».
Павел Келлер напоминает, что сегодня существует еще и такая возможность, как ограниченная дееспособность. Для того чтобы выяснить, есть ли предпосылки для повышения статуса в случае недееспособности проживающего в ПНИ, необходимо учитывать его не только медицинские, но и социальные показатели. Правда, по признанию Келлера, людей, имеющих статус ограниченно дееспособных, пока единицы.
В целях «дальнейшего масштабирования необходимых преобразований на все социальные учреждения города», по словам Павла Келлера, было выбрано два пилотных интерната, №30 и №18, на базе которых работают общественники. А потом представляют свои предложения на рассмотрение в департамент.
«Конечно, положительная динамика по сравнению с тем, что знали о проживающих в ПНИ людях десять или даже пять лет назад, наблюдается,— соглашается Мария Сиснева.— О положении инвалидов ПНИ начали говорить в СМИ, стало больше волонтеров и общественных фондов, которые вошли в такие учреждения и по возможности стараются помогать людям, живущим в обстановке правовой и социальной изоляции. Есть некоторое понимание проблем и в среде самих интернатов. А что касается системы в целом, то пока больших перемен здесь не происходит. В первую очередь это касается ведомств, имеющих отношение к начатой несколько лет назад реформе ПНИ. Если бы более энергичные действия предпринимало, например, Министерство труда и соцзащиты, если бы общественные инициативы были поддержаны на ведомственном уровне какими-то приказами, инструкциями, рекомендациями, дело бы шло гораздо эффективнее. Пока этого очень мало».
Есть и еще одна проблема в этой сфере, с ней столкнулись некоторые граждане, не захотевшие отдавать родственников в ПНИ. Они, напротив, испытывают большие трудности с оформлением статуса недееспособных. Так, москвичка Н. более полугода пыталась оформить недееспособность своему совершеннолетнему сыну с психическим диагнозом. И, приходя всякий раз в орган опеки по месту жительства, натыкалась на недоверие со стороны сотрудников, усматривающих в действиях гражданки корыстные мотивы. «Если с ходатайством о лишении человека дееспособности выступает ПНИ, то этот вопрос решается буквально в десять минут,— жаловалась женщина.— А почему мне приходится сталкиваться с такой волокитой для того, чтобы получить возможность распоряжаться пенсией сына в его же интересах?!»
Павел Келлер, которого мы попросили прокомментировать ситуацию, усомнился в вероятности таких проволочек со стороны опеки, заметив, что решение о рассмотрении правового статуса гражданина с психическим заболеванием принимает суд, опираясь прежде всего на решение судебно-психиатрической экспертизы. «Впрочем, если подобные факты имеют место, обращайтесь, мы разберемся,— обнадежил он.— Признание недееспособным возможно только по результатам судебно-психиатрической экспертизы. И она, как правило, носит медицинский характер. Проведение экспертизы требует специальных знаний, поэтому судом в процессе привлекаются эксперты. И у суда нет оснований не доверять их заключению. Вопрос именно в подходе к человеку, он должен быть более гуманным. Должны привлекаться не только врачи, но и психологи, социальные работники. А социальные показатели при рассмотрении дел о дееспособности не всегда формализованы должным образом».
Из материалов дела Натальи Беруненко, одной из заявительниц в ЕСПЧ: «Заявительница проживает в учреждении социальной защиты "Психоневрологический интернат №20 Москвы". При этом она во время нахождения в ПНИ № 20 обучилась и получила образование швеи, применяет полученные навыки, осуществляя швейную работу. Она хорошо ориентируется в жизни, осознает характер происходящего с ней, проявляет заботу о своих интересах, хорошо ладит с окружающими ее людьми, членами семьи и др. В 2013 году заявительница узнала, что, оказывается, еще в 2006 году она была судом лишена дееспособности... Само судебное рассмотрение дела не было справедливым и основанным на законе. Дело о признании заявительницы недееспособной было рассмотрено в судебном заседании, которое продлилось в общей сложности 15 минут: судебное заседание открыто в 12:00 и закрыто в 12:15».
С тех пор Наталье, как рассказал “Ъ” Юрий Ершов, назначен опекун, который реализует за нее гражданские права и обязанности. Из-за утраты дееспособности по решению суда Наталья Беруненко не может отказаться от нахождения в ПНИ №20 — недееспособный гражданин лишен возможности принять такое решение и изменить свое место жительства. При этом в силу статуса заявительницы, лишенной дееспособности, ПНИ №20 может по своему желанию ограничивать ее в свободе передвижения, если сочтет, что это противоречит интересам пациентки. Таким образом, не имея статуса дееспособной, заявительница подвергается вмешательству не только в свою частную жизнь, даже свобода передвижения может быть ограничена против ее воли и вне судебного контроля за таким ограничением.
Движение к выходу
Как писал “Ъ”, 25 июня стало известно, что с жалобой на федеральное законодательство, не позволяющее недееспособным временно покидать ПНИ и защищать свои права в судах, обратились Юлия Калинина и ее отец Юрий Калинин. Жалобу в КС в интересах Калининых подал адвокат Дмитрий Бартенев. Он сообщил “Ъ”, что не смог представлять в судах интересы Юлии Калининой, которую поместила в Кировский интернат Ленинградской области и ходатайствовала о лишении дееспособности ее мать. Узнав о том, что Юлия оказалась в интернате, отец девушки Юрий Калинин обратился к Бартеневу за помощью, однако ПНИ, выступавший в данном деле опекуном Юлии, отказался заключать договор с адвокатом. А также отказался предоставить девушке право самостоятельного выезда на судебные заседания.
Формально на интернат действительно возлагается «обязанность постоянного надзора за подопечным посредством обеспечения его круглосуточного нахождения в пределах ПНИ», что позволяет «ограничивать сугубо личные права такого гражданина вплоть до физического лишения свободы и права на общение с другими лицами», говорится в жалобе. Практика принудительного удержания в ПНИ в целях «надзора» приводит к произвольному ограничению конституционных прав и свобод его обитателей, нарушает неприкосновенность частной жизни и гарантии защиты семьи, а также запрет дискриминации инвалидов, настаивают заявители.
С учетом практики КС и ратификации Россией Конвенции о правах инвалидов заявители просят признать, что принудительное содержание гражданина в ПНИ по причине недееспособности не соответствует Конституции и современным международным стандартам прав человека. В жалобе говорится, что
утрата юридической дееспособности не означает беспомощности гражданина, он в любом случае не может быть ограничен опекуном в праве свободно выходить на улицу, встречаться с другими людьми или иным образом проводить время.
Опекуну необходимо лишь обеспечить при необходимости сопровождение недееспособного человека со стороны либо родственников, либо социальных служб.
Обратный процесс, как выразился г-н Келлер, имея в виду попытки недееспособных граждан восстановиться в гражданских правах, происходит в российских ПНИ (в настоящее время там находится 157 тыс. граждан, более 80% из которых признаны недееспособными) с большим трудом.
По результатам обращений в Гражданскую комиссию по правам человека и данным открытой статистики Татьяна Мальчикова провела самостоятельное исследование. «Оказалось, что 98% людей попадают в психиатрические больницы недобровольно,— подчеркивает Татьяна.— А потом, после незаконной госпитализации, процесс становится буквально автоматическим: постановка на учет, лишение дееспособности, отправка в ПНИ. В 99% случаев человек становился недееспособным после незаконной госпитализации. Представляете, какая это ужасная цифра?! Мы эти материалы отправляли во все регионы, во все почти суды России. Нам ответили буквально из двух-трех: спасибо, примем к сведению. И все».
3 июля Госдума приняла в третьем чтении закон, наделяющий прокуроров правом обращаться в суд с исками о недобровольной (принудительной) госпитализации отдельных категорий граждан в психиатрические больницы и противотуберкулезные диспансеры. До сих пор такие полномочия были только у руководителей медучреждений. Авторы законопроекта ранее объясняли свою инициативу необходимостью «формирования единообразной правоприменительной практики». В пояснительной записке они указывали, что прокуроры и ранее могли обращаться в суд с такими запросами. За три последних года было удовлетворено около 93% подобных обращений. Однако в некоторых регионах, в частности в Санкт-Петербурге и Мурманской области, суды отказывались принимать подобные иски, мотивируя это отсутствием правовых норм в федеральном законодательстве.
Теперь прокуроров фактически приравняли к психиатрам. И после вступления закона в силу у них появится возможность не только ходатайствовать о недобровольной отправке отдельных категорий граждан в психиатрические больницы, но и продлевать сроки их вынужденной госпитализации.
…С тех пор как Алексей К. узнал, что непонятно по чьей инициативе стал недееспособным, он неоднократно пытался вернуть себе дееспособность. Находясь в Егорьевском психоневрологическом интернате, он четыре раза писал заявление на имя директора ПНИ с просьбой рассмотреть вопрос. Как сейчас рассказывает, проходил экспертизу амбулаторно, за свои деньги. Но раз за разом ему отказывали: «Судья просто выносила решение: отказать. А что и почему, в объяснения не вдавалась».
Два года назад Леша попросил перевода в Звенигородский ПНИ. Он был наслышан, что именно с этого подмосковного интерната началась реформа социальных учреждений психоневрологического направления.
Сейчас жалеет, что не перевелся сюда раньше. Здесь у него появились друзья, он научился улыбаться и верить людям.
Прошлым летом Алексей получил первую премию от губернатора Подмосковья за лучший дизайн территории среди всех интернатов в Московской области. Помогали Леше и другие обитатели ПНИ, и профессиональные ландшафтные дизайнеры, подарившие деревья, кустарники и цветы для сада. Победу праздновали дружной компанией.
Тогда Алексей решил сделать еще одну, пятую, попытку восстановиться в правах дееспособного гражданина РФ. На его счастье, новый директор ЗПНИ Салам Гамдуллаев не только не стал против этого возражать, но и всячески поддержал стремление своего подопечного. А еще Алексея поддержали сестры милосердия, общественники, независимые юристы.
И вот важный день настал. Позвонив на всякий случай директору Звенигородского ПНИ Саламу Гамдуллаеву, чтобы как-то морально поддержать Лешу, я услышала:
— Не волнуйтесь! Я точно знаю, что все будет решено положительно.
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
А несколько часов спустя перезвонил ликующий Леша.
— Поздравьте меня! — закричал вместо приветствия.— Я теперь полноправный гражданин Российской Федерации и обязуюсь соблюдать все ее законы!