Французская буза XXI века так затянулась, что кто-то в сердцах уже назвал ее «цифровой Жакерией» — по аналогии с крестьянским восстанием (1358 год) времен Столетней войны. Мол, тот же бунт из-за налогов, что и шесть с лишним веков назад, такой же неуправляемый. Что изменилось от перевода бунта на цифру, «Огонек» обсудил со знаменитым французским политтехнологом, живым классиком рекламной индустрии — Жаком Сегела
Жак Сегела, политтехнолог
Фото: AFP
Жака Сегела называют «создателем президентов» — из 20 проведенных им в разных странах кампаний по выборам глав государств он выиграл 18. Самая громкая была в 1981-м: Сегела сделал первым левым президентом Пятой республики социалиста Франсуа Миттерана, против которого «работали» возраст (65 лет) и три неудачных кампании. Весь этот негатив политтехнолог преодолел с помощью символа (красная роза, зажатая в кулаке, говорила: мы верим в мечту и она нам по силам), лозунга («Спокойная сила») и уверенности, что левые — понятие растяжимое (ставка была на «социологическое», а не на идеологическое большинство). Эффекта хватило на два президентских срока (настоящих левых, правда, после Миттерана не стало). Затем у него консультировался президент Николя Саркози (после Саркози, поговаривают, не стало и настоящих правых). Что касается кампании Эмманюэля Макрона, то за ней Сегела наблюдал на дистанции, хотя выводы не скрывал: именитый политтехнолог назвал этого президента «одаренным ребенком, который понял все о политике и об эволюции общества».
Собственно, по этим причинам «Огонек» и попросил Жака Сегела в разгар бунта «желтых жилетов» объяснить, как же его «протеже», так много поняв, проглядел свой конфликт со страной.
— Скажите, господин Сегела, в контексте происходящего ныне во Франции, в чем вы видите прогрессивность президента Макрона?
— Она в том же, из-за чего он и победил в 2017-м: это самый молодой президент, избранный французами, а его прогрессивность — это то, что он сказал старому классу политиков degagez! — «подвиньтесь!» и заставил менять логику, методы. Ему хватило нескольких месяцев, чтобы изменить представление о Франции в мире, изрядно подпорченное предшественником Олландом: ну как может быть президентом республики человек, который уезжает из Елисейского дворца на мотоцикле на свидание со своей красавицей? Всего за пару лет при Макроне и экономические связи Франции с миром ощутимо улучшились.
Однако его реформы были столь радикальны, что первой жертвой своей политики стал… сам Макрон. Дело в том, что Франция уже некоторое время, по сути, неуправляема: чтобы изменить уровень жизни французов, нужно изменить уровень экономического развития. А для этого нужны реформы. А чтобы провести реформы, нужно заплатить за них определенную цену. Получается так: все французы хотят реформ, но никто не хочет за них платить. А Макрон начал реформы. Так мы и заполучили кризис с «желтыми жилетами» — конфликт между Францией низов и Францией верхов, Францией города и Францией деревни, между элитами и народом, который рискует разрешиться драматически.
— По сути, вы описали «формулу отключения» элит и масс друг от друга. Можете сравнить, как изменились их отношения и представления друге о друге с тех пор, как вы шагнули в мир политики и рекламы в 1980-е?
— Изменились, я бы сказал, только технологии коммуникации, представления и идеи остались прежними. Скажем, сегодня для кампании господина Путина запросто можно было бы использовать тот же слоган «Спокойная сила»: уверен, сработало бы.
А изменил отношения взрыв интернет-технологий — сам факт того, что теперь все могут выражать собственное мнение, причем постоянно. Во Франции, напомню, демократия существует уже два века, но такого разгула в сфере общественных коммуникаций не было никогда. Было как: мы, рекламщики и политтехнологи, создавали сообщения для журналистов и для потребителей, журналисты — для потребителей, а те не имели права на ответ. Но с тех пор как появились социальные сети, мало того что у потребителя возникло право на ответ, так теперь его мнение еще и заглушает наш голос — голос профессионалов. Мы представляем одного отправителя сообщения, а потребители — 50 миллионов. Бороться с этим невозможно. А вывод простой: именно этот переворот и привел к тому, что слово политиков потеряло власть.
— Вы говорите о своего рода «диктате потребителя», отвергнувшего профессиональных посредников по передаче знаний и информации. В какой мере политика в такой ситуации вообще отражает национальную повестку? Или она теперь тоже производное от глобальной вольницы в соцсетях?
— На мой взгляд, диктат потребителей информации извращает информационную картину не в одних соцсетях. Процесс передается и классическим медиа — появляются фейкньюс, информпрограммы на ТВ производят события, даже когда их нет. Все это ведет к тому, что в современном мире к политику и той повестке дня, с которой он, скажем, побеждает на выборах и обращается к нации, прислушиваются очень недолго.
В те же 1980-е во Франции к политику прислушивались первые пару лет после прихода к власти. Сегодня этот срок сократился до месяцев: у Макрона было подольше — до года, у Олланда — три месяца.
Я вижу в этом препятствие на пути демократии: политики и народ, в конце концов, перестают искать общий язык, хуже того — настраиваются друг против друга вместо того, чтобы действовать вместе. С Макроном особенно драматично, так как немалая часть избирателей голосовала за него, чтобы обновить страну, встать на путь серьезных реформ.
А вообще, чтобы противостоять постоянному давлению соцсетей в современном мире и поддерживать вопреки их прессингу контакт с избирателем, главам государств нужно постоянно иметь рядом спин-доктора высочайшего класса — политтехнолога, способного оперативно реагировать на непонимание или отторжение со стороны общества.
— Средства коммуникации создают новых правителей, теперь уже и новых управляемых, так, может, время политики и вовсе прошло? Демократия вне политики — это реально?
— Демократия жизненно необходима. Если мы перейдем от демократии к тому, что я называю «демократурой», свобода будет сведена на нет. По сути, демократия и есть свобода. Чего народ так и не понял, так это что одной свободы недостаточно, нужны еще и равенство, и братство. Увы, наш мир уже около полувека делает богатых все богаче, а бедных — беднее, и этот разрыв неприемлем. В свое время разрыв между богатыми и бедными измерялся десятикратными числами, сейчас эта цифра тысячекратна. Правительству абсолютно необходимо сократить разрыв между самыми бедными и самыми богатыми, иначе двигаться вперед невозможно.
К слову, новая стратегия Эмманюэля Макрона как раз в том и была, чтобы договориться о правилах той борьбы против глобального потепления, которую мы готовы вести, и о той цене, которую мы готовы платить за это. Если отбросить эмоции, то вся история со стоимостью топлива связана исключительно с климатической политикой. И компромисс-то найти несложно: нужно отодвинуть всего-навсего на несколько лет дату начала борьбы с изменением климата, чтобы сначала помочь тем слоям французского общества, которым нечем платить в конце месяца по счетам. Это как в России. Не нужно думать, что Франция — страна богатых.
— Но почему протест людей, недовольных избранными ими политиками, сегодня становится столь радикальным?
— Этот радикализм спровоцирован соцсетями. Они разжигают ненависть: по сути, это плавильный котел, где люди перестают понимать друг друга, а граждане перерабатываются в «желтые жилеты». Из-за них страны становятся неуправляемыми.
Что же касается проблем, которые вывели французов на улицы, то они те же, что и во все времена. Бедные не хотят больше беднеть, богатые — делиться. Это диалог глухих. Выход в том, чтобы зарабатывать, а потом делиться,— в этом суть демократии. Но люди сегодня хотят по-другому: чтобы делились до того, как кто-то что-нибудь заработал. Невозможно начать лучше жить прямо с завтрашнего утра!